Девушка посмотрела вслед его прямой, мощной спине, и услышала озабоченный, старческий голос: «Как добрались-то, Ксения Борисовна?»

— Хорошо, святой отче, — тихо ответила она, подойдя под благословение, и погладила длинными пальцами рисунок, что лежал у нее на груди — рядом с крестом, в том месте, откуда, — вспомнила Ксения, — он поднял рыжую голову и, потянувшись к ее губам, шепнул:

«Обними меня, девочка, обними, пожалуйста».

— А потом, — Ксения шла по низкому, прохладному, белого камня коридору, — положил мою голову себе на плечо, и сказал, смеясь: «Смотри, кукушка прилетела. Сейчас узнаем, сколько мне жить осталось. Долго она куковала, долго, так, что и со счета мы сбились».

Она зашла в маленькую келью, и, оглядевшись, распахнув ставни, присев на широкий подоконник, развернула рисунок. Высокая, тонкая, девушка стояла по щиколотку в воде, собрав край падающего полотна, прикрывая тело. Волна черных, густых волос падала на обнаженное плечо, и она смотрела на кого-то — нежно, робко, опустив темные, большие глаза.

Ксения поцеловала бумагу, и, свернув ее, глядя на синее, яркое небо — стала ждать.

— Уже недалеко, государыня, — воевода Зборовский наклонился к окну возка, и, сверкнув белыми зубами, рассмеялся. «Государь Димитрий Иоаннович с нетерпением ждет вас, в отряде пана Сапеги. Там же и священник, так, что вы сможете, — продолжил поляк, еле скрывая улыбку, — повторить свои обеты».

Марина Мнишек откинулась на спинку возка, и, ничего не ответив, посмотрела на протертый бархат, которым были обиты стенки. «Государыня, — горько сказала она себе, — сундук потрепанных платьев, — и более ничего у тебя не осталось. Обещали Псков, Новгород, бриллианты, а что вместо этого? Сидела в Ярославле с вечно пьяным отцом. Ему-то хорошо, — язвительно подумала Марина, — он в Польшу поехал.

— А мне на прощание сказал: «Отправишься к мужу и будешь с ним жить. Ничего, Марыся, еще вернешься на престол царей московских. Муж, как же, — розовые губы искривились.

«Нашли какого-то проходимца, теперь ноги для него раздвигать».

Она выглянула в окно — вокруг были луга и перелески, еще зеленые, в пронзительно-синем небе медленно парил большой сокол.

— А Лавра далеко? — спросила она у Зборовского.

— Верстах в десяти отсюда, — он показал на восток. «Как вы с государем встретитесь, так поедете в Тушинский лагерь, там для вас дворец уже построили, деревянный, правда. Ну да ничего, скоро и в Кремле с ним сядете, как положено, — Заруцкий расхохотался, и, пришпорив коня, унесся в голову кортежа.

Уже были видны раскинутые на лугах шатры, в небо поднимался дым от костров, и Марина, перекрестившись, сказала: «Слава богу!».

Она поддернула подол летника, и, повозив пальцем по зубам, оправила прическу. Черные косы были сколоты на затылке и прикрыты обтрепанной шелковой кикой. Возок остановился, и Марина, еще раз перекрестившись, приняв руку Зборовского, — спустилась на сухую, пыльную, истоптанную копытами лошадей траву.

Пахло конским и людским потом, порохом и жареным мясом.

Пан Ян Сапега — невысокий, в отлично сшитом, но уже износившемся, отороченном мехом кунтуше, низко поклонился, и сказал: «Государыня, добро пожаловать в стан ваших верных соратников, освободителей земли русской от гнета самозваного царя Василия, да будет имя его проклято во веки веков!»

— Аминь! — закричало выстроившееся войско, и Марина услышала залпы пищалей и мушкетов.

— Я смотрю, у вас и пушки есть, пан Сапега, — лукаво заметила женщина, оглядывая телеги с уложенными стволами мортир.

— А как же, — гордо отозвался воевода. «Я ведь собираюсь осаждать этот монастырь, Троицкий, государыня, там крепкие стены. Чтобы их разбить, нужна хорошая артиллерия. Но пойдемте, государь ожидает вас, вместе со священником, — Сапега поклонился и пропустил Марину вперед, в узкий, загаженный нечистотами и объедками, проход.

Марина зашла в шатер, и. окинув взглядом человека в богатом парчовом кафтане, с алмазными перстнями на пальцах, холодно подумала: «Ростом ниже и бородавок больше. А так похож, да».

