Высокая, стройная девушка в коротком плаще поднялась, и, наведя на него пистолет, сказала: «Добрый вечер».

Со стороны окна потянуло ветерком и Джон, спрятав оружие, как следует, закрыв ставни, чиркнул кресалом. Огоньки свечей чуть затрепетали, и он сердито спросил: «Ты что тут делаешь?»

— Я вас люблю, — сказала девушка, так и не опуская пистолета.

— А ну дай сюда, — Джон подошел к Белле, и потянул к себе оружие.

— Сейчас выстрелит, — пробормотала она.

— Не выстрелит, — усмехнулся мужчина. «Не такой я дурак, чтобы в кабинете заряженные пистолеты держать».

— Это мой, — дерзко ответила Белла, разглядывая его зелеными, большими глазами.

— Ты хоть знаешь, сколько мне лет? — он чуть усмехнулся, и Белла подумала: «Господи, вот я это и сказала. Как легко теперь, как легко. Пусть, он меня не любит, но я не могла, не могла иначе».

— Вам тридцать четыре осенью было, вы родились в Венеции, ваша мать — поэтесса, когда вам было два года, вас украли, а мой дедушка Мэтью убил вашего похитителя, и вернул вас родителям. Вам тогда было девять, — девушка выпалила все это на одном дыхании и опустила длинные ресницы.

— Я смотрю, тебе бабушка многое успела рассказать, — Джон указал ей на кресло. Белла покраснела, и, спрятав пистолет, — опустилась обратно.

— Ну, так вот, — он все еще стоял, прислонившись к спинке другого кресла — тоже высокого, обитого потрепанным бархатом. «Это у тебя, — Джон помедлил, — детское. Оно пройдет».

Зеленые, мерцающие, колдовские глаза разъяренно уставились на него. «Это уже не рысь, — вдруг усмехнулся про себя Джон, — это, пожалуй, пантера».

Она была вся высокая, гибкая, с молочной белизны, пылающими смущением щеками.

Темные локоны падали на прямые, укрытые плащом плечи, а один спускался на нежный лоб.

Белла сердито сдула его и сказала: «Я не ребенок, и я вас люблю».

— У меня много работы, — сухо сказал он. «Сейчас я отведу тебя домой, и сдам бабушке».

— Она в Дептфорде, у Марты, — ядовито сказала девушка.

— Ну, кому-нибудь сдам, — пробормотал Джон.

— Дома никого нет, — отмахнулась Белла, и, вдруг поднявшись, — встала совсем рядом.

— Я вам не нравлюсь? — спросила она, едва дыша, смотря куда-то в сторону. На нежной шее, рядом с золотым крестом висел медвежий клык.

— Дело не в этом, — Джон отвел от нее глаза. От нее пахло розами — почти незаметно, едва уловимо. Он откашлялся и сказал: «Во-первых, я тебя намного старше, а во-вторых, у меня такая работа, что лучше не заводить семью».

— Ну, у вашего отца была семья, — резонно заметила Белла. «И он был старше вашей матери больше, чем на двадцать лет. А мой отец — был на тридцать лет старше. И ничего».

— Но как я могу тебе нравиться? — растерянно сказал Джон. «Зачем я тебе?»

— А вот зачем, — Белла неловко приложилась губами к его щеке и тут же отпрянула. «Точно пантера», — подумал Джон. «Только юная очень». Щеки девушки запылали.

— Вот что, — ворчливо сказал Джон, — ты еще молода, и ничего не видела. Ты меньше года в Лондоне. Поживешь, осмотришься, встретишь кого-нибудь, кто тебе по душе придется…

По гладкой щеке скатилась прозрачная слеза, и Белла, вздернув голову, сказала: «Очень хорошо. Тогда прощайте».

Она повернулась, и, прошагав к двери, открыв ее, — вышла. Джон услышал шаги вниз по лестнице, и, потирая лицо руками, растерянно сказал: «Ну, значит, так тому и быть».

Джон посмотрел на огонь в камине, и вспомнил огромную, уходящую вверх, увешанную шпалерами опочивальню. Отец поправил меховое одеяло на коленях и сухо, дробно рассмеялся:

— Ну, дорогой мой — если женщина тебя не любит, то полюбить ее ты уже не заставишь. Так что подожди, случится и у тебя, как у меня, представляешь, — стоит этакое прелестное создание, двадцати шести лет, смотрит на меня оленьими глазами, и еле дыша, говорит: «Я вас люблю». А мне в ту пору уже к пятидесяти было, и красавцем я не был, уж поверь».

— И что ты сделал? — сын наклонился, и поворошил дрова.

— Развернулся и ушел, — старик поджал тонкие, бледные губы. «А, как только дверь за мной захлопнулась — понял, что сглупил. Ну, для приличия походил по улице немного, и вернулся.

А она рыдает, носом хлюпает, и говорит: «Если вы это из жалости, то лучше не надо, идите прочь».

— А дальше что было? — поинтересовался сын и тут же покраснел.

— Думаю, ты и сам знаешь, уже за двадцать тебе, не мальчик, — отец смешливо взглянул на него. «Так что, Джон — ты моих ошибок не повторяй. И тоже — пять лет я потерял, все, дурак, думал, — венчаться, или нет. Если ты женщину любишь, и она тебя тоже — незачем думать, надо делать».

— Надо делать, — тихо сказал Джон и, как был — без плаща, в одной рубашке, быстро сбежал вниз. Парадная дверь была открыта, и в лицо ему ударило холодным, ночным воздухом.

— Белла! — закричал он, увидев ее стройную спину, удаляющуюся к Бишопсгейту. «Белла, подожди, пожалуйста!»

Булыжники мостовой были скользкими от изморози. Он остановился рядом, и, отдышавшись, сказал: «Прости меня. Я был дурак. Иди сюда, я прошу тебя».

Прямые плечи дрогнули и она, не поворачиваясь, ответила: «Вы уже все сказали».

— Я сказал неправильно, — сжав зубы, отозвался Джон. «Прости меня. Я испугался, — мужчина чуть улыбнулся, — даже со мной такое бывает».

Он увидел, как ее длинные, красивые пальцы чуть дрожат, и, решительно поднес их к губам.

Ее рука была маленькой, но сильной, а от мягкого, нежного запястья пахло розами.

— Не надо бояться, — девушка откинула капюшон плаща и посмотрела на него — прямо. «Если вы хотите, я всегда буду с вами, и вам уже никогда не будет страшно».

Джон вспомнил глухое, лесное озеро, крик филина где-то в лесу, и белокурые волосы, что лежали у него на плече. «Эва так говорила, — подумал он с привычной болью. «Господи, ну за что мне опять такое счастье?»

— Прости меня, — глухо сказал мужчина. «Иди сюда, пожалуйста, Белла, — попросил он тихо.

«Иди ко мне».

Она было будто вся сделана из меда — сладкая, мягкая, и Джон вдруг заметил, как отчаянно быстро бьется тонкая жилка у нее на шее. Он прикоснулся губами к ней и подумал: «Как будто сердце ее целую».

— Господи, — прошептала девушка, — господи, как я вас люблю…

Они стояли на углу Бишопсгейта, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга, и Джон, наконец, на мгновение, прервав поцелуй, сказал: «Завтра бабушка дома будет?»

Белла чуть вздрогнула, и посмотрев на высокий забор какой-то усадьбы неподалеку, ответила: «А? Да, дома, конечно».

— Ну, вот я и приду, — он приник губами к белой шее. «После завтрака и приду. А сейчас я тебя провожу домой».

— Прямо сейчас? — тяжело дыша, закрыв глаза, спросила Белла.

— Нет, — он почувствовал под плащом маленькую, высокую грудь, и целуя ее губы, еще раз — повторил: «Нет, Белла. Не сейчас».

— Так хорошо, — ее голос задрожал. «Так хорошо, мистер Джон…

— Не «мистер», — серьезно поправил ее мужчина. «Пожалуйста, счастье мое, моя Белла».

— Джон, — сказала она одним дыханием. «Джон, я не и думала, что так бывает. Тебе ведь холодно, — она посмотрела на его рубашку и расстегнула плащ. «Иди сюда».

Они шли, укрывшись одним плащом, по Бишопсгейту — долго, медленно, каждое мгновение, останавливаясь, и Марфа, чуть выглянув из-за ворот усадьбы Кроу, перекрестившись, шепнула себе под нос: «Ну вот, я же говорила — получится».

Женщина оставила парадную дверь дома открытой и поднялась наверх, в свою опочивальню.

Доведя Беллу до усадьбы, Джон вдруг, озабоченно, сказал: «Ты ворота не заперла, когда уходила, смотри».

— Торопилась, — едва слышно сказала ему Белла. «Я так торопилась тебе все сказать. Возьми плащ, — она обняла его, и услышала, как бьется сердце мужчины — глухо, часто, — а то замерзнешь, когда возвращаться будешь».

— Я завтра его верну, — пообещал Джон. «Жди меня».

— Я буду, — Белла в последний раз прижалась к его губам, ворота заскрипели, и мужчина, накинув плащ, посмотрев на низкую, большую, золотистую луну, что висела над крышами, вдруг улыбнулся: «Дочь Ворона. Ты был прав, папа — надо делать».