— Я у губернатора пообедал, — ответил муж, раздеваясь. «На следующей неделе он нас всех приглашает отдохнуть в горы, там хоть прохладней немного. Ты не представляешь себе, что там у нас случилось, — он рассмеялся, и, пройдя в боковую комнату, стал умываться.

— Что? — заинтересованно спросила жена, отложив испанский перевод Камоэнса.

Себастьян посмотрел в зеркало, что висело над серебряным тазом — в ореховой, резной раме, — и подумал: «Сорок пять в этом году, а выгляжу — лет на десять моложе. Только вот седина эта, конечно, все портит». Он наклонил голову и коснулся белого виска — такие же нити просвечивали в аккуратной, красиво подстриженной, короткой бороде.

— Так вот, — сказал он, забираясь в огромную кровать, устраивая Тео рядом с собой, — помнишь, я тебе рассказывал про этого мерзавца Куэрво, который бросил меня на необитаемом острове?

Жена кивнула: «Это там, где ты палец потерял?».

— Да, только чуть раньше, на «Святом Фоме» еще, — капитан чуть помедлил. «Если бы не наш корабль, что занесло туда, на остров, штормом с Ла-Платы, не лежал бы я, дорогая, сейчас в этой постели».

— О чем я бы очень сожалела, — медленно проговорила Тео, вскинув бровь.

Себастьян посмотрел на ее чуть покрасневшие щеки и попросил: «Повернись, пожалуйста».

Она рассмеялась и, прижавшись к нему спиной, шепнула: «Нетерпеливый!»

— Конечно, — его рука скользнула под рубашку, — попробуй тут, потерпи. Так вот, у этого подонка есть сынок, — тоже бандит, каких поискать, хотя и молод еще. Явился сюда, наглец, с поддельными бумагами, якобы от губернатора Новой Гранады, и хотел у меня выманить планы обороны Картахены. Если бы не шпага, я бы его и не узнал.

— Какая шпага? — недоуменно спросила Тео, нежась у него под рукой.

— Его отца, я этот клинок хорошо помню, как сама понимаешь, — ответил муж.

— Вот, — благоговейно сказал кто-то из близнецов, — она их всегда путала, — это папина шпага.

Дети стояли в кабинете Ворона, — пахло чем-то теплым и пряным, жарко горел камин, на стенах были развешано оружие. На столе, среди свернутых карт, лежала она — тяжелая, поблескивающая смертельным металлом, с золоченым, резным эфесом. Теодор прикоснулся пальцем к клинку, и пробормотал: «Острый какой, как дедушкин меч».

— Так что сейчас с его сыном будет? — услышал он, и, перевернув жену, целуя ее в губы, ответил: «Ну, понятное дело, сначала поспрашиваем о том, о сем, а потом — отрубим голову».

Она вдруг отстранилась, и, взяв его руку, подув на разбитые костяшки пальцев, сказала:

«Бедный. Я тебе завтра мазью смажу с утра, хорошей, на травах».

— Пока он молчит, — пробормотал Себастьян, глядя на ссадины, — но это пока. Мы за него еще серьезно не принимались. А шпагу эту я запер в кабинете, потом себе заберу, — он стал снимать с ее плеч кружевную рубашку, и жена, взглянув на него мерцающими глазами, шепнула: «Погоди».

Тео наклонилась над его телом, разметав по постели темные, пахнущие цветами волосы, а потом, устроившись сверху, рассмеялась: «Ты же устал сегодня».

Он лежал, закинув руки за голову, а жена, накинув шелковый халат, принеся бутылку вина и бисквиты, налила ему бокал и сказала: «Вот ты говоришь, тут безопасно, благодаря тебе. А в Картахене как будет? Все же дети, я волнуюсь, Себастьян».

Вискайно выпил, и похлопал по кровати: «Иди ко мне, я тебе все расскажу про наши укрепления там, раз и навсегда, чтобы ты спала спокойно».

Тео задремала, положив голову ему на плечо, а Себастьян, уже зевая, вдруг подумал:

«Хорошо бы еще третьего ребенка, сына. Ну, или дочку». Он обнял жену, и еще успев поцеловать ее мягкую шею, заснул — тихо, без снов.

Николас Кроу поднял скованные руки и посмотрел на кандалы. «Дядя Питер рассказывал, да, — вспомнил юноша, — где это он сидел? Два раза ведь — на Москве где-то, а потом — в Риме. И пытали его тоже. И отец сидел, когда за честь своей сестры вступился, и царя Ивана хотел убить. И дядя Мэтью сидел. Так что ладно, — он откинулся назад и чуть застонал — сломанное ребро давало о себе знать, — не мальчик я, ничего страшного, выдержу».

