— Через месяц, — неохотно ответил Степан.

— Так что же ты хочешь? Ты за десять лет дома-то, сколько был — год, если все сложить? Али еще меньше? — Марфа подбоченилась. «Я тебе, Степа, скажу — у вас, мужчин, шлюхи есть.

Коли ты женат, но и к шлюхе тоже ходишь — ведь никто тебя не обвиняет, правда ведь?» — она смотрела на него своими невозможными зелеными глазами, требуя ответа.

Он молчал.

— А нам, бабам, что делать? — она вдруг вздохнула. «Да зачастую и не столько постели хочется, сколько просто — посидеть рядом, поговорить, поласкаться. Ты с Машей разговариваешь?».

— Да о чем с ней разговаривать? — в сердцах сказал Степан. «О детях только, более же она ничего не знает».

— Какой ты дурак, — простонала Марфа, опускаясь в кресло. «Господи, какой дурак! Ты почему со мной о политике говоришь?

— Потому что ты про это знаешь, — устало ответил ей брат.

— И Маша знает! И про книги знает — я ж говорю с ней. А ты приезжаешь, играешь с детьми, она тебя обихаживает, а ты и слова с ней не скажешь — будто она безъязыкая.

Ну, хорошо — вот ты муж, глава семьи, Евангелие им толкуешь, а в Евангелии что сказано — что Мария у ног Иисуса сидела, и он с ней разговаривал! Что ж ты за христианин, коли Иисус тебе не пример?

— И даже в гареме, Степа, и то султан с бабами говорит — уж поверь мне! — она усмехнулась.

«А там баб поболе, и не все они такие умные, как я, али жена твоя».

— Такая она умная, что блудить начала, — не смог сдержаться Степан.

— Я не говорю, что нет ее вины, — серьезно сказала Марфа. «Есть. Но и твоя тоже есть, и ежели ты сейчас Машу выгонишь, дак оно тебе потом отольется. Сказано же от Писания — кто из вас без греха, тот первый пущай бросит в нее камень. Ты, что ли, без греха, Степа?

В комнате повисло тяжелое, долгое молчание. «Я — не святой, Марфа», — жестко сказал Степан.

— Дак никто не святой, — вздохнула сестра.

Он поднялся. «Поеду в Лондон».

— Поешь, ради Бога, — Марфа сидела на ручке кресла, держа на коленях тарелку. «Ну, или попей хоть, ребенок-то ни в чем не виноват, ты о нем подумай».

— Дети как? — Маша жадно выпила полный кубок воды. «Я налью, — сказала Марфа, увидев, как невестка потянулась за графином. «Ты сиди спокойно. Дети хорошо, спать легли. Он уехал».

— Куда? — Маша побледнела.

— Сказал, что в Лондон, — Марфа вздохнула. «Ты вот что, сложи корзинку — ну там, на первое время что нужно, и я тебя завтра к себе домой отвезу. Там и родишь, и живи там, сколько хочешь».

— Степан тебя убьет! — ахнула невестка.

— Вот что, милая, — жестко сказала Марфа, — кабы не дед мой, и не родители мои, упокой Господи души их, — дак ничего бы этого не было, — она обвела рукой комнату.

— И муж твой, — она помолчала, сдерживаясь, — на колу бы торчал, а мой — в остроге бы издох, и не спас бы их никто. Так что не Воронцовым указывать, что мне, Вельяминовой, делать».

— Так это ж не твой дом, ты же за Петей замужем, а коли замужем — так все, что твое, мужу принадлежит, — измученно сказала Маша. «Закон же такой».

— А я, дорогая, — сладко улыбнулась Марфа, — им и не владею. Ты думаешь, я законов не знаю? То дом казенный, мне в аренду сданный безвозмездно и бессрочно. Кого хочу туда, того и пускаю, и Степан твой мне не указ. Пусть Ее Величеству идет, жалуется.

Так что собирайся, а детям скажем, что ты уехала, потому что в Лондоне лучше рожать — к врачам ближе. Вот и все».

Маша тяжело поднялась. «Марфа, а если он мне мальчиков потом видеть запретит?» — красивое лицо невестки распухло от слез.

— Он в феврале в море уйдет — до осени, — Марфа хищно улыбнулась. «Ровно рысь», — подумала невестка.

— Как он из Нового Света узнает, куда я здесь с детьми езжу? — продолжила женщина. «Так что не волнуйся, все устроится».

— А деньги! — вдруг ахнула Маша. «Миссис Стэнли же заплатить надо, у меня — она покраснела, — даже и драгоценностей нет, чтобы продать».

Марфа выразительно закатила глаза.

