- Словно в деревне, - поморщился Дэниел, - Бет известный писатель, журналист, а сама доит, корм животным задает…
- Когда я на юге работала, Кормщик, - ядовито отозвалась Бет, - я чулки стирала, женам сенаторов Конфедерации. Менее известным писателем я от этого не стала, - темно-красные губы улыбнулись. Дэниел, видя Бет, вспоминал давний вечер, в старой квартире Фрименов, в Нью-Йорке:
- Я мог бы ее в постель уложить, - Дэниел, незаметно полюбовался ее большой, обтянутой шелком грудью, - но я бы на ней никогда не женился. Цветная есть цветная. Неважно, что у нее в паспорте написано.
Он видел мертвенно бледное лицо Теда Фримена, залитый кровью каменный пол в арсенале Харперс-Ферри и качал головой:
- Все равно, если бы она узнала о Теде, она бы меня убила. Однако Бет ничего, никогда нее выяснит, -пообещал себе Дэниел: «Да и нечего выяснять. Я один знаю, что случилось».
Джошуа сидел с чеком в руках. Моше исполнилось девятнадцать. Он закончил сельскохозяйственные классы и жил в Цфате, обучаясь искусству виноделия на прессе Судаковых. Когда Мирьям с ребенком и Петр, наконец-то добрались до Сан-Франциско, женщина отправила телеграмму Моше. Она, грустно, сказала:
- Бедный мальчик. Хоть и шестнадцать ему, а все равно мальчик.
Сын Марты, услышав это, отчего-то покраснел, но Джошуа на него не обратил внимания.
Он предложил кузине сделать обрезание ребенку. Мирьям удивилась:
- Я на восьмой день его обрезала, как положено, в форте Чиппевьян. Я врач, Джошуа.
Однако еврейского имени у младенца так и не появилось. Мирьям, спокойно заметила:
- Я его крестила, в епископальной церкви, в Форте Ванкувер. Петр стал крестным отцом, - она взглянула на юношу.
За ужином сидели только взрослые. Дети Горовицей ели в будние дни отдельно. Бет даже закашлялась: «Мирьям, зачем…»
Женщина чиркнула спичкой:
- Мне надо было получить свидетельство о его рождении, у колониальной администрации, в Канаде. Петр написал аффидавит, что я вдова сэра Стивена Кроу, что Николас его сын. Он британец, - твердо сказала Мирьям, - наследник титула…, Он вырастет английским лордом, это будет правильно.
Бет закатила глаза и незаметно, под столом, толкнула Джошуа. «Не спорь с ней, - одними губами шепнул рав Горовиц, - иначе крику здесь будет, не оберешься».
Бет не стала. Она ходила с Мирьям по магазинам. Мистер Стросс был на восточном побережье, но в его эмпориуме Мирьям все равно сшили полный гардероб.
- О деньгах не беспокойтесь, - сказал Джошуа Мирьям, - вы наши гости. Дэниел приедет в Омаху, со своим вагоном. Доберетесь до Нью-Йорка с удобствами.
Рав Горовиц запечатал письмо дяде Исааку, искоса поглядывая на светлые волосы кузена.
- Мы с ним ровесники, а он лучше выглядит. У него нет седины. А у меня, - Джошуа вздохнул, - есть, и у Бет видна. Даже у Мирьям седые волосы, а ей тридцать пять этим годом. Он далеко пойдет. Не зря ему генеральское звание дали, до сорока лет. В министры метит, он мне говорил.
Дэниел действительно, хотел стать военным министром.
- До президента я не доберусь, - думал генерал Горовиц, - американцы не выберут еврея. Но отвечать за армию буду, непременно.
В раскрытую дверь кабинета донесся голос жены:
- Дэниел, кузен Джошуа, идите обедать, пока дети гуляют.
- Маленький Джон за ними присматривает, - Дэниел поднялся:
- Хороший мальчишка. Правильно я делаю, что его в Монтану беру. И Авраама возьму, когда он подрастет, - жена стояла в передней, ожидая их. Спускаясь по лестнице, вслед за Джошуа, генерал Горовиц думал о смуглой, нежной коже Бет, слышал ее низкий, заливистый смех.
- Хватит, - разозлился Дэниел, сколько лет прошло, - он взглянул на светлые, прикрытые домашней шляпой, волосы жены. Аталия носила простое холщовое платье. В Сан-Франциско жена надевала шелк только в синагогу. В столице Дэниел сам покупал ей итальянские ткани, мех, и дорогое белье из Франции.
- Это твоя обязанность, как жены, - напоминал Дэниел, - заботиться обо мне, быть ухоженной. Мужу такое приятно.
- Приятно, - пробурчал Дэниел себе под нос, - если бы она была ласковой, в постели…, Лежит и молчит. Я десять лет был верным мужем, достаточно.