Ник обвел глазами камеру — крохотную, глубоко в подвале, с толстой решеткой, что отделяла ее от узкого, темного коридора. Было невыносимо душно, и он, вытирая пот рукавом разорванной рубашки, поморщился — разбитую бровь саднило. «Хорошо еще, зубы у меня крепкие, — усмехнулся он. «Ладно, надо подумать, как отсюда выбраться — понятно, что никто мне тут не поможет, надо самому».

Он еще раз оценивающе взглянул на кандалы и попытался разорвать цепь. «Она крепкая, — мрачно подумал Ник, и оглянулся — кроме деревянного ведра и охапки когда-то сухой, а теперь — влажной травы, в ней ничего не было.

«И у меня, кроме креста, — он подергал простой серебряный крестик на кожаном шнурке, — тоже ничего. Да, единственное, что можно сделать — это попытаться разбить голову этому солдату, который приносит еду. Жалко, конечно, он пожилой, да и однорукий, но что уж теперь. Заберу его мушкет, отстреляюсь, и уйду. Вот только шпагу никак уже не спасти, отец в ярость придет, конечно».

Ник вздохнул, и попытался почесаться — блохи кусали яростно, ожесточенно, радуясь тому, что в камере кто-то появился. «Даже свечи нет, — подумал юноша мрачно. «Ну, ладно, день или два они меня еще пытать будут, Вискайно этот, как я посмотрю, человек с фантазией, — Ник взглянул на вырванные клещами ногти на левой руке — безымянный палец и мизинец горели, как в огне.

«Вот я же и говорю, — надо уходить, — спокойно велел он себе. «Потому что потом они тебя расстреляют или отрубят голову. Жалко, капитан Кроу, тебе ж только двадцать два исполнилось, если ты тут сдохнешь, кто найдет Северо-Западный проход?»

Отец тогда, в капитанской каюте на «Святой Марии» хмыкнул и сказал: «Если доживешь до сорока, тогда — пожалуйста. В твои годы ни одна торговая компания тебе не даст ни гроша, ты пока никто. Да и потом, тоже, в общем, я же тебе рассказывал о покойном Гийоме — великий мореплаватель погиб потому, что хотел собрать денег на экспедицию. Я, кстати тоже, — отец рассмеялся, — Ледяной Континент на свои заработки искал, большей частью.

— А если тетя Марта? — попытался сказать Ник.

— Они занимаются востоком, — Индией, Молуккскими островами, — и совсем не заинтересованы в том, чтобы выбрасывать деньги. Ты пойми, — отец выпил рома, — чтобы туда идти, нужен хороший корабль, с укрепленным днищем, нужны запасы провизии. Ты не плавал на севере, а я плавал. Накопишь золота — ради Бога, отправляйся туда.

— Просто, — упрямо сказал Ник, глядя на карту, — так будет гораздо быстрее проплыть в ту же самую Индию.

— Гораздо быстрее будет прорыть два канала, — тут, и тут, — отец указал, — где, — только вот ни король Филипп, ни султан Мурад почему-то не хотят этого делать, — отец чуть усмехнулся, и, потрепав Ника по плечу, добавил: «Ты вот что. Там, в Лондоне, у тети Марты для тебя два конверта лежат. Если я не вернусь с морей, потом съездишь, заберешь их».

— Папа! — возмущенно сказал юноша.

Ворон потянулся широкими плечами и смешливо заметил: «Мне шестьдесят почти, все может случиться».

— А что там, в конвертах? — Ник тоже выпил.

— Увидишь, — коротко ответил отец.

Ник закрыл глаза и вдруг подумал: «Да, завтра вечером. День я еще продержусь, конечно, но нет смысла дальше тянуть».

После завтрака, когда Себастьян одевался у себя в гардеробной, Тео постучалась и сказала:

«Дорогой, я тебе мазь принесла. А то сейчас жарко, вдруг еще воспаление начнется».

Она нежно массировала ссадины и, отставив склянку, сказала: «Я тебя попросить хотела. У Дэниела после сиесты урок верховой езды, а мы с Мартой хотим печенья напечь и пойти в город, раздать нищим, вместе с милостыней. Все же Богоявление через три дня, пусть порадуются. Можно?

— Ну конечно, милая моя, — растроганно сказал Вискайно, — девочке надо показывать пример христианских добродетелей.

Тео вдруг покраснела и сказала, тихо: «Я очень тебе благодарна, Себастьян, что ты обращаешься с ней так же, как с Дэниелом. Спасибо".