— Как Симмонса осенью арестовали, — она зевнула, — дак я его незадолго до этого упросила за процент передоверить мой вклад Кардозо, — этому банкиру из Амстердама. Сказала ему, что, мол, взялись сейчас за католиков, и беспокоюсь я за деньги свои.

— А перед тем, как Симмонса владения конфисковали, так доверенность эта, — Марфа томно опустила ресницы, — потерялась. Так бывает.

И это моего дедушки деньги, не мои — коли дедушка распоряжается, дак Кардозо мне золото и выдает. Понятно? — усмехнулась женщина.

— Твой же дедушка в Святой Земле! — удивилась Маша. «Оттуда долго письма идут, это ж сколько его разрешения ждать надо!»

— Мой дедушка прислал одно письмо, — Марфа нагнулась и поцеловала невестку, — рассказать тебе, что в нем было? «Сколь внучка моя не попросит, столь ей и выдать», или как-то так, в общем.

— Марфа, — восхищенно сказала Маша, — ты такая умная!

— Пожила бы ты в гареме не неделю, а три года, — сердито ответила невестка, — дак тоже бы умная стала. И не в глуши своей, а в Стамбуле, в змеином гнезде этом. Давай складываться.

И не волнуйся — не нашелся еще тот мужик, — даже Ворон твой, — что с Марфой Вельяминовой потягался бы.

Старик поворошил кочергой угли в камине и взглянул на мужчину, что сидел перед ним.

— Редко ты ко мне приезжаешь, — медленно сказал он. «Это и хорошо — если не приезжаешь, значит, — как я думаю, — он вдруг улыбнулся краем губ, — все в порядке. Ну, или стыдно тебе, Стивен, мне на глаза показываться. Скорее второе».

— Иногда я жалею, что не папист, — вдруг сказал мужчина. «Или как у православных — у них тоже исповедь есть».

— Стивен, — старик поднялся и встал у огня, грея руки. «Зачем тебе перед кем-то исповедоваться, если Бог всегда перед тобой для этого?»

— Он же не посоветует, что делать, — горько сказал Степан. «Для того я к вам сейчас и приехал».

— Я тоже не посоветую, — глаза у старика были молодые — пронзительные, голубые, — хоть и обрамленные сетью морщин. «Только ты сам можешь решить — куда дальше идти».

— Я решил, — Степан потер лицо руками. «А потом стал сомневаться. Один человек сказал мне — разве ты сам без греха, что бросаешь в нее камень?»

— Умный человек, — старик помедлил. «Стивен, когда ты корабль ведешь — что с ним случится, если ты его бросишь?».

— Поплывет по воле ветра и волн — ответил Степан. «Куда Божья воля его приведет — так оно и будет».

— Семья то же самое, — вздохнул старик. «Только ведут в семье двое, а не один. А как вы оба бросили это дело — видишь, что случилось».

— Так, значит, Божья воля нам расстаться? — спросил Степан.

— Если корабль тонет, капитан с него бежит? — ответил вопросом на вопрос старик.

— Нет, конечно, — удивился Степан. «Капитану должно на корабле до последнего быть».

— Ну, так вот, — старик повернулся к нему, «ты, конечно, сбежать сейчас можешь, и Мэри твоя — тоже. Только после этого корабль ваш уже точно никуда не доплывет — разобьется. Ты этого хочешь?»

Степан помолчал и ответил: «Нет. Не хочу. Я дом хочу, семью, чтобы любили меня».

— Каждый хочет, чтобы его любили — резко ответил старик. «Только вот, Стивен, это Бог один любит человека просто так — на то Он и Бог. Нам, смертным, любовь тяжело дается — потому, что мы создания жадные, и только о себе думаем. А коли ты свою жену не любишь, не заботишься о ней — откуда у нее-то любви взяться?

— Она должна, — упрямо ответил Степан. «Жена должна любить мужа и подчиняться ему — она клятву в сем давала».

— А ты не должен? — резко спросил старик, и Степан вдруг вспомнил: «не рушь того, что годами делалось».

— Я люблю, — вдруг, сам того не ожидая, сказал он. «Но я столько всего сделал, что не мог в глаза ей посмотреть. А теперь, еще и это…, - он прервался и долго вглядывался в огонь.

— Вот ты сам себе все и сказал, — вздохнул старик. «Что ты не без греха — я знаю, помнишь, приходил же ты ко мне, и много раз, и я тебе еще тогда говорил, и сейчас повторяю — пойди, повинись перед Мэри, она тебя простит, и не делай так более. Женщины, они, Стивен, умнее нас, мужчин — умнее и добрее.