— Вот, — миссис Сальвадор развернула листок, — это мне полковник Томпсон написал, после того, как Фрэнсис…, - она не закончила, и, пробормотав что-то, вышла из комнаты.

— Дорогая миссис Сальвадор! — начал читать Хаим, — с глубоким прискорбием вынужден вам сообщить, что ваш муж, доброволец Фрэнсис Сальвадор, погиб первого августа этого года в стычке с британскими войсками. После того, как он сообщил мне, проскакав за одну ночь тридцать миль, что британцы, вкупе с индейцами, начали грабить и жечь отдаленные фермы, я немедленно отправился навстречу противнику.

К сожалению, во время ночного боя, Фрэнсис был ранен. Индейцы обнаружили его раньше наших санитаров, и сняли с него скальп. Он скончался на моих руках, миссис Сальвадор, и перед смертью спросил, как закончился бой. Когда я сказал ему, что мы победили, и британцы обратились в бегство, он пожал мне руку и, закрыв глаза, шепнул: "Уже скоро". Он умер через несколько мгновений, миссис Сальвадор. Я от своего лица и от имени всех моих солдат и офицеров, приношу вам искренние соболезнования. Пусть Господь упокоит душу Фрэнсиса в Своем присутствии.

С уважением, полковник Континентальной Армии, Уильям Томпсон.

Хаим отложил письмо и услышал из колыбели зевок. Он осторожно взял на руки просыпающегося мальчика. Покачав его, глядя на маленький, выцветший американский флаг, что висел над камином, он тихо сказал: "Вырастешь, Фрэнсис Сальвадор, и мама тебе все расскажет. А ты, — он улыбнулся, глядя на нежное личико, — будь счастлив, милый".

— Да что вы, — он услышал озабоченный голос женщины, — давайте я, капитан Горовиц.

Хаим рассмеялся: "Я же врач, миссис Сальвадор, я не только пули вынимать умею. Не волнуйтесь".

Она убрала письмо: "Это были те индейцы, что с лордом Кинтейлом потом на север ушли, в Виргинию, а оттуда — к Трентону. Не знаете, как там у них? — она кивнула головой за окно.

Хаим передал ей младенца: "Вот сейчас вернусь и узнаю. Но, думаю, генерал Вашингтон их разгромил и Кинтейл уже болтается на каком-нибудь дереве".

— Я читала, — темные глаза миссис Сальвадор заблестели гневом, — про эту бедную женщину, Юджинию. Какой стыд, капитан Горовиц, какой позор. Фрэнсис же был избран делегатом на Континентальный Конгресс, но эти стычки начались, и он сказал, что его долг — остаться здесь. А так бы он выступал за отмену рабства, конечно.

— Умер, — миссис Сальвадор помолчала, — так и не узнав, что приняли Декларацию Независимости. Меня больше всего это мучает, и еще то, — она покачала сына, — что Моше только через десять лет сможет кадиш по отцу сказать.

Хаим обвел глазами комнату и осторожно спросил: "Миссис Сальвадор, а как же община? Помогают вам?"

— Фрэнсиса похоронили и Моше потом будут бесплатно учить, — ответила она. "А так, — она помедлила, — вы же видели, капитан Горовиц, какие у них особняки. Оттуда и не заметишь, что у нас, бедняков, в жизни случается".

Дверь передней чуть приоткрылась. Хаим улыбнулся: "А вот и мой добрый хозяин, доктор да Сильва, я ему сказал, что у вас буду".

Женщина поднялась и, держа на руках сына, попросила: "Вы только осторожней, капитан Горовиц, пожалуйста".

Он поклонился. Глядя на ее милое, с морщинками на лбу, усталое лицо, Хаим ответил: "После войны, миссис Сальвадор, обязательно встретимся. И чтобы у вас все было хорошо!"

Хаим прикоснулся кончиками пальцев к мезузе на косяке двери. Выйдя во двор, он услышал старческий голос: "Я, конечно, ее и детей лечу бесплатно, я же тут дураком слыву".

Юноша засунул руки в карманы сюртука. Встряхнув светловолосой головой, он ядовито сказал: "Лучше уж я буду дураком, чем мерзавцем, доктор да Сильва. Закончили вы свои вызовы?"

Старик поправил на голове черную шляпу. Передав Хаиму потрепанный саквояж, он усмехнулся: "Пойдем, посмотришь изнутри — что такое рабство. Никогда не был в аукционных бараках?"

