Мияко обняла его, и вдруг, погладив по голове, попросила: «Помните, вы мне у водопада читали? Ну, из Писания вашего, очень красивые слова, на вашем языке, — она чуть покраснела.

— Песнь Песней, да, — он посмотрел на нее и сказал: «Ложись. Ты же устала. Вот, так, — Джованни устроил ее голову у себя на коленях. «Закрой глаза, и отдыхай. А я буду читать».

Он читал наизусть, любуясь ее спокойным лицом, — тихо, едва слышно:

«Ecce tu pulchra es amica mea, ecce tu pulchra oculi tui columbarum»

— Ессе tu pulchra, — повторил Джованни, и, поцеловав ее теплые губы, — Мияко только чуть пошевелилась, — осторожно устроив ее на соломе, вышел в прохладную, ветреную ночь.

Рынок уже спал, только в лавке мясника, — тоже эта, — горели фонари.

Он заглянул и увидел Хосе, который, наклонившись над сидящим у стены лавочником, аккуратно перевязывал ему руку.

— Папа! — обернулся тот. «Вот, видишь, — юноша улыбнулся, — хорошо, что я мимо шел, Хидеки-сан кисть себе порезал, глубоко. Я сейчас».

— Да это все из-за охраны, из замка, — пробурчал мясник. «Пришло трое дармоедов, через порог не переступают, — куда им оскверняться, — и давай кричать. Нож соскочил, я и порезался. Велели завтра на рассвете два воза требухи туда везти, уж не знаю, зачем им столько».

Джованни молчал, прислонившись к деревянному косяку, расписанному черными иероглифами — заклинаниями на удачу, в торговле.

— Вот и все, — Хосе распрямился. «Я вам там мазь положил, завтра приходите, поменяю повязку».

— Спасибо, — улыбнулся мясник. «А вы завтра читать нам будете, сэнсей? — озабоченно спросил он, глядя на Джованни. «А то люди соберутся».

— Буду, конечно. Спокойной ночи вам, Хидеки-сан, — ответил священник.

— Пошли, — велел он Хосе, нагибая голову, пробираясь под висящими между лавками гирляндами из цветной бумаги. «Даймё уж и уехал, наверное, сейчас все узнаем, и будем решать, что дальше делать».

Марта вышла во двор замка и пригляделась — беркут кружил в ночном небе. «Папа, — шепнула она, — папа, пожалуйста, спаси его. Как же так, он такой хороший, такой добрый, и маленький Сейджи, ему ведь годик всего, как он без отца останется?». Беркут что-то заклекотал, и Марта, поцеловав свой крестик, попросила: «И ты, Иисус, ну сделай чудо, что тебе стоит, пожалуйста!»

— Пойдем, доченька, — раздался мягкий голос сзади. Мать стояла — высокая, с прямой спиной, держа на руках ребенка. Сейджи проснулся, и, повертев головой, изумленно спросил:

«Почему ночь?».

Скрипели колеса телег, чуть слышно ржали лошади, и Марта, взглянув в лицо матери, увидела, что в зеленых глазах стоят слезы — прозрачные, блестящие в свете факелов. Отец, наклонившись, поцеловав Марту, велел: «Ты там за братьями присматривай. На вот, — он взял у Тео ребенка и передал его Марте.

— Папа! — громко сказал Сейджи. «Папа со мной!».

— Пожалуйста, доченька, садись с ним в телегу. Святой отец уже там, — тихо, спокойно попросил Волк. Сейджи протянул к нему ручки и обиженно велел: «Папа сюда!».

— Марта, — раздельно, стиснув зубы, сказала Тео, — возьми Стефана и садись. Я сейчас.

Он взял ее за руку, и, отведя к стене дома, сказал — еле слышно, по-русски: «Я не мог, Федосеюшка, не мог иначе. Ты прости меня, милая, прости, пожалуйста».

— Волк, — она взглянула в голубые глаза и подумала: «Вот и морщины у него, да. Тридцать шесть в начале лета было. А седины нет, ну, он белокурый, еще долго не будет видно. Да о чем это я? Господи, почти двадцать лет, как мы встретились». «Волк, — повторила она, и, потянувшись, перекрестив его, поцеловала такие знакомые губы.

— Ну вот, — он улыбнулся, и внезапно прижал ее к себе, — сильно, так что она ахнула, — вот и все. Матушке своей кланяйся от меня. Пойдем, — он сам усадил жену в телегу, и, подойдя к переодетому, крестьянином Масамунэ-сан, тихо проговорил: «Спасибо».

Даймё окинул его одним, коротким взглядом и ответил: «Послезавтра на рассвете будь готов».

