— Хорошо, хорошо, деточка, — раввин закивал головой. «Ну, идите, — он поднялся, — больше у нас вопросов нет. Через три года встретимся, деточка, когда тебе двенадцать исполнится».

Марья с достоинством сказала: «Спасибо», и, взяв руку доньи Ханы — пошла к двери.

— Деточка, — услышала она голос сзади, — а рав Авраам, покойный отец госпожи Мендес де Кардозо — он кем тебе приходится?

— Троюродный брат моей бабушки, — гордо ответила Марья, и кто-то из раввинов, глядя на захлопнувшуюся дверь, вздохнул: «Ну, хорошо, что хоть пистолет не вытащила, а то мне рассказывали там, на Святой Земле, об этом раве Аврааме».

Федор посмотрел на жену, что сидела с книгой в кресле напротив и ласково спросил: «Рада, что Петрарку купили?»

— Очень, — Лиза полистала маленький, изящный томик. «Федя, — она вдруг вздохнула, — вот и разлетелись наши дети-то».

— Да оба вон, — рассмеялся муж, — спят без задних ног.

Лиза положила книгу на колени и, вздохнув, ответила: «Петенька на Москве, Марья в Амстердаме останется, а Степа отдельно жить будет, он уже совсем юноша. Вот и получается, Феденька, что мы с тобой старость вдвоем встретим».

— Сказать бы, — тоскливо подумал Федор, глядя в синие, доверчивые глаза жены. «Нет, нет, нельзя, сначала с матушкой посоветоваться, а уж потом…»

Он поднялся, и, потянувшись, наклонившись над креслом жены, провел губами по рыже-каштановым завиткам, что спускались на прикрытую брюссельским кружевом шею. «Не знаю, как ты, Лизавета, а вот этот старик, — он расхохотался, и, стал медленно расшнуровывать ее корсет, — только об одном сейчас и думает».

— Ты же в седле был, устал, — Лиза почувствовала его руки на своей груди, и, подняв лицо, подставив ему губы, еще успела услышать: «Вот сейчас и увидишь, — как я устал».

Потом он отнес ее в постель, и, накрыв меховым одеялом, опираясь на локоть, сказал:

«Красивей тебя никого на свете нет, Лизавета. Спи спокойно».

Жена задремала, прижавшись головой к его плечу, а Федор, лежа без сна, смотря на мерцающие огни свечей, слушал, как шумит холодный, горный ветер за ставнями.

— Виллем, — Марфа на мгновение приостановила лошадь, — ну как же это будет?

Он взглянул на бледное лицо жены и, вздохнув, перегнувшись в седле, взяв ее руку, сказал:

«Ты же говорила с Хосе и Мирьям. И с Кардозо — тоже. Все хорошо. Не волнуйся так, пожалуйста».

Он вскинул голову, и, посмотрев на далекие очертания замка, подумал: «Давно я тут не был.

Да, с тех пор, как мы Уильяма сюда возили. Господи, двадцать один год мальчику. А внуков от него уже и не увижу, должно быть».

— Этого ты знать не можешь, — услышал он ласковый голос жены. Она перекрестилась, и, поправив черную, с алмазной пряжкой шляпу, вздохнула: «Ну, двинулись, милый мой».

— А девочка у Мирьям славная родилась, — женщина взглянула на еще золотой лес вдоль дороги. «Да, вот тут мы и ехали, той зимой, когда Виллем меня с детьми в Дельфт вез. Надо же, война, сколько лет шла, — а ничего не изменилось».

Адмирал вдруг хмыкнул и легонько рассмеялся: «Интересно, теперь, наверное, так и будет всегда — северные провинции сами по себе, и южные — тоже. Как мы и хотели».

— Вы еще хотели всех католиков в море сбросить, — съязвила Марфа, указывая на шпиль церкви.

— Молодые были, — протянул Виллем, — горячие. Хотя, — он почесал в седой бороде, — жаль, конечно, мы все-таки один народ, на одном языке говорим.

Они проехали через деревню, и адмирал, спешившись у таверны, заглянув в раскрытые двери, спросил: «Месье Теодор у вас живет?»

Марфа, удерживая его лошадь, ласково усмехнулась: «Он только тут, дома, так говорит. По-деревенски. Вроде и французский, а все равно — другой язык. И в Амстердаме тоже — как начнет с Кардозо болтать, я и не поспеваю. Как это мне Джон покойный внушал: «Нет такого языка — голландский, это диалект немецкого. Слышал бы его Виллем — обиделся бы, наверняка».

— Тут, — адмирал легко поставил ее на землю и Марфа запротестовала: «Я бы и сама могла!»