— Откуда мне? — помотал головой Хаим.

— Вот и увидишь, — да Сильва развернулся и пошел вниз, к порту. Юноша поспешил за ним.

В маленькой, душной комнате назойливо жужжали мухи. Аукционист раздраженно обмахнулся грубо напечатанной афишей:

— Мистер Джеффрис, не предъявляйте ко мне претензий. Ищите свою рабыню и дальше. Эта девушка, которую вы обнаружили с мистером Мак-Карти — во-первых, ниже ростом, а во-вторых, — мужчина усмехнулся, — девственница. А у вашей беглянки, — он положил руку на газету, — двое детей уже родилось. Всего хорошего.

Плантатор стер пот со лба и сально улыбнулся: "А когда будет аукцион, на котором ее будут продавать? Я бы поторговался".

— Не сегодня, — холодно заметил аукционист. Поднявшись, он со значением добавил: "У меня дела, мистер Джеффрис".

— Поторговался бы, — хмыкнул мужчина, разглядывая толстую спину, обтянутую потрепанным сюртуком. "Да если ты последнюю рубашку продашь — у тебя на нее денег не хватит. Господи, какая удача".

Он закрыл дверь. Отперев шкап, мужчина достал оттуда тетрадь. На обложке было написано: "Модная торговля".

— В конце концов, — пробормотал аукционист, покусывая перо, — можно ее продать вместе с девчонкой. Ребенок красивый, здоровый, белокожий — на такого сразу польстятся. Подумаешь, небольшая надбавка к цене.

Он открыл дверь. Высунувшись в заплеванный коридор, аукционист велел: "Приведите мне эту Эстер, и живо".

Оказавшись в кабинете, девушка, откинув черноволосую голову, зло посмотрела на него:

— Я не понимаю, почему я со своей воспитанницей все еще здесь, мистер Диббл. Я же вам ясно сказала — мы плыли из Амстердама, на наш корабль напали пираты, мой брат погиб, а мы спаслись. Я вас просила послать к местному раввину, в синагогу. Община о нас позаботится.

— Акцент у нее и вправду есть, — Диббл приспустил тяжелые, опухшие веки. "Она знает языки, я сам проверял. Может, и не врет. А может — креолка с островов, с того же Синт-Эстасиуса, или Гваделупы. В любом случае, никакого раввина, а то золото уплывет из рук. Его будет много, очень много — мистер Бенджамин-Вулф прислал записку, что приедет днями, он ее точно не упустит".

Он сложил перед собой длинные пальцы. Покачав ими туда-сюда, аукционист стал незаметно оглядывать девушку. "Маленького роста, но фигура отличная, — подумал Диббл, — конечно, непонятно пока, плодовита она, или нет. Все равно, наши завсегдатаи, чувствую, из-за нее передерутся".

Эстер раздула ноздри. Заметив его взгляд, девушка устало закрыла глаза.

Собака злобно лаяла. Констанца, прильнув к Эстер, испуганно спросила: "Что такое, тетя?"

Девушка прижалась к стволу дерева, взяв на руки ребенка, укрывая его шалью. Она услышала грубый голос: "Я же вам говорил, мистер Мак-Карти, она бы далеко не убежала! Вот, — в глаза Эстер ударил свет фонаря, — и платье кровью испачкано!"

— Кто вы такой? — гневно спросила девушка. "Что вам надо?"

Собака, все еще рыча, подбежала ко второму мужчине — высокому, с коротким мушкетом в руках и пистолетом за поясом.

— Ваша рабыня, мистер Джеффрис? — спросил он.

Толстенький человек помялся: "Не похожа. И ребенок у нее откуда-то, рыжий. У моей девчонки двое детей было, однако я их обоих продал давно".

— Ты кто такая? — медленно, раздельно выговаривая слова, спросил Мак-Карти. "Откуда бежала?"

— Я не бежала, — спокойно ответила Эстер: "Господи, они же при мне разговаривали, как будто я вещь какая-то".

— Меня зовут Эстер Мендес де Кардозо, — продолжила она, перекрикивая лай гончей. "Мы плыли из Амстердама, на наш корабль напали пираты. Я помогала раненым, поэтому у меня кровь на платье. Это моя воспитанница, Констанца. Я еврейка, поэтому, — Эстер попыталась улыбнуться, — мне надо попасть в синагогу в Чарльстоне, к раввину".