Димитрий Иоаннович склонился над ее рукой и громко сказал: «Вот, бояре, Господь и услышал наши молитвы, — государыня с нами, в безопасности! Хорошо ли вы доехали до нашего лагеря, дорогая жена?»

Марина присела, и, улыбаясь, глядя в его темные глаза, ответила: «Спасибо пану Зборовскому, государь, я ни в чем не испытывала нужды».

— Ну, давайте, — Димитрий потер руки, — повторим наши обеты, все-таки мы долго были в разлуке, и за стол, за стол!

Марина почувствовала прикосновение его холодных, влажных пальцев, и, вздрогнув, заставив себя не отстраняться, кивнула: «С удовольствием, государь».

Петя Воронцов-Вельяминов посмотрел с холма на освещенный кострами лагерь, и, прислушавшись, усмехнулся: «Гуляют они там, праздника вроде нет, а все одно — гуляют. Ну, тем лучше, раз у них все пьяные. Я скоро».

— Петр Федорович, — кто-то из воинов тронул его за рукав. «Ну, может не надо все же, у вас один кинжал, и более нет ничего».

— Тако же это, — Петя поднял увесистый кулак. «Ничего, справлюсь. Вы меня на том месте в лесу ждите, огня не зажигайте, еще увидит кто из этих, — он кивнул вниз, на шатры Сапеги, и сочно выматерился.

Юноша, улыбнувшись, перекрестился, и стал неслышно спускаться по отлогому склону холма туда, где равнина переливалась сотнями мерцающих огней.

Он прошел мимо коновязи, и хмыкнул про себя: «Хоша тут все укради сегодня, все вывези — не заметят. Успение вроде прошло, Преображение тако же — чего они напились, непонятно, разве что именины у пана Сапеги. А вокруг никого, — Петя оглянулся, — все в шатрах. Ждать тут, пока выйдет кто-то? Так опасно. Нет, надо туда, к ним».

Петя улыбнулся, и, отряхнув кафтан, пригладив рыжие волосы, пошел к центру лагеря.

В шатре было душно и пахло кислым вином. Димитрий Иоаннович зевнул и, опустившись на бархатные, засаленные подушки, грубо сказал: «Ну, что встала!».

Марина тряхнула головой, распущенные волосы упали на плечи, и она, опустившись на колени, поморщилась от крепкой, застарелой вони, что ударила ей в нос. Мужчина пригнул ее голову пониже, и, рыгнув, — лег на спину. Когда Марина подняла голову, он уже спал — громко, пьяно храпя.

Она вздохнула, и, выпив глоток вина, откинув холщовое полотнище, прошла на свою половину шатра, — застеленную старым, в дырках, персидским ковром. Она открыла сундук, и, вдохнув запах мускуса, поворошив платья, замерла — совсем рядом с шатром проскользнула чья-то тень.

Марина задула свечу, и, высунув голову наружу, робко позвала, куда-то в кромешную, полуночную тьму: «Пан, вы мне не поможете?»

— Конечно, пани, — раздался удивленный, совсем молодой голос, и Марина строго велела:

«Только закройте глаза!»

Она нашла его руку, — большую, теплую, и шепнула: «И тихо, пан! Никому ничего не говорите!».

Уже в шатре, потянувшись к его губам, слыша, как бешено, бьется его сердце, Марина вдруг подумала: «Совсем молодой, Господи. А вдруг его убьют при осаде этой?». У него были мягкие, ласковые губы, и пахло от него — свежестью, утренним, в прохладной росе лесом.

Петя послушно держал глаза закрытыми. «Господи, что я делаю, — вдруг подумал юноша, — она ведь жена чья-то венчанная, наверняка. Но ведь это, же в первый раз, Господи, я и не знал, что бывает такое. Как сладко, — он осторожно, нежно, обнял женщину. Она была маленькая, с мягкими, густыми, теплыми волосами, и у нее была острая, высокая грудь.

— А что я батюшке скажу, — вдруг, почти испуганно подумал он, но потом она прижалась к нему, — вся, всем быстрым, тонким телом, и, опускаясь с ней на ковер, он еще успел подумать: «Ну, скажу, что-нибудь, все равно, скажу, что заблудились. А поляка все равно возьму, ночью и легче будет, когда все заснут».

Но тут он почувствовал ее неслышный шепот: «Да, пан, вот так, пожалуйста, еще». Целуя ее везде, куда только доставали его губы, не видя ее лица, он опустил голову на нежное плечо, и, не услышав, а ощутив всем телом ее сдавленный крик — забыл обо всем.