— Буду, — усмехнулся Волк, а потом огромные, в три человеческих роста, ворота закрылись, и он остался один, посреди пустынного, замкового двора.

Беркут все кружил над головой, и Волк, вскинув глаза, сказал ему: «Ну что, Арлунар? Жалко, что я тебя не знал, конечно. Ничего, до послезавтра я что-нибудь придумаю, за это волноваться не стоит».

Он вернулся в дом, и, пройдя в кладовую, порывшись в плетеных корзинах, нашел на дне одной из них то, что ему было нужно.

— Впору, — хмыкнул он, примерив. «Надо же, пятнадцать лет прошло, а я все такой же. Ну ладно, — Волк размял длинные, красивые пальцы, — пора тряхнуть стариной».

Тео села прямо на холодные, острые камни, и отдав Стефана Марте, тихо попросила: «Ты погуляй с ним, доченька, покачай его, он заснет сейчас, видишь, зевает».

Проводив глазами хрупкую фигурку дочери, она, наконец, разрыдалась — горько, отчаянно, засунув пальцы в рот.

— Так, — сказал Виллем священникам и Хосе, — я сейчас отвезу ее с детьми на «Гордость Лондона» и сразу же вернусь. Придумаем что-нибудь. Нельзя, чтобы он вот так погибал.

— Зачем придумывать? — Джованни пожал плечами, глядя на трясущиеся плечи женщины. «С утра мы с отцом Франсуа почитаем Новый Завет там, на рынке, как и обещали, а потом я пойду к дайме. Еще чего не хватало — позволять казнить отца троих детей. Четверых, вообще-то».

— Отец Джованни, — второй священник побледнел, — я прошу вас, не надо! Переводы…

— Ну, — протянул Джованни, — видите, отец Франсуа, с паствой у вас уже хорошо стало получаться, и с переводами тоже получится. Опять же, Мияко-сан у нас теперь есть, у нее отличный японский, и глаз зоркий — поправит все ошибки.

Хосе молчал, и, взглянув на него, Джованни уловил тень улыбки на его лице — легкую, едва заметную. «Молодец мальчик, — подумал про себя Джованни.

— Я о Мияко-сан позабочусь, папа, — нежно сказал Хосе. «А ты, — он глубоко вздохнул, — как это там говорят, — делай что должно».

— И будь что будет, — закончил адмирал. «Ладно, пока Масато-сан тут не появится, — он взглянул на море, — никуда мы не отплывем. Отец Франсуа, сеньор Хосе, — вы уверены, что с нами не хотите?»

Маленький священник твердо сказал: «Ни в коем случае. Мы потом, — он помолчал, и, справившись с собой, продолжил, — в Нагасаки попытаемся пробраться, там христиан больше. С эта отправимся, на них и не смотрит никто, — нас не заметят».

— Идите-ка со мной, святой отец, — попросил адмирал, и они — оба высокие, широкоплечие, — отошли к рыбацким лодкам, что лежали на берегу.

— Ну что ж, — адмирал вздохнул, и подал руку Джованни, — спасибо вам, святой отец. Может, — он вдруг с надеждой взглянул на священника, — вам его, — Виллем кивнул на замок, — удастся уломать? Хотя, когда он был тут, и ухмылялся мне в лицо, руки чесались его шпагой проткнуть.

— Очень хорошо, что вы этого не сделали, — сварливо сказал Джованни, — иначе бы мы с вами сейчас не разговаривали.

Адмирал посмотрел на тихое, ночное море, на яркие звезды, и вдруг сказал: «Погода пока держится, так что обратно хорошо пойдем. Я даже и не знаю…

— Да не надо, — тихо ответил отец Джованни. «Хосе у меня уже взрослый, не страшно. А там, — он кивнул на изящную фигурку Марты, что все ходила по кромке прибоя, укачивая брата, — там дитя грудное еще, как можно его отца лишать? Ну, все, — он коснулся плеча адмирала, — отправляйте их на корабль. Я Масато-сан скажу, что вы его будете тут ждать. А мы в город, — Джованни вдруг зевнул, — знаете, за полночь уже, поспать хочется».

«Жалко, что не с Мияко, — вдруг, озорно, подумал он. «Ну да куда — там, рядом еще с десяток человек храпят. Ничего, если у меня все получится, мы с ней ненадолго расстанемся. А если не получится — Хосе за ней присмотрит».

— Смелый вы человек, святой отец, — хмыкнул адмирал. «Хотя да, — он вдруг поморщился, как будто вспомнил что-то, — знавал я и других ваших, что бесстрашными были».

Джованни, молча, потрепал его по плечу, и, подойдя к Тео, наклонившись над ней, ласково сказал: «Езжайте, милая. Матушке своей кланяйся от меня».