— Если ты здесь будешь сидеть, вместо того, чтобы с ней спать, то, конечно, от тебя она не родит, — хмуро сказал Степан.

— Но как, же я с ней буду спать? — Петя коротко застонал и спрятал лицо в ладонях.

— Лежа, — ответил Степан, поднимаясь. «Ну, или как вам обоим больше нравится».

— Ты куда? — встрепенулся Воронцов-младший.

— Сыновей повидать напоследок, — ядовито ответил Степан.

— Не так часто я дома-то бываю, чтобы время тратить на пустые разговоры. И я на твоем месте не ныл бы тут, а пошел бы наверх — прямо сейчас. Однажды ты Марфу уже потерял, ты хочешь еще раз с ней расстаться?»

— Почему расстаться? — Степан увидел недоуменные глаза брата и разозлился — такое бывало с ним редко.

— Да потому, пустая твоя башка, что Марфа тебя любит — тебя одного. Ты хоть приглядись — она ж на тебя смотрит, ровно никого другого на свете и нет.

— Не смотрела бы она так, и не был бы я женат, — Степан вдруг рассмеялся, — она бы сейчас со мной в постели была, уж не сомневайся, братец.

— Степа, — угрожающе сказал Петя, и отодвинул кресло.

— Вот, встал наконец-то, — Степан улыбнулся. «Ты хочешь, чтобы ушла она? Потому что если ты сейчас, сам не примешь ее, — она не вернется. Не такая она женщина, чтобы обиду терпеть, сам знаешь.

А коли не станет ее рядом — ты, что сделаешь? До смерти будешь жить один? А кто о Лизавете твоей позаботится, ей же мать нужна, — Степан вздохнул и вдруг ласково погладил голову брата. «Не будь дураком, Петька, иди к ней, опустись на колени и проси прощения».

— Простит, думаешь? — брат смотрел мимо него, куда-то в залитое дождем, темное окно.

— Даже львицу приручить можно, — хмыкнул Степан. «А твоя рука у нее первой была, думаешь, забыла она? Простит, конечно», — он чуть подтолкнул брата. «Иди, иди».

Маша стояла и вглядывалась в мокрые, качающиеся на сильном ветру, деревья на дворе.

Степан к ней так и не поднимался. Женщина вспомнила, как когда-то, во время, казавшееся сейчас таким далеким, стояла так же, у окна, — перед брачной своей ночью.

Тогда ее руки холодели от страха, а сейчас — от счастья. Маша поднесла пальцы к губам и, подышав на них, тихонько сказала: «Господи, спасибо тебе».

Она долго не верила, — в это невозможно было поверить, — но пошел уже второй месяц, и больше сомнений не оставалось.

Нежно погладив живот, она шепнула: «А осенью твой отец приедет. Знаешь, как он обрадуется? Я ведь совсем тебя не ждала, дитятко мое, я уж и не думала, что Господь меня так наградит».

Маша запахнула шаль и прошла в детскую. Близнецы спокойно спали — Майкл, как всегда, аккуратно свернувшись в клубочек, а Ник — разметавшись, сжимая в руке маленькую деревянную лошадку. Она перекрестила их кроватки и долго стояла, смотря на то, как дышат сыновья.

— Марья, — позвал ее сзади муж. Он стоял на пороге со свечой.

— Как спят-то, — он улыбнулся, «ровно ангелы».

— Ты надолго не останешься? — повернулась к нему Маша.

— Хотел бы, — он нахмурился, — «да нельзя. На верфь надо вернуться, и чем раньше, тем лучше. Я и так целый день потерял, из-за Петьки».

— Что там у них? — спросила Маша.

— Думаю, что все хорошо будет, — Степан вдруг посмотрел на жену, и подумал, что она немного похудела.

В Плимуте никого надежного не было, а в Лондоне он так и не попал к гусыням. «Поеду к ним, конечно», — подумал Ворон, — «но сейчас тоже хочется. А то потом еще на Канары идти до конца лета. Ладно, она и вправду неплохо выглядит, даже помолодела».

— Пойдем в постель, — сказал он, и, нагнувшись, поцеловал ее — медленно и долго. «Раз уж я здесь, Марья».

Сказать «нет» было совершенно невозможно, непредставимо, но, уже раздевшись, она вдруг вспомнила Джованни — всем телом, и чуть было не прошептала: «Прости меня, милый».

Потом она мучительно кусала губы, благодаря, Бога за то, что Степан не видит ее лица.