Садясь за стол, он решил найти в Монтане покладистую индейскую девушку, или полукровку:
- Оставлю ее на базе, - генерал Горовиц разлил вино, - обеспечу…, Половина армии это делает, я знаю. Живут с индианками, потом бросают их…, - он поднял хрустальный бокал: «За здоровье маленькой Леи».
Рав Горовиц посмотрел на жену. Им нельзя было касаться друг друга, еще два месяца.
- Будет счастлива - задвигались губы Бет, - обязательно. Она улыбалась. Джошуа кивнул: «Непременно».
Фотография, в красивой, серебряной рамке, стояла на ореховом комоде в гостиной. Батшева, старшая девочка Горовицей, показывала Маленькому Джону дом. Она гордо сказала:
- Папа и мама знали президента Линкольна! Это они в Белом Доме сфотографировались, - Джон посмотрел в немного усталые, обрамленные морщинами глаза президента. Подросток вспомнил тихий голос отца. Герцог налил сыну немного вина. Джон приехал из Ирландии за две недели до отплытия пакетбота, везущего сына в Америку. Они сидели в библиотеке замка. Полина и Джейн пошли спать. Весна оказалась теплой, в распахнутом окне переливался закат, щебетали стрижи.
- Ты только в Новом Свете не останься, - внезапно сказал Джону отец, пробуя бордо:
- Из ящиков, что покойный дядя Жан присылал, отцу моему, - удовлетворенно заметил герцог:
- Тридцать лет этому вину, лучше и найти нельзя. Слышал ты? - он, зорко, посмотрел на сына.
Маленький Джон пожал плечами: «Папа, это на лето поездка. В октябре вы с мамой встретите меня в Ливерпуле. Мы говорили».
- Говорили, - пробормотал отец, - но все равно…, Встречу, если удастся вырваться, милый мой, - он погрустнел:
- Я сейчас приехал, потому, что мне надо докладывать на заседании кабинета, увидеться с ее величеством…, - отец был в простом, но отменно скроенном твидовом костюме. Джон и сам носил такие вещи. С двенадцати лет на него шил отцовский портной, на Джермин-стрит.
- И дядя Питер туда ходит, - вспомнил подросток, - и вообще вся семья. Папа, конечно, герцог, а все равно, пройдешь мимо него на улице, и не заметишь. Тем более, когда он в фермерскую куртку одевается, когда на барже нас катает…, Впрочем, я и сам такой, - Маленькому Джону это не очень нравилось, но ничего нельзя было поделать. Он рассматривал в зеркало светлые, коротко стриженые волосы, прозрачные, голубые глаза:
- Лицо, конечно, у меня неприметное. Да и рост..., - роста в графе Хантингтоне было пять футов два дюйма. Он отчаянно надеялся подрасти хотя бы еще на пару дюймов.
- Франческо десять лет, - думал он о кузене ди Амальфи, - а он меня догнал. Но у него и отец и мать, высокие люди. Вот он красавец, - у кузена были роскошные, темные кудри, немного раскосые, черные глаза. Джон грустно подумал:
- Такие юноши, как он, девушкам нравятся. Джейн мне говорит, чтобы я не расстраивался. Хорошей девушке это будет неважно.
У сестры были пышные, золотистые волосы, глубокие, синие, обрамленные темными ресницами глаза. Они с Люси Кроу вместе учились, и жили на Харли-стрит, в школе. На выходные девочек под охраной привозили на Ганновер-сквер. Джон привык, что мать забирает его на каникулы тоже с охраной. Несколько неприметных мужчин всегда сопровождали герцогиню. Мать разводила руками: «Ничего не поделаешь, милый мой. Это положено, ты знаешь».
- А еще Петр и Грегори…, - Джон вздохнул, вспомнив кузенов. Они оба были высокие, выше шести футов.
- Ладно, - решил Джон, - Люси права, наверное. Дядя Питер и папа маленького роста, в конце концов.
Здесь, в Америке, кузен Авраам, хоть ему исполнилось десять лет, тоже был почти вровень Джону.
- Это он в дядю Дэниела, - подросток все смотрел на фото президента, - а кузины Горовиц все маленькие.
Девочки были похожи, темноволосые, белокожие. У старших, Батшевы, Эстер и Дворы, глаза оказались серо-синие, отцовские. Младшие были темноглазые, в мать. Родители много рассказывали Джону о гражданской войне в Америке. Здесь он говорил с дядей Дэниелом, дядей Джошуа и тетей Бет. Они вспоминали, как работали в разведке северян, за линией фронта. В столице дядя Дэниел отвез Джона на Арлингтонское кладбище. Он показал подростку семейные могилы. Они навестили Бостон, и Ньюпорт. Герцог часто говорил сыну: «Другого такого президента, как Линкольн, Америка не увидит».
