— Я теперь не уверен, что и сыновья-то — мои, — горько сказал Степан.

— Степа! — закричала жена, и, соскользнув с кресла, встала на колени. «Чем хочешь, клянусь — твои это дети!»

— Да что твои клятвы-то стоят, коли гадина ты бесчестная, — тихо, спокойно сказал ей муж.

«Но я так решил — за детьми ты ходишь прилежно, да и они тебя любят, поэтому выгонять из дома я тебя пока не буду. Про ублюдка твоего, скажу, что умер.

Жить я с тобой, понятное дело, не стану — он хмыкнул, — а как мальчикам восемь исполнится, я их заберу. Пока маленькие они еще. После этого — отправляйся куда хочешь, и чтобы я о тебе больше не слышал, и не видел тебя. Поняла?».

Маша разрыдалась, так и стоя на коленях. «Прости меня!» — сказала она. «Ну, хоть что доброе мне скажи!»

— Доброе? — улыбнулся муж. «Вот тебе доброе — коли за эти два года, что я тебя из милости под крышей своей еще оставляю, ты еще с кем блудить будешь — я тебя живой в землю зарою. А Иисус меня простит, потому что ты заповедь Божью преступила.

Так что, Машенька, ты знай, — я хоша человек и терпеливый, но ты мое терпение сейчас до самого дна вычерпала».

Он осторожно закрыл за собой дверь жениной спальни и, привалился к стене. Если бы сейчас ему было, кого убить — он бы сделал это.

В кабинете он взял Библию, и, перелистав страницы, нашел нужное: «Бегайте блуда; всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога».

— А я? — вдруг подумал Степан и увидел на соседней странице слова, что давно казались забытыми: «Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа.

Муж оказывай жене должное благорасположение».

Он отложил книгу и подошел к окну. Над рекой стоял низкий, морозный закат, и он вдруг вспомнил тот день, когда жена рожала близнецов.

— Не могу даже видеть ее, — сказал он тихо, прислонившись к стеклу. «Забить бы до смерти шлюху эту, как она посмела только? Надо будет потом съездить в Лондон, найти, куда ее ублюдка пристроить. Может, хоть мертвым родится, меньше хлопот будет.

И чего ей не хватало? Сыта, одета, крыша над головой есть — я ж ее в одном платье рваном с улицы взял, забыла она, что ли?».

Степан вздрогнул — Марфа постучала в дверь и сказала: «Дети ждут».

Он взял Писание и пошел вниз.

— Сэр Стивен, — смущаясь, начала Тео, и пристроила Лизу поудобнее на коленях, — а вот от Иоанна сказано: Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?”. То есть, нельзя любить только Бога, а других людей — нет?

— Да, — сказал Степан, — ты же помнишь, как дальше нам говорит апостол: «И мы имеем от Него такую заповедь. Чтобы тот, кто любит Бога, любил и брата своего». Это значит, что наша любовь к Богу выражается в том, как мы относимся к другим людям — прежде всего, к нашим близким.

Федор вдруг покраснел и пробормотал: «Я дерусь не потому, что тебя не люблю, а потому, что ты задаешься».

— А что нам Евангелия говорят о скромности? — Степан улыбнулся. «Ну-ка, какой из апостолов нас учит: «Облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать. Итак, смиритесь под крепкую руку Божию»?

— Петр! — крикнули одновременно близнецы.

— Правильно, — отец рассмеялся. «Молодцы. Итак, — человек должен во всем уповать на Господа, и не быть чрезмерно гордым и заносчивым. Кто вспомнит, что нам говорят Псалмы — на кого нужно надеяться?

— Не полагайтесь на вельмож, на человека, не властного над спасением! — сказала Тео, и Федор продолжил: «Когда душа покинет его, он возвратится в землю, и в тот день пропадут замыслы его».

— Это значит, — проговорил кто-то из близнецов, — что человек должен доверять Богу и не брать правосудие в свои руки.

— Да, — медленно ответил Степан, — ибо сказано: «У меня отмщение и воздаяние».

— Обед подан, — раздался с порога голос Марфы.

В зале он обвел глазами склоненные головы детей и тихо сказал: «Глаза всех к Тебе устремлены, и Ты даешь им пищу вовремя. Ты открываешь руку Свою и щедро насыщаешь все живое. Аминь».

— Аминь, — вразнобой отозвались они, а Марфа вдруг, смотря прямо на брата, добавила:

«Справедлив Господь на всех путях Своих и верен слову Своему во всех делах».

Степан покраснел, и отвел от нее глаза.

За едой взрослые молчали. Дети, почуяв, что-то неладное, тоже вели себя тихо, и быстро отправились спать, подгоняемые Тео.

— Я с Лизой посижу, — шепнула та матери. «Можно, она со мной ляжет?».

Женщина только кивнула, искоса глянув на брата — лицо его застыло, будто вырубленное из камня.

— А что с мамой? — вдруг, громко, спросил Ник. «Почему она не ела?».

— Плохо чувствует себя, милый, — нежно ответила Марфа. «Побудет в покое — и все пройдет, так что не мешайте ей сейчас».

Степан, ничего не говоря, налил себе вина, — полный бокал, — и выпил — одним глотком.

— Что Петька-то? — хмуро спросил Степан, когда дети, убрав со стола, ушли, и они остались с Марфой одни. «Когда вернется?»

— Пишет, что там у них дело затянулось, герцог де Гиз, как первая католическая лига в прошлом году распалась, зачал новую делать, так что Петька, судя по всему, еще долго будет мотаться между двором де Гиза и ставкой Хуана Австрийского. — Марфа тоже отпила вина.

— Тем более, что дон Хуан, как знаешь, все еще не оставляет надежд освободить Марию Стюарт. Да и мне тоже, — она положила руки на живот, — сейчас рожу, и уже летом надо в Нижние Земли возвращаться, обратно к королеве Шарлотте, а то, как наш резидент пишет, она без меня скучать зачала, — женщина улыбнулась.

— Ну и детям будет полезно опять при дворе пожить, а то тут — хоша и хорошо, но все же деревня».

— Степа, — женщина осторожно взглянула на брата. «Я ж уеду потом, со всей оравой моей, на кого мальчики-то останутся?»

— Я так понимаю, ты все знаешь? — Степан вздохнул. «И знала все это время?».

— Нет, — Марфа отодвинула бокал. «Маша мне только вчера сказала, как я ее у себя в кабинете застала. Травы она у меня искала, чтобы дитя скинуть».

— Поздновато она об этом задумалась, — рассмеялся Степан, и Марфа застыла — никогда она еще не видела Ворона таким. «Будет она с мальчиками, еще два года, а как им восемь минует — я их заберу».

— А Маша? — еще более осторожно спросила Марфа.

— Пущай тогда идет, куда хочет, ее судьба меня менее всего волнует, — Степан помолчал и вдруг сказал: «Я поговорю с кем-нибудь, чтобы ублюдка ее пристроить — в Лондоне, не здесь. Но только чтобы она не знала — где, ни в коем случае».

— Степа, — только и смогла вымолвить Марфа. «Степан, да ты что — умом тронулся! Ты как смеешь у матери дитя ее забирать!»

— Я его воспитывать не собираюсь, и не думай даже — отрезал Степан. «А мать Майклу с Ником пока нужна — хоть такая», — он горько рассмеялся.

Марфа вдруг неожиданно быстро — несмотря на свой живот, — поднялась.

— Да ты же сам Петра уговаривал меня обратно принять, со всем приплодом — сжав зубы, сказала она. «Что же ты теперь Машу на вечное несчастье обрекаешь!»

— Она сама себя на него обрекла, как блудить зачала, — Степан тоже поднялся. Сестра была много ниже его, но Воронцову вдруг показалось, что она — будто львица, — сейчас бросится на него. Ее глаза яростно сверкали.

— Ты Машу шестнадцатилетним ребенком за себя взял, — угрожающе тихо сказала Марфа.

«Ты хоть подумал, что бедная девочка ничего, кроме своей деревни, не видела? Молчи! — подняла она руку, видя, что Воронцов открыл рот.

— Ты ее со мной не равняй — я хоша с детства на золоте ела и на серебре спала, но меня батюшка с матушкой, ровно клинок булатный закалили. Поэтому я и не сломалась. А Маша тебе в руки попала — испуганная, одинокая, — и ты, взрослый мужик, надел ей кольцо на палец и оставил. Ты когда после свадьбы в море ушел? — прищурилась Марфа.