— Тоже Авраам, — обреченно вздохнув, сказала Эстер.

— У меня никогда не было тещи, — хмуро сказал Степан, глядя на ворота дома Судаковых.

«Давай я Никиту Григорьевича подожду, вместе зайдем».

— А теперь есть, — шепотом ответила Эстер. «Ворон, ну пожалуйста, ну чего ты боишься-то?

Она хорошая женщина, милая очень».

Он вздохнул, и, привязав мула к ограде, попросил: «Дай мне руку только».

Фейге окинула одним взглядом высокого, широкоплечего, мощного мужчину, что мялся в воротах позади дочери, и, широко улыбаясь, проговорила: «Здравствуйте. Вы мой зять.

Очень хорошо. Вы садитесь, пожалуйста, и отдыхайте, — пешком же, наверное, сюда шли?».

— Пешком, — согласился Степан.

— Ну вот, — Фейге указала на простой деревянный стол, что стоял под гранатовым деревом.

«Есть мы в доме будем, вечерами холодно уже, а я вам сейчас принесу перекусить что-то».

— Да не надо, — Ворон замялся.

— Можете называть меня просто Фейге, — улыбнулась женщина. «Садитесь, садитесь, сейчас я младшую дочь позову».

Маленькая Мирьям подошла к отцу, и, дернув его за полу плаща, настойчиво потянула в сторону стола.

— Вот видите, — заметила, улыбаясь, Фейге. «Берите мою внучку, и расскажите мне все про ваше путешествие, — вы же по морю, наверняка, приплыли?».

— По морю, — Ворон подхватил на руки дочь, и, отпив воды из простой кружки, вдруг подумал, что ему редко, когда бывало так хорошо.

— У нее муж! — захлебываясь, сказала Мирьям. «Красивый очень, только у него глаз один, другой повязкой закрыт. И дочка — тоже Мирьям, как я, смешная, мы с ней поиграли уже. Они из Яффо сюда на муле приехали, ну, то есть, Эстер ехала на муле, а муж ее — Авраам его зовут, — пешком шел. Он, наверное, из Германии, мама с ним на идиш говорила, — дочка на мгновение приостановилась и продолжила: «Они из Амстердама морем плыли до Ливорно, а потом уже — к нам».

Авраам Судаков вздохнул и погладил девочку по вороным косам. «Ну, велика милость Господня, видишь, Мирьям, ты, наверное, и не узнала-то сестру свою старшую».

Дочь наморщила высокий, отцовский лоб и вдруг улыбнулась: «Нет, конечно, я и не помню ее совсем. Она очень красивая тоже, только они устали оба, — сразу видно».

— Ну, конечно, устали, дорога вон, длинная какая, — ответил отец, берясь за калитку. «Но ведь на, то и Шабат, чтобы отдохнуть».

Он окинул одним взглядом семью, что сидела под гранатовым деревом, и, сказал, улыбаясь, по-русски: «Авраам, значит. Ну, давно мы с тобой не виделись, тезка».

Фейге, что ставила на стол блюдо с фруктами, вдруг, застыв, глядя на Степана, проговорила:

«То-то я подумала, что у тебя, любезный зять, лицо какое-то знакомое. Говорил ведь мне муж про семью вашу, и сестру твою троюродную я вот этими руками, — она опустила блюдо и повертела ими перед Степаном, — обнимала. И сидит ведь еще, рассказывает мне об Амстердаме, о Германии, и даже бровью не поведет, — ехидно закончила Фейге.

Степан встал и Никита Григорьевич, положив ему руку на плечо, одобрительно сказал: «Ну что, вырос, конечно. Вымахал — даже так».

Мужчины обнялись и Степан, покраснев, добавил: «Ну, я не знал, как начать все это рассказывать, вот и…»

Никита Григорьевич сел за стол и сказал: «Фейге, кажется мне, что внучка моя маленькая спать уже хочет, — он чуть пощекотал девочку, что залезла к нему на колени, — так вы пойдите, уложите ее, а я тут, — он чуть помедлил, — с Авраамом, — поговорю немного, хорошо?».

Когда женщины ушли, Никита Григорьевич выпил воды и сказал: «Ну что, Степа. Первым делом бумаги мне покажи, привез ведь ты какие-нибудь наверняка?».

Судаков просмотрел письма и хмыкнул. «В общем, все в порядке. Так я и подумал, что в Европе тебе ничего делать не будут — там сейчас опасно все же, даже в Амстердаме, за такое, как известно, церковь по голове не гладит — хоть католическая, хоть протестантская.

Здесь у нас, под турками, все же свободней, они на нас внимания не обращают. Или вон, в Польше и Литве, — тоже затеряться можно, а у вас там все на виду».

— Мне так и сказали, — вздохнул Степан, и, помявшись, добавил: «Хотя, из-за них, — он кивнул на дом, — было легче, конечно».

— Ну да, — рассмеялся Никита Григорьевич, — семья уже у тебя есть, понятно, что надо это все, — он помолчал, — в порядок привести.

— Затем я и здесь, — Судаков услышал в голосе мужчины то, что заставило его взглянуть на собеседника — внимательно.

— Все будет хорошо, Степа, — Никита Григорьевич положил ему руку на плечо. «Ты думаешь, мне легко было? Хоть я и с рождения так жил, а все равно — в шестьдесят лет одному оказаться несладко. Но потом Фейге появилась, — он нежно улыбнулся, — и все стало так, как надо. А у тебя Эстер есть, — так что, — заключил он, — осталось совсем немного. После Шабата к учителю моему пойдем, поговорим.

— Никогда мне так страшно не было, как сейчас, — вдруг сказал Степан, глядя куда-то в сторону. «Вы знаете, Никита Григорьевич, я человек не боязливый. А все равно…»

— Ну, — вздохнул Судаков, — Авраам, праотец наш, справился же. Так же и ты. А теперь расскажи мне, что там с внучкой моей. Что муж ее умер, я знаю, — он коснулся руки Степана, — пусть душа его упокоится в присутствии Всевышнего, о сем весточку она мне прислала, а далее — ничего».

— Она на Москве, — Степан чуть дернул уголком губ, вспоминая сияющую, весеннюю гладь Темзы.

— Я сам поеду в Новые Холмогоры и сам все узнаю, — жестко сказал Степан Джону.

Разведчик посмотрел на Лондонский мост и вздохнул: «Не глупи. Посмотри на себя — измотанный весь, только вернулся черт знает откуда. У тебя семья, дочери еще года не было, сыновья. Ты в отставке, в конце концов. Езжай в свой Амстердам, расти детей, и никуда больше не мотайся».

— Это тоже моя семья, — упрямо сказал Степан. «Это мои племянники».

— Племянники, да, — хмыкнул Джон. «Знаешь что — приходи ко мне сегодня на обед, с Эстер, и дочку возьмите. Сына моего увидишь, ну и еще кое-кого. Он-то на Москву и поедет».

— Как это ты собираешься отправлять на Москву, кого-то, кто не знает русского? — ядовито спросил Степан. «Он там что, в Посольский Приказ за толмачом побежит?».

— Он знает, — спокойно ответил Джон и, внимательно посмотрев на Ворона, добавил: «А зачем это ты на Святую Землю едешь, а?».

— В Храме Гроба Господня помолиться хочу, — неохотно ответил Степан. «Я, знаешь ли, из такой передряги вылез, каких у меня не было еще».

— Ну-ну, — только и сказал разведчик, и, глядя на прямую спину Ворона, добавил себе под нос:

«Ну не будет же он убивать Мэтью при детях? Не будет. И вообще — как-то не принято тыкать шпагой в людей за обедом».

— В общем, я его не убил, — хмыкнул Степан, сплетя длинные пальцы. «Ну, мы, конечно, друзьями быть не собираемся, но Матвей Федорович, конечно, уж не тот, что был раньше.

Как раз следующей весной он на Москву едет, разузнавать все. Он Марфу заберет, Никита Григорьевич, здесь ему доверять можно», — Да и ты, Степа, уж не тот, что был, — ласково сказал Судаков. «Прав я?»

— Конечно, — согласился Степан, и поднялся. Эстер вышла из дома и, нежно глядя на него, проговорила: «Папа, Авраам, вы тут совсем заболтались. Перекусите чуть-чуть и вам уже в синагогу пора».

Судаков взглянул на закат, что окрасил равнину на западе золотым сиянием, и улыбнулся:

«Пойдем, зять, но много не ешь — Фейге столько еще наготовит, в честь приезда вашего, что нам этого, чувствую, до свадьбы хватит».

Никита Григорьевич прошел в комнаты, а Степан, подойдя к жене, обнял ее, и, прижавшись щекой к покрытым платком локонам, сказал: «Ну вот, как я и говорил — все хорошо». Эстер тихо, спокойно дышала под его рукой, и они чуть-чуть помолчали, глядя вдаль, туда, где опускалось солнце.

Мирьям развлекала маленькую, сидя на расстеленном по земле плаще Эстер. Женщины стирали в большом деревянном корыте.

Фейге разогнулась, вытерев пот со лба, и внимательно посмотрела на дочь.