Мальчишка должен был отправиться на смену. Вчера, за ужином, он сказал, что всегда подвозит доктора Кардозо до поселка.

- Маргарита хорошо себя чувствует, папа, - робко заметил Виллем, - и мальчик большой, здоровый…, -он замолчал. Барон, коротко, велел:

- Через две недели отвезешь ее в Намюр. Я к тому времени выпишу кормилиц из Брюсселя. Надо заняться крещением, обставить детскую…, Дел много, - отец поднялся.

Он не стал брать с собой пистолет. Виллем не хотел будить невестку. «Сделаю все тихо, - он остановился на противоположном берегу реки, - она ничего не должна знать. Самоубийство, и самоубийство. С женщинами после родов такое бывает».

Виллем, отчего-то, вспомнил, как, еще в Бомбее, после рождения Маргариты, у покойной Луизы случилось расстройство нервов. Девочка была неспокойной, плохо спала. Сыну только исполнилось два года. Луиза часто плакала. Виллема всегда раздражали женские слезы. Он хотел приходить в тихий дом, к улыбающейся жене и ухоженным детям. Луиза, после того, как он несколько раз избил ее, стала тише, и не докучала ему своими жалобами. «Лучше бы она тогда повесилась, как хотела -хмыкнул барон, глядя на огоньки свечей в окнах большой спальни, - меньше было бы хлопот».

Река шумела, через нее был переброшен серый, каменный, поросший мхом мост, времен первого адмирала де ла Марка. Окно спальни, где, как понял барон, лежала Маргарита с ребенком, выходило прямо на обрыв. Внизу бурлила темная вода. Скалы были острыми, влажными, дул северный ветер.

- Осень, - улыбнулся Виллем, - хорошо, что «Луизу» восстановили. Я не лишусь прибылей. Теперь понадобится больше денег. Мальчику я найму хорошего гувернера, потом отправлю в пансион, в университет…, Наследник, - гордо подумал барон, - я его воспитаю, как положено.

Он подождал, пока потухнут свечи, и нащупал в кармане ключи от дома. Невестка, знал Виллем, по монастырской привычке, никогда не запиралась на засов. Она вообще была доверчивой. Барон медленно, осторожно шел к дому. Мост был скользким.

- Мне ее доверчивость только на руку, - Виллем остановился и прислушался, - впрочем, я потерплю. Сначала избавлюсь от этой калеки. Никому она не нужна, никто по ней плакать не будет.

Наверху, в спальне, Маргарита лежала, приподнявшись на локте, любуясь сыном. Она покормила мальчика. Элиза, зачарованно глядя на девушку и ребенка, сидела рядом.

- Она как Мадонна, - Элиза покраснела, - нельзя даже думать о таком, конечно, она женщина…, Но все равно, как Мадонна.

Маргарита склонила голову, с аккуратно заплетенными, русыми косами, мальчик сопел. Элиза приняла его, ребенка надо было помыть и переодеть. Она шепнула, одними губами, так, чтобы не слышала золовка:

- Ты мой хороший, мой маленький…Ты уедешь, с мамочкой, но мы с тобой встретимся, обязательно…, - он зевнул. Элиза поцеловала белокурую голову. Он был тяжелый, и пах молоком. Укладывая Маргариту и сына спать, девушка пообещала себе: «У нас тоже такой будет, следующим летом».

- Мой маленький Волк, - тихо сказала Маргарита, - потерпи немного. Скоро ты папу увидишь, скоро я выздоровею…, - кузен Давид уверил ее, что через год костыли ей не потребуются, только трость. «Потом, - он развел руками, - посмотрим. Вы молоды, кузина. Может быть, и будете ходить сами».

- Буду, - твердо сказала себе девушка, закрывая глаза, слушая, как дышит ребенок рядом.

- Мне надо быть с Волком, идти за ним туда, куда он позовет…, Мне надо быть бойцом, и маленькому Волку тоже. Он таким и вырастет, - Маргарита поправила чепчик на сыне и глубоко, крепко заснула. Комната была темной. За окном плыла белесая, густая дымка. В маленькой спальне Элиза ворочалась лежа на узкой кровати, зажав в ладони четки. Она молилась в постели, и задремала с ними в руке.

Ей снился высокий, крепкий, белокурый мальчик, сидевший у нее на коленях. Ребенок ласково лепетал: «Мама!». Элиза видела, как он, водя пальцем по строкам, читает свои первые слоги, а потом все исчезло. Элиза погрузилась в бесконечную, сырую тьму, что-то шумело, грохотали камни. Она цеплялась пальцами за мокрые склоны скал. Элиза вдохнула запах крови. Не просыпаясь, девушка велела себе: «Это просто кошмар. Туман за окном, река шумит, вы здесь одни…, Все хорошо».

Виллем неслышно поднялся наверх и нажал на ручку спальни.

- Можно здесь встречаться с Элизой, - понял он, - потом…, Хотя нет, пока мальчик маленький, удобнее в замке, - половицы даже не заскрипели. Виллем обрадовался: «На совесть я дом возводил». Он еще на лестнице, натянул тонкие, кожаные перчатки. Барон долго размышлял, как обставить дело, не вызвав подозрений. В поселке болтался доктор Кардозо. Виллем вздохнул:

- А если он будет настаивать на вскрытии? Евреи всегда суют нос не в свое дело. Пусть вскрывает, -разозлился барон, - смерть произошла от падения, травм. Здесь обрыв в тридцать футов высотой, усеянный камнями.

Уходя из замка, Виллем заглянул в кладовые и взял оттуда кое-что. Он предполагал ударить дочь по голове, и только потом выбросить из окна.

Он видел упрямо сжатые губы сына, видел, как младший Виллем подозрительно отворачивается: «Они что-то придумали, - сказал себе барон, - я в этом уверен. Хотят отправить девчонку в Лондон, вместе с ребенком. Еще чего не хватало, такой позор. Даже если она в монастыре будет, - Виллем вспомнил ледяной голос невестки: «У ребенка есть мать»,- даже в монастыре…, Эти двое не успокоятся, пока ее оттуда не вытащат, пока не лишат меня наследника. Моего внука буду воспитывать я, а не какой-то там Питер Кроу, - Виллем раздул ноздри, - он не туземное отродье, а прямой потомок Арденнского Вепря».

В комнате пахло молоком. Виллем аккуратно прошел к окну и раздвинул шелковые гардины. Белесый туман окутывал склоны холмов, мост и реку внизу. С кровати раздались какие-то звуки. Виллем застыл. Это был младенец. Он наклонился над постелью. Дочь лежала на боку, русые косы разметались по холщовой наволочке. Мальчика устроили рядом. Он почмокал немного губами и успокоился. В полутьме Виллем видел маленький, упрямый подбородок и высокий лоб. Тикали часы на мраморном камине: «Три часа ночи. Никто ничего не видел, и не увидит».

Он достал из кармана маленький, тяжелый молоток. В него был залит свинец. Он одним точным, коротким движением ударил дочь в висок. Маргарита даже не пошевелилась. Младенец спал.

Барон легко поднял ее на руки, и понес к окну.

Элиза проснулась от холода. Камины они пока не зажигали. Днем погода стояла хорошая, пригревало солнце. Присев в кровати, девушка потянулась за шалью:

- Октябрь. Надо замок протопить, здесь суровые зимы бывают. В горах больше двух футов снега выпадает, дядя Виллем рассказывал…, - девушка поежилась. Она, внезапно, вскочила. Из комнаты золовки доносился отчаянный, детский плач.

Элиза, как была, босиком, в одной рубашке, побежала туда. Она огляделась на пороге. Постель была разобрана. Мальчик лежал посередине, в сбившихся пеленках, вертел головой и горько рыдал. Элиза, даже не думая, схватила его, пробормотав: «Сейчас переоденемся, милый». Девушка сунула младенца куда-то в шаль, поближе к груди. Оказавшись в тепле, дитя затихло. Элиза рывком распахнула дверь умывальной. Каморка была пуста. Она обернулась и прошептала: «Нет!»

Элиза только сейчас заметила, что окно, выходящее на скалы и реку, открыто. За ним, не было ничего, кроме густого, серого тумана. Элиза, подбежала к подоконнику. Высунувшись наружу, девушка крикнула: «Маргарита! Маргарита!». Грохотала горная, быстрая вода. Мальчик заворочался и обиженно заревел.

- Потерпи, - попросила Элиза, - потерпи, милый. Дядя Давид меня научил молоко разводить. Козье, совсем свежее. Мы найдем твою маму, она не могла далеко уйти…, - в передней, Элиза сунула ноги в туфли и выбежала во двор.

- Давид мне рассказывал, - туман был таким густым, что Элиза, вытянув руку, не видела даже кончики пальцев, - рассказывал, что у женщин бывает помешательство после родов. Но Маргарита хорошо себя чувствовала…, - Элиза медленно пошла в ту сторону, где шумела река. Услышав плач мальчика, она поняла: