Полуразрушенная громада Венденского замка возвышалась на холме, серые, мощные стены были разбиты пушечными ядрами, ворота — в три человеческих роста — расколоты.
— Приведите его, — велел царь, дергая щекой. Герцог Магнус стоял, опустив голову, руки его были наскоро связаны какой-то веревкой.
— Сука, — Иван легко поднялся и подошел к бывшему королю Ливонии.
— Переведи ему, — кивнул царь мужчине.
— Я тебе все дал — престол, жену, золото, а ты меня так благодаришь? Пять дней я тут под стенами замка народ клал, а что получил — развалины? Ты зачем свой гарнизон подговорил пороховые погреба взорвать? — Иван Васильевич выругался.
Магнус молчал.
— Голову ему поднимите, — приказал Иван, и с размаха ударил герцога в лицо. Тот покачнулся, выплюнул зуб и глухо сказал: «Все равно дело твое проиграно, царь. Не видать тебе нашего моря, а будешь упрямиться — еще и свое, на севере, потеряешь».
— В подвал его, приковать к стене и пусть сдохнет там, — распорядился царь. «Машку за другого мужика выдадим, невелика беда».
Мужчина вздохнул, и, подойдя к своему коню, — невидному, гнедому, — потрепал его по холке.
Конек тихо заржал и прянул ушами.
— Ты же мой хороший, — мужчина на мгновение прижался щекой к теплой морде. «Вынес ты меня тогда, так и сейчас уж вынеси, ладно?».
Если б не конь, вряд ли бы он выжил тем промозглым октябрьским вечером, два года назад, когда здесь же, под Венденом, передовые полки татар бежали, когда воевода Голицын, появившись из грохочущего пушечными залпами, дождливого сумрака, еле удерживая испуганного коня, велел: «Всем отходить к Дерпту!»
— Пока не получу приказания от царя, не отойду, — жестко сказал ему мужчина.
— Ну и подыхайте здесь, — заорал Голицын, нахлестывая лошадь.
Они тогда с братьями Салтыковыми собрали рассеянные остатки войска и плотным огнем остановили поляков со шведами. Ночью было тихо, а утром Сапега опять стал атаковать.
— Пушки с места не стронуть, — сказал ему растерянно Михайло Салтыков. «Вы с Данилой тогда уходите в лес, мы вас огнем прикроем».
Младший брат воеводы Салтыкова только сжал зубы и кивнул старшему головой.
— А потом пушкари повесились прямо на орудиях, — мужчина стер с лица надоедливую морось и легко вскочил в седло. «И Сапега расстрелял командиров — там же, в сырой грязи, рядом с трупами солдат».
В лесу было спокойно. Мужчина привязал коня на лужайке и сказал: «Ты попасись тут пока, я вернусь скоро, дальше поедем».
Он прислушался и, приставив руки ко рту, закрякал уткой. Через несколько мгновений из чащи донесся ответный крик.
— Боярин, — чуть склонив голову, выступил из-за дерева стрелец.
— Второй год тут сидим, — ехидно сказал мужчина, — на болоте и без чинов можно. Спит воевода Салтыков?
— Да все спят, — улыбнулся солдат, — уж за полночь.
— Ну-ну, — пробормотал мужчина, идя вслед за стрельцом по размеченной вешками дороге через топь. Зудела мошкара, пахло хвоей и гнилой водой.
— Как с припасами у вас? — коротко поинтересовался мужчина.
— Да все так же, — пожал плечами стрелец. «Охота тут хорошая, слава Богу, порох не тратим, лучники у нас отменные, опять же силки ставим. Ну и так, по мелочи, крестьян пощипываем.
Не голодаем».
Они взошли на каменный, сухой остров в середине болота. Чуть курились дымки из землянок, открытого огня — мужчина огляделся, — видно не было.
Он задрал голову и посмотрел вверх — на большой сосне было устроено место для дозорного.
— Молодцы, — улыбнулся мужчина. «Поляки сюда не сунутся, конечно, но мало ли что».
Он потрепал стрельца по плечу, и, наклонив голову, — даже с его маленьким ростом приходилось это делать, — шагнул в землянку.
Девка, стоя на четвереньках, мотала головой и кусала губы. В белокурых, длинных волосах застряла какая-то труха.
— Сейчас, — сказал Данила Салтыков, не оборачиваясь к мужчине. «Ну или если хочешь…, - он кивнул на девку.
— Я подожду, — усмехнулся мужчина, и, опустившись на обрубок бревна, стал приводить в порядок бумаги.
Девка тяжело дышала, сдерживая крик. «Все», — Салтыков отпустил ее. «Вон пошла отсюда, блядь».
— По-нашему стала понимать? — усмехнулся мужчина. «За две недели-то?».
Девка отползла в угол землянки и, прикрывшись там каким-то тряпьем, затихла. Салтыков оделся и достал грязную, захватанную бутылку.
— Будешь? — спросил он мужчину.
— Налей немного, — попросил тот. «Сырость ужасная, будто и не весна на дворе. Хотя нам и на руку, с распутицей они точно сюда не сунутся. А мать ее где? — мужчина кивнул на девку.
— В болоте, — усмехнулся Салтыков. «У солдат с этим делом просто. Эту тоже, — он зевнул, — скоро туда отправлю, как надоест».
Карета вильнула на узкой дороге, и, угодив колесом в прикрытую лапником яму, сломала ступицу. Конвой, было, стал стрелять, но с обеих сторон дороги раздался быстрый, смертельный огонь.
Польский воевода, на танцующем, кровном, белом коне вынул саблю, но кто-то из солдат рубанул секирой по задним ногам лошади, и поляк упал в грязную лужу на обочине.
— Погоди, — мужчина остановил Салтыкова.
— Где Сапега? — спросил он по-польски, приставив кинжал к горлу мужчины.
Тот угрюмо молчал.
— Подержите его, — велел золотоволосый солдатам и поднеся кинжал к глазу воеводы, лениво сказал: «Ну, подумал? Где Сапега?». Мужчина провел кинжалом по веку, полилась кровь, и воевода закричал: «Я все скажу!»
— Ну вот, так бы сразу, — мужчина вытер кинжал. «Данило Иванович, ты карету проверь, — ухмыльнулся он. «Воевода наверняка сундуки добра везет, а тебе золото пригодится».
Солдаты вытащили на дорогу рыдающую, красивую полячку и, вырвав из ее рук ребенка, прикололи его саблей к земле. Мать потеряла сознание. Белокурая девочка-подросток, забившаяся в угол кареты, отчаянно зарыдала: «Отец!».
Женщина пришла в себя, и, встав на колени, сказала: «Пан, я же вижу, вы поляк! Делайте все, что угодно, но не трогайте мою дочь и мужа!». Салтыков вырвал саблю из трупа ребенка и отшвырнул тельце в канаву.
— Кончайте с ним, — распорядился Данило.
Золотоволосый мужчина, наступив коленом на грудь поляка, взрезал ему горло кинжалом.
Кровь хлынула широкой струей и он, обернувшись, сказал белой, как мел, женщине, что остановившимися глазами смотрела на него: «Ja nie jestem Polakiem, droga pani».
— Моей дочери двенадцать лет, — сказала женщина, рыдая, цепляясь за ноги Салтыкова, — я прошу вас…».
Тот ударил ее по лицу, и, обернувшись к солдатам, сказал: «Берите баб, добро и уходим.
Карету сжечь, и трупы — тоже».
Салтыков разлил водку, и, порывшись в луковицах, кинул в угол землянки подгнившую.
Девка, все еще прячась под тряпьем, стала есть.
— Ну что? — спросил он мужчину, откусывая крепкими, хищными зубами черствый хлеб.
— Сапегу ты тепленьким возьмешь, — мужчина, будто вспомнив что-то, усмехнулся. «Смотри, — он разложил бумаги, — сейчас расскажу тебе все.
Когда уже почти рассвело, мужчина потянулся и сладко зевнул. «Как бы я не хотел сам пана Анджея Сапегу прирезать, но надо мне, Данила, съездить кое-куда. Да впрочем, ты и сам справишься, дело нехитрое».
— А куда тебе надо? — нахмурился Салтыков.
— В Пилтен, — мужчина стал одеваться.
— Так Магнус же, сука эта, в ставке у Батория сейчас, нет его там, — недоуменно сказал Салтыков. «Он, с тех пор как из тюрьмы бежал, в бою не показывается — все по тылам отирается, жизнь свою бережет».
— А мне не Магнус нужен, — Матвей Вельяминов улыбнулся, и, не прощаясь, вышел в сырой предутренний туман.
— Я прошу вас, — девушка опустила голову и ее впалые, бледные щеки зарумянились, — ну хоть немного еды отпустите в долг.
— Ваша светлость, — лавочник положил пухлую, ухоженную руку на потрепанную торговую книгу. «У меня ваши долги уже некуда записывать.
— Тем более, что — он усмехнулся, — ваш муж, его светлость герцог Голштинский перед отъездом и так выпросил у меня двести талеров, оставив расписку, по которой все его обязательства переходят на вас. Все же война, — мужчина пожал плечами, — вдруг он не вернется».