Только когда муж задремал, она приложила пальцы к горящим щекам и пробормотала: «Да что же ты со мной сделал, Джованни? Десять лет ничего не было, а сейчас, — она искоса посмотрела на мужчину рядом, — появилось?».

Марфа расчесывала волосы, сидя у зеркала. Дети уже давно были в постели, а она, заработавшись — надо было срочно расшифровать донесения с континента, от резидента в Брюсселе, — забыла о времени.

Она отложила гребень и еще раз перечитала записку от Джона:

«Шарлотта много раз жаловалась, что ей недостает при дворе благочестивых и воспитанных протестантских дам. Учитывая, что, как ты знаешь, она опять беременна, мне кажется, было бы неплохо, чтобы ты — самая благочестивая протестантская дама, из всех, которых я знаю, а про воспитание и говорить нечего! — тут Марфа не выдержала и рассмеялась, — составила ей компанию. Думаю, в августе ты уже сможешь вернуться домой и как следует заняться Симмонсом.

Твой муж в это время поедет к дону Хуану Австрийскому, своему старому приятелю, так что какое-то время вы будете на разных сторонах, уж прости меня за это».

В дверь тихонько постучали. Она чуть приоткрыла ее — на ладонь. В сиянии свечи его глаза были совсем синими — и, как всегда, она готова была вечно смотреть в эту небесную лазурь.

Они молчали, только трещали фитили свечей — его и ее.

— Я пришел попросить прощения, — сказал Петька, глядя ей прямо в глаза. «Потому что мы с тобой сейчас опять разъедемся, по работе, Бог ведает на сколько, а я так больше не могу».

— Как — так? — спросила она, не замечая горячего воска, капавшего ей на пальцы.

— Я не могу не любить тебя, — сказал он. «Не умею, Марфа. Я честно пытался это сделать — десять лет, и у меня даже получилось, но все закончилось плохо — сама знаешь. Видимо, не дал мне Господь никого иного, кроме тебя — так что бери меня обратно, ежели хочешь».

— Я не могу не хотеть — ответила она и почувствовала что-то горячее, влажное у себя на щеках. «Как я могу не хотеть тебя, Петька — мне, кажется, тоже Бог никого другого не предназначил любить».

— Ты плачешь, — сказал он тихо. «Львицы разве плачут?»

— Только наедине со своим львом, — Марфа встряхнула распущенными волосами и отступила в сторону: «Помнишь же — разве стала бы я львицей, если б не ты?»

Он переступил порог и взял ее за руку.

— Все, — шепнул он. «Слава Богу, наконец-то мы вместе».

Ветер за окном опочивальни стал ураганом.

— Это что? — он вдруг поднял брови.

— Так в гареме делают, — усмехнулась жена.

— Хитро, — сказал Петя, и добавил, — через несколько мгновений, — и удобно тоже. Мне нравится».

— Да и мне тоже, — Марфа вцепилась зубами в подушку, молясь, чтобы его рука задержалась как можно дольше там, где она была сейчас. Она коротко простонала: «Хочу!»

— Я тебе еще десять лет назад, у костра, сказал — не торопись, — нежно шепнул он. «Потерпи.

Ты же со мной, Марфа».

— Так долго ведь, скоро три года уже — еле слышно сказала она. «Я уж и не чаяла, Петя».

— И сейчас будет долго, — пообещал ей муж. «Хоть у меня и почти год, — он усмехнулся, — но я никуда не спешу».

— Год? — она вдруг приподнялась.

— Шлюх я никогда не беру, — Петя вдруг рассмеялся, «я люблю, когда женщина меня любит, Марфа. Это во стократ слаще».

— Я люблю тебя, — шепнула она, обнимая мужа. «Даже и не сказать, — как люблю».

— Я знаю, — он вдохнул запах жасмина, смешанный с мускусом. «Я чувствую. А у тебя почему…? — он не закончил.

— Я не по любви не умею, — жена положила голову ему на плечо. Петя, из всех сил сдерживаясь, поцеловал ее — медленно.

Она еле слышно продолжила: «Человек мне нравиться должен. Да и потом, — такие мужики, как ты — редко на свет появляются, а абы для кого ноги раздвигать — не для того я Марфа Вельяминова».

— Воронцова, — сквозь зубы сказал он. «Воронцова ты, Марфа, моя навеки, поняла? Я тебя как любил, так люблю, так и любить буду, до смертного часа моего, что бы с нами не случилось».

Он ощутил ее жар, — горячее пламени, и тихо проговорил: «Ты у меня понесешь этой ночью, слышишь?»