- Надо проявлять свою храбрость в таких местах, - сказал Виллем председателю своей корпорации, графу фон Рабе, наследнику сталелитейных мануфактур и шахт в Руре, - ты сам будущий инженер. Ты тоже под землю спускался. А это все ребячество, - Виллем махнул рукой.
Голубые глаза Теодора фон Рабе сверкнули льдом.
- Конечно, - процедил немец, - чего ждать от тебя, голландца? Вы так давно занимаетесь торговлей, что забыли о рыцарской чести и своем аристократическом происхождении.
Виллем знал, что свой титул фон Рабе получили всего лишь в прошлом веке. В комнатах графа висел портрет его прадеда. Мощный, рыжеволосый мужчина стоял, расставив ноги, насупившись, глядя прямо на живописца, положив руку на эфес шпаги.
- Его тоже звали Теодор, - заметил юноша. Виллем подумал: «Они, конечно, как две капли воды похожи». Матушка первого графа фон Рабе осталась вдовой. Когда ее первый муж погиб в шахтах, женщина вышла замуж за богатого, бездетного промышленника. Тот усыновил ее ребенка.
- Ее второй муж тоже умер, - вздохнул юный граф, - довольно быстро после свадьбы. Впрочем, он был немолод. