Марфа перебирала в пальцах ромашку, отрывая по одному лепестки.

— Петь, а ты королеву английскую видел?

— Даже говорил с ней, — кивнул он без тени бахвальства.

— Красивая она, наверное, не то что я…

— От дурная ты какая, зачем на себя наговариваешь, ты ж красавица каких поискать!

— Я ростом не вышла, — пожаловалась Марфа. — Родители вон какие, любо-дорого, а я как Матвей, от горшка два вершка.

— Сказал, красавица, и не спорь со старшими, — одновременно утешил и поддразнил ее Петя. — А что Матвей-то, бывает у вас?

— Если только с государем наведывается, а так нет, он все больше в Александровой слободе, что ему тут делать? Пошли, — вдруг вскочила она. — Покажу тебе кое-что. Бегом до усадьбы давай? Посмотрим, какой ты быстрый.

— Ну давай бегом.

Феодосия потянулась, выгнув спину и закинула руки за голову. Федор подсунул под колено еще одну подушку, — рана, полученная при осаде Полоцка, давала о себе знать, хоть и прошло уже два года — и, взяв Феодосию за плечи, потянул на себя.

— Дай дух перевести, — в шутку взмолилась она.

— Не дождешься, боярыня, — рассмеялся Вельяминов. — Иди-ка сюда, поближе, вот так.

Она склонилась над мужем и шатер светлых ее волос накрыл их обоих.

— Федь, ты Пете о Прасковье говорил? Не знают они со Степаном ничего.

— Думаешь, надо? Петька не мстить сюда приехал, пущай повенчается с Марфой тихо и забирает ее в свой Лондон. Мы с тобой тогда хоть жизнь спокойно доживем.

— Дак мать же…

— Твоя правда, придется сказать. Он не дурак, понимать должен, что не сможет поквитаться ни с царю, ни даже с сыном моим, будь он неладен. А про то, что с матерью их сотворили, они со Степой знать должны.

Он дернул головой, будто отгоняя страшные воспоминания.

— Ну что, голубушка, перевела дух?

— Сиди тут, — велела Марфа и скрылась в боковой светелке. Из-за двери донеслось шуршание и сопение, а потом наступила тишина. Петя поднял голову и обомлел.

Она стояла в дверном проеме, будто портрет работы мастера Хольбейна, висели такие в лондонских купеческих домах. Волосы распущены по плечам, воланы темно-зеленого шелкового платья отделаны итальянскими кружевами из золоченых нитей, корсет расшит изумрудами, и такое же изумрудное ожерелье лежало на груди, едва прикрытой волной фландрских кружев.

Луч солнца ударил прямо в алмаз на кресте, и Петя увидел тень в ложбинке маленькой, приподнятой корсетом груди. У него перехватило дыхание.

Она чуть приподняла подол платья и выставила ножку в изящной туфельке с круглым мыском. Бронзовый шелк оттенял тонкую девичью щиколотку.

— Это батюшка привез, когда еще до войны с поляками в Краков ездил Катерину Ягеллонку сватать за царя. Только мне его надеть некуда совсем. А Катерина за него не вышла, брат ее, князь Сигизмунд потребовал за нее Смоленск, Псков и Новгород. Царь тогда Марию Темрюковну в жены взял, из черкасских князей.

— У твоей матушки женское седло есть еще?

— Есть, как не быть.

— Пошли, — он протянул ей руку.

Федор поудобнее взбил подушки.

— Со мной полежишь иль тебе по хозяйству надо?

Феодосия закрутила на затылке косы и выглянула в окно.

— К закату уже клонится, пойду посмотрю, что с ужином. Разбудить тебя или сам встанешь?

— Да сам, наверное, — Федор легонько шлепнул ее. — Давай, голышом тут не разгуливай, а то на поварне заждутся тебя.

Вельяминова оделась и поцеловала мужа в висок.

— Отдыхай.

Выйдя за порог, она нащупала в рукаве опашеня письмо, что передал Петя. Бумага жгла пальцы, словно огонь.

— А что королева Елизавета замуж не выходит?

Они ехали медленным шагом, и Петя залюбовался ею — волосы Марфа подняла наверх и заколола, но несколько прядей выбились на смуглую шею.

— На то она и королева. Редко кто ей под стать придется, а если за короля иноземного выходить, тогда придется от престола английского отказываться.

— Хорошо бы вовсе не ходить замуж!

— Это почему это?

— Да за кого на Москве выходить? Тут и грамоте-то мало кто обучен, о чем я с ними разговаривать буду? Батюшка мой, тот другая статья, но где найти такого, чтобы на него похож был? А в Европу мне тоже не попасть, раньше хоть с поляками не воевали, а теперь со всем миром перессорились.

— А сватаются к тебе?

— Мне ж пятнадцать вот только исполнилось, сейчас от женихов отбоя не будет, как Покров придет, венец наденут и все, вот ведь судьба неминучая. Ой, а что это у тебя с лицом, а?

Петя молча переломил хлыст.

— Поехали покажу тебе место одно заповедное, мне про него матушка сказывала.

Ему снился Полоцк.

Обозы с ранеными стояли на самом берегу Двины, напротив разрушенной огнем русских орудий крепости. Февраль был сиротским, хлюпал под колесами возов талый, смешанный с грязью снег, и лед на Двине был уже хилым, ноздреватым.

Федор проснулся от боли в ноге, и, с трудом перевернувшись, улегся на бок, так меньше ныло раздробленное пулей колено. Он откинул холщовый полог повозки. Пахло весной, ветром с Ливонского моря, победой.

Город лежал на противоположной стороне реки, и казалось, что золоченые купола церквей подсвечивают серое, низкое небо. Беспрестанно звонили колокола.

Странно, подумал Федор, нету вроде праздника никакого, что они заливаются?

Пан Зигмунт, польский лекарь, хмуро поздоровался, влезая в повозку, и занялся осмотром раны.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал он по-русски, на границе все знали оба языка. — Заживает хорошо, правильно, что почистили.

О том, как чистили рану — с помощью водки и раскаленных на огне щипцов — Федор предпочитал не вспоминать.

— Ходить буду?

— Не враз, но будете, — обнадежил лекарь. — Хромать тоже, но лучше так, чем без ноги.

— Пан Зигмунт, — Вельяминов попробовал пошевелить ногой и тут же скривился от боли. — Пошто колокола звонят?

— Евреев крестят, — искоса взглянул на боярина поляк. — Кто согласился, конечно.

— А кто не согласился?

Поляк кивком головы указал на мост над Двиной. Темная шевелящаяся людская масса была окружена цепью вооруженных стрельцов. Лиц разглядеть было нельзя, сюда доносился только детский плач детей и свист ветра. Вдруг началось невообразимое.

Людей стали сбрасывать с моста. Серый лед медленно краснел от крови. Тех, кто пытался выбраться, добивали на месте. Царь сидел, будто каменный истукан, на холме напротив, и не мигая смотрел на происходящую бойню.

Федор очнулся и несколько мгновений лежал с закрытыми глазами, ощущая влагу на ресницах. Потом сел, морщась, растер колено и стал одеваться.

Солнце клонилось к западу, стрекотали кузнечики, над Москвой-рекой кружили, клекотали чайки. Феодосия вышла на луг и опустилась в высокую траву. Пальцы чуть подрагивали, строчки плясали перед глазами.

Внизу была приписка другим почерком:

Феодосия прижала письмо к губам, потом подошла к реке и разорвав его на мелкие клочки, пустила их по ветру. На луга опускался багровый, тревожный закат. Женщина медленно двинулась в сторону дома, и увидела, что по дороге скачет всадник на гнедой лошади.