— И вот, братья и сестры, — проникновенно сказал Майкл, — Господь велел всем нам, оставшимся в живых, членам святой, истинной церкви, призревать вдов и сирот, оставшихся без попечения мужей и отцов. Господь указывает нам, как патриархам времен Писания, простирать руку свою и пригревать их у своего очага, точно так же, как Авраам призрел Агарь и Кетуру, как Яаков призрел Рахель и других своих жен.
— Ибо, братья, — он нежно погладил по голове плачущую Маргарет, — кто же, как не пророк Господа нашего Иисуса Христа, должен подавать пример своей праведностью, и своим стремлением исполнять заповеди господни? Так же и вы, братья мои, так же и вы. Поэтому, когда мы придем в землю обетованную, мы будем брать себе, столько жен, сколько каждый мужчина пожелает.
— Да, да, — пронеслось по рядам, и Энни, похолодев, посмотрела на большую руку отчима, что лежала на голове ее подруги.
— Собирайтесь, братья и сестры, — велел преподобный отец, — скоро мы отправляемся в путь, в землю благости, изобилия и праведности. Помолимся, братья и сестры, чтобы Господь вел нас, точно так же, как он вел сынов Израиля к земле обетованной.
Отчим опустился на колени перед огромным распятием, и Энни услышала сзади восторженный шепот: «Святой! Пророк!»
Дети сидели на бревне во дворе церкви.
Чарли Уильямс оглянулся и сказал: «Надо было с Александром бежать, еще тогда. Отец совсем помешался, бьет меня каждый день. Уж лучше индейцы, чем такое».
Энни посмотрела на заплаканное лицо Маргарет и тихо сказала: «Как мама твоя?»
Девочка высморкалась и утерла нос рукавом платья. «Преподобный отец пришел к ней разговаривать, корзинку с едой принес». Она засунула руку в карман передника и вытащила горсть орехов: «Я стянула, пока он не увидел. Берите. Хотя, — голубые глаза Маргарет наполнились слезами, — Иисус меня накажет за то, что я — воровка».
— Чушь, — сказал Чарли и разделил орехи на три части — две побольше, одна поменьше. «Мне много не надо, — сказал он, краснея, — я потерплю, а вы ешьте».
Энни посмотрела на орехи и, вздохнув, отозвалась: «Маме отнесу». Чарли отдал ей свою долю и спросил: «Как твой брат?»
— Болеет, — губы девочки задрожали. «Он такой хорошенький, улыбается, маму узнает, и меня тоже, а все равно — болеет».
Маргарет перекрестилась и горячо сказала: «Надо молиться, и Николас выздоровеет, Энни.
Обязательно! Иисус нас услышит».
— Вот что, — решительно сказал Чарли, — я не хочу на эту землю обетованную. Отец вон — каждый день говорит о том, что возьмет в жены пять индианок. Это мне что — в пять раз больше подзатыльников получать? Ну, нет, — мальчик покрутил светловолосой, грязной головой.
Энни поежилась, запахнув старую, в дырках шаль, и грустно сказала: «Я маму не брошу, и братика — тоже».
— И я маму не оставлю, — Маргарет помолчала. «Куда она без меня, я у нее одна».
Чарли повозил в пыли ногой в растоптанном башмаке и посмотрел на ворота поселения.
«Как эта лихорадка началась, так лодки совсем забросили, не рыбачит никто. Отец сказал, что завтра начинаем их подновлять и конопатить, на следующей неделе отправляемся отсюда на запад. Только я все равно сбегу, — упрямо добавил Чарли.
Маргарет подняла голову и прошептала: «Мама! Тебе лучше?»
Бледное лицо Джоан Рэдклифф было обрамлено черным, траурным чепцом. «Мне надо с тобой поговорить, Маргарет, — сухо сказала женщина. «Пойдем».
Девочка покорно поднялась, и, оглянувшись, успела увидеть, как Чарли выразительно кивает в сторону плотницкой.
Маргарет чуть шевельнула ресницами и наклонила голову.
— Мы там лаз начали рыть, — объяснил Чарли второй девочке, — ну, как тот, что ее отец покойный велел засыпать. А то преподобный отец, — Чарли сплюнул, — велел никого за ворота не выпускать, якобы тут есть те, кто с индейцами тайно сносится, чтобы они на нас напали. Пойдем, доделаем его — он потормошил Энни, — ты же говорила, твоя мама отпустила тебя погулять.
— Да, — девочка посмотрела на деревянный шпиль церкви, и поежилась, — огромная, темно-серая туча висела прямо над поселением, — братик спит сейчас. Не знаю, — Энни вздохнула, — я сейчас такая слабая, ни на что не гожусь.
— У него же много еды, — презрительно сказал Чарли, — слышала же, — в воскресенье, после службы, он велел столы общие накрывать, всех кормит. Интересно, почему?
— А маме дает один початок кукурузы в день, — сказала себе Энни и вспомнила огромные, запавшие, лазоревые глаза матери.
— Я не хочу, есть его еду, — твердо сказала она, и поднялась: «Пошли, я могу землю вытаскивать».
Мэри положила нагретые камни на дно колыбели и, накрыв их доской, застелив старыми холщовыми пеленками, аккуратно подняла сына с большой кровати. Николас даже не заворочался. Она прикрыла младенца шерстяной шалью и тихо сказала: «Так тепло будет, маленький мой, хорошо. А потом проснешься, я тебе покормлю, и ножки с ручками разотру.
Тебе же нравится так, да?»
Мальчик спал, подложив кулачок под щеку. Длинные, каштановые ресницы чуть дрожали и Мэри, наклонившись над колыбелью, перекрестив сына, шепнула: «Ты выздоровеешь, мой хороший, выздоровеешь, мы поедем в Лондон и обо всем этом забудем. Будем жить в деревне, и гулять на реке, кормить лебедей. А ты будешь улыбаться, ты так хорошо улыбаешься, сыночек мой».
Она выпрямилась и услышала холодный голос мужа: «Выйди сюда».
Мэри закрыла за собой дверь детской и, прислонившись к ней спиной, не глядя на него, спросила: «Что?»
— В воскресенье я венчаюсь с Маргарет Рэдклифф, — сказал Майкл.
— Если ты, Майкл, ждешь, что до воскресенья я повешусь, — язвительно заметила Мэри, — то не надейся. У меня двое детей, я их сиротами не оставлю.
— Это и мои дети тоже, — выплюнул он. Мэри посмотрела на белоснежный рукав его рубашки и представила, как по нему расплывается кровавое пятно. Стало немного легче, и она ответила: «Это моя дочь, Майкл, и сын, которого ты даже ни разу не взял на руки».
— Он урод, больной, отвратительный урод, — зашипел муж.
— Ты меня бил, когда я носила, Майкл, — устало сказала Мэри. «Чего ты еще ждал? Так что не думаю, что ты обвенчаешься с бедной девочкой, которая всего на год старше Энни».
— Отчего же, — он победительно улыбнулся. «Я разрешил мужчинам брать по нескольку жен.
Согласия первой, — он усмехнулся, — не требуется, разумеется, да ты бы и не могла его дать — женщинам запрещено говорить прилюдно. Так что Маргарет в воскресенье переезжает сюда.
— Господь тебя покарает, — коротко ответила жена, и, не успел он занести руку для пощечины, — захлопнула за собой дверь.
Якорная цепь загремела, и капитан Джон Смит велел: «Спускайте шлюпку и ждите меня здесь. Я через несколько дней вернусь».
— Капитан, может, все-таки вы не один пойдете? — спросил его помощник. «Это вон, на севере, — он улыбнулся, — индейцы мирные, всю осень нас привечали, а тут, сами знаете…»
Смит проверил пистолеты и коротко ответил:
— Они там мирные, мистер Браун, потому что туда не добрались еще преподобные отцы, вроде нашего, — он кивнул головой на юг, в сторону Джеймстауна.
— Как начнут им головы отрубать, сразу все их дружелюбие пропадет, поверьте мне. И потом, — он положил руку на шпагу, — его светлость вождь Вахунсонакок один раз уже хотел отправить меня на тот свет, но передумал. Мы с ним давние друзья, — Смит стал быстро спускаться по трапу.
Обернувшись, помахав рукой уходящей в сторону «Открытия» шлюпки, Смит подумал:
— Правильно. Залив тут мелкий, безопасный, с кораблем все будет в порядке. Заберу девочку, зайду в Джеймстаун, и сразу в Англию. А Покахонтас пусть на корабле остается, а то его преподобие удар хватит, когда он ее увидит. В Англии скажем, что мы тут повенчались, и все — пойди, проверь. Все будет хорошо, — Смит посмотрел на белый песок и заметил на нем черные остатки кострища.
Небо было прозрачным, ясным, и Смит вспомнил большую реку, по которой он поднимался на севере.
— Как там осенью красиво, — подумал он. «И острова эти, где она в море впадает — отличная гавань. Построить бы там домик, и жить с Покахонтас. А то в Англии тоже — на бедную девочку еще пальцами показывать будут, — он невольно засучил рукав рубашки и тихо рассмеялся: «Ну, кто покажет — тот пожалеет. А тут три человека было, — он взглянул на отпечатки сапог. «На запад пошли, к горам. Ну, посмотрим, кто это».