— А мне, — Виллем сказал ей на ухо, — приятно. Они гулять пошли, к замку. Я велел, чтобы нам в комнату горячей воды принесли, с дороги помоемся, а вечером — ванна будет.

— Ванна, — Марфа испытующе посмотрела на мужа.

— И бургундское, у него, — Виллем кивнул на таверну, — хорошее есть. Испанское, тоже, но я велел его не подавать.

— Вот же упрямец, — нежно пробормотала себе под нос Марфа, отдавая лошадей слуге. Она посмотрела вслед мужу, и, вдруг нахмурилась.

Мирьям положила дочь в колыбель и сказала: «Да все в порядке, тетя. Месье Теодор замечательный, и жена его — тоже, и дети у них прекрасные, Стефан и Мария. Да с Элияху поговорите, он вам расскажет все, он же долго с ними на Москве жил».

— Поговорю, конечно, — Марфа взглянула на племянницу. Та приложила ладони к покрасневшим щекам и, отвернувшись, сказала: «Наклонилась, вот и кровь прилила. А Мария, дочка их, у Кардозо жить будет».

— Угу, — Марфа все смотрела на женщину, а потом, ласково взяв ее за руку, шепнула: «Ну что ты, милая. Все еще об Аврааме беспокоишься? Да Хосе в нем души не чает, лучшего отца и представить себе нельзя».

— Да, — рассеянно сказала Мирьям, — нельзя. Она поправила одеяльце на дочери и улыбнулась: «А Эстер тоже — легко родилась, ну да она в отца, — невысокая будет».

— Очень хорошенькая, — Марфа полюбовалась нежной, жемчужной кожей девочки, и длинными, черными ресничками. «И она толстенькая, три месяца ей, а как будто — полгода».

— Тетя…, - вдруг повернулась к ней Мирьям и Марфа увидела, как, на одно мгновение, наполнились слезами, заблестели большие, карие глаза.

— Что, милая? — нежно спросила женщина.

— Да так, — Мирьям опустила голову, — ничего. Скучаю по работе, вот и все.

— Ну, — Марфа поцеловала племянницу, — это же у тебя не в первый раз. Через год вернешься к своим пациенткам, тем более, раз моя внучка при тебе будет, — все легче. Пусть и за Эстер присматривает, когда надо, ничего страшного.

— Да, — Мирьям поправила, берет на голове. «Ну, пойдемте, тетя, пора и за стол уже».

Марфа проводила глазами стройную, в простом, шерстяном платье, спину и, обернувшись на спящую девочку, шепнула: «Да что с твоей мамой такое, а?»

— Смотри, — сказала Марфа тихо, когда они с мужем поднимались по выложенной старым, побитым камнем, крутой дороге к замку. «Виллем, смотри».

— Ты иди, — ласково сказал ей муж. «Иди, видишь, он там один. Потом сюда вернетесь. Побудь с сыном, Марта».

Он посмотрел на огромного, рыжеволосого, мужчину, что стоял к ним спиной, вскинув голову, рассматривая стены замка, и подумал: «А я ведь помню, как мы с ним наверх забирались. И в библиотеке сидели, я ему сказки рассказывал, о рыцарях. Господи, больше трех десятков лет прошло».

— Подержи, — Марфа сунула ему шляпу, и встряхнула сколотыми на затылке косами.

— Холодно же, — еще успел сказать адмирал, но она уже шла дальше — маленькая, стройная, в черном, коротком плаще, что развевался на легком ветру.

— Феденька, — сказала Марфа, остановившись сзади. «Феденька, сыночек, здравствуй».

Он обернулся и подумал: «Господи, она такая, же. Морщин только больше стало. Мама, мамочка моя».

— Матушка, — он все стоял, а потом, чуть слышно всхлипнув, повторил: «Матушка, милая моя».

— Феденька, — она потянулась, и погладила его по плечу. «Дальше не достает, — Федор, вдруг опустившись на колени, прижался к ней, и Марфа, поцеловав рыжие волосы, обняв его, шепнула: «Все, все, сыночек, все, я тут, я с тобой».

Она закрыла глаза и вспомнила большого, крупного мальчика, что жадно сосал ее грудь и засыпал у нее, под боком, блаженно сопя. «Кася тогда все хотела его унести, — усмехнулась про себя Марфа, — говорила, мол, зачем его султанское величество велел пяти нянькам за ребенком глядеть, если вы все равно его от себя не отпускаете? А я ответила: «И не отпущу, пока жива». А вот пришлось, — она глубоко вздохнула и тихо спросила: «Лиза-то где, с детьми?»