- Будет скандал, - угрюмо понял он, - если я вызову консула, покажу им бумаги, скандала не миновать. Это все змея, - разъярился Федор, - наверняка, она всю душу Юджинии вытрясла, заставила ее признаться, что я здесь. Мерзавка, моя невестка, и ребенка в свои игры втянула. Что она за мать, если так со своей дочерью обращается? Любаша на нее похожа. Но только лицом, - упрямо прибавил Федор: «Надо подождать, пока она подрастет. Написать ей, все объяснить..., Раскрыть глаза на ее мать».

Его допрашивал инспектор с неприметным лицом. Федор настаивал, что весь инцидент не более, чем ошибка и непонимание. Девочка оказалась рядом с ним совершенно случайно, и он, Федор, понятия не имеет, почему ребенок начал кричать.

- Месье, - инспектор вытащил папиросу, - мы говорили с девочкой в присутствии ее отца. Мадемуазель Люси Кроу ясно сказала, что вы подсели к ней в кафе. Вы обещали ей подарок, хотели ее куда-то отвести..., - полицейский внимательно взглянул на Федора:

- Думаю, вы понимаете, что в тюрьме вам придется несладко. Таким преступникам, как вы, обеспечено презрение остальных заключенных.

Месье Питер Кроу показал инспектору свой паспорт и пожал плечами:

- Понятия не имею, кто он такой. Я его никогда в жизни не видел. Сейчас приедет моя жена, - Питер взглянул на свой брегет, - заберет нас домой.

Дверь кабинета инспектора была открыта. Полицейский услышал звонкий голос девочки: «Это наручники, месье? А это дубинка? А можно потрогать?»

- Очень разумный ребенок, - вспомнил инспектор.

- Пять лет, а рассуждает, будто взрослый человек. Надо выяснить личность этого рыжеволосого и предъявлять обвинение в похищении. Дело ясное. Он с парижским акцентом говорит, одет хорошо..., Он больной, конечно, но нечего его жалеть. Он что угодно мог бы с девочкой сделать, и мы бы никогда ее нашли. Обычно эти мерзавцы в бедных кварталах за детьми охотятся. Он сглупил, навестив магазин. Хотя другой ребенок мог бы позволить себя забрать. Он даже куклу купил, и дорогую, у него в портмоне чек лежал.

Арестованного обыскали, но документов у него не имелось. Полицейский повертел три билета на сегодняшний вечерний экспресс до Лиона: «У него и сообщник мог быть. Бедное дитя, какой участи она избежала...»

- Молчать, месье, - инспектор закурил, - не в ваших интересах, предупреждаю вас. Судьи очень такого не любят. Вы все равно отправитесь в тюрьму. Вам предъявят обвинение, даже если вы не назовете своего имени.

Дверь заскрипела, на них повеяло запахом жасмина. Полицейский поднялся. Маленькая, хрупкая женщина, в изящном пальто темно-зеленого бархата, с ридикюлем крокодиловой кожи, стояла на пороге. Голову ее увенчивала шляпа с перьями страуса.

- Господи, - она прижала ридикюль к груди, и решительно прошагала к столу, - Господи, какое ужасное непонимание! Теодор, здравствуй! - она наклонилась и поцеловала Федора в щеку. Зеленые, холодные глаза невестки не предвещали ничего хорошего.

Все разрешилось довольно быстро.

Мадам Кроу горячо извинялась за свою дочь. Девочка никогда в жизни не видела зятя мадам Кроу. Она, конечно, испугалась.

- Он не хотел ничего дурного, ваше превосходительство, - мадам Кроу вздохнула, - мы виделись с месье Теодором, вчера. Я сказала, что мой муж и дочь пойдут в Le Bon Marche, описала их..., Месье Теодор просто решил сделать им сюрприз, - мадам Кроу улыбнулась, - простите, что все неловко получилось...

Невестка, как обычно, врала очень лихо. Воронцов-Вельяминов, мимолетно подумал:

- Если бы она работала на меня, мы бы давно всех радикалов арестовали. Ей не захочешь, а поверишь. Она очень убедительна.

Федор написал записку хозяину своего пансиона. Посланный туда полицейский вернулся с его паспортом. Ожидая его, они пили кофе с инспектором. Невестка развлекала их рассказами о Каире и Суэцком канале. Она вытащила из ридикюля мраморного жука-скарабея и отмахнулась: «Сувенир, ваше превосходительство. Египтяне считают его, - она вложила жука в руку полицейского, - символом трудолюбия и упорства. Думаю, - женщина склонила голову, - что вы для него лучший хозяин».

Инспектор даже зарделся. Федор молчал, односложно отвечая на расспросы невестки о Санкт-Петербурге и детях. Когда принесли его паспорт, Марта еще раз, искренне, извинилась. Она вышла вслед за Федором Петровичем на каменную лестницу. Они, в полном молчании, спустились вниз. Федор почувствовал, как ему в спину уперлось дуло пистолета.

- У меня есть к вам разговор, Федор Петрович, - ледяным голосом сказала женщина, - извольте идти, куда я прикажу.

Она довела его до маленькой площади перед церковью Сен-Сюльпис и подождала, пока Федор сядет на скамейку. Лицо зятя, поняла Марта, было серым, помятым, как в Баден-Бадене, после проигрыша. Потускневшие глаза взглянули на нее. Марта напомнила себе: «Нельзя его жалеть».

Она отправила Питера и Люси пешком на рю Мобийон, попросив мужа взять детей в Люксембургский сад. Акушерка, осмотрев Юджинию, сказала, что роды начались, но волноваться незачем. Неделя никакого значения не имела. Марта, получив записку от Питера, собравшись в полицейский участок, зашла к Юджинии. Акушерка грела воду на кухне, Пьер играл с Мартином в детской. Юджиния сжала ее руку:

- Марта..., А если это его ребенок? - женщина сглотнула:

- Я не смогу, никогда не смогу его полюбить..., И он меня вечно будет преследовать..., - Юджиния расплакалась, расхаживая по комнате.

Марта потянулась и обняла ее:

- Он тебя оставит в покое, обещаю. Насчет ребенка, ерунды не говори. Родится мальчик, или девочка, ты его будешь любить, и не вспомнишь о своем бывшем муже. Пьер большой, тебе поможет, - Марта поцеловала Юджинию в мокрую щеку. Женщина постояла на цыпочках, просто гладя ее по спине.

Федор вздрогнул. Ему в бок опять уперся револьвер. Он скосил глаза вниз. Золотая табличка тускло блестела в лучах низкого солнца. На площади бегали дети, кричали мальчишки-газетчики, пахло жареными каштанами.

- Федор Петрович, - он увидел, как дернулась белая, в чуть заметных веснушках, щека невестки, - я могла бы вам прострелить печень, и вы бы истекли кровью. Я этого не делаю только потому, что у вас двое детей. Запомните раз и навсегда, - Марта пошевелила дулом, - оставьте в покое вашу бывшую жену. Это не ваш ребенок..., - она заметила, что Федор покраснел, - это ребенок ее покойного мужа. Если я узнаю, что вы хотя бы прошли вдоль рю Мобийон, то я вам обещаю, - Марта помолчала, - ваше согласие работать на правительство Великобритании прочтут в Санкт-Петербурге. Подумайте, что тогда вас ждет расстрел, а ваши мальчики осиротеют. То же самое случится, - Марта убрала пистолет и поднялась, - если вы появитесь в Лондоне. Люси не ваша дочь, она ребенок моего мужа. Уезжайте в Россию, и чтобы я больше вас не видела. Понятно? - требовательно спросила Марта.

Он раздул ноздри и заставил себя кивнуть. «Всего хорошего, - подытожила женщина, - надеюсь, мы с вами больше никогда не встретимся».

Невестка уходила, постукивая каблучками высоких сапожек. Полы пальто раздувал теплый, совсем не зимний ветер, бронзовые волосы искрились в полуденном солнце. Федор смотрел вслед узкой, стройной спине.

- Все равно, - упрямо сказал он, - Любаша должна знать правду. Когда она вырастет, я ее отыщу и все расскажу. Пан Вилкас мне поможет, - Федор, невольно, улыбнулся, - я буду все знать о семье. И кого родила Юджиния, тоже. Я ее буду навещать, конечно, Юджинию. Никуда она от меня не денется, -Федор напомнил себе, что надо сдать билеты на поезд в Лион и купить мальчикам подарки. Он успевал оказаться дома к новому году.

Марта открыла дверь квартиры на рю Мобийон и прислушалась. Она уловила младенческое, нежное хныканье. Акушерка высунулась в коридор:

- Мадам! Девочка, все отлично прошло. Маленькая, но здоровая, сразу видно.

Марта перекрестилась и облегченно выдохнула. Когда она, в домашнем платье, зашла в спальню к Юджинии, женщина полусидела на кровати, пристально глядя на кружевной сверток, в руках. Сверток двигался, оттуда доносился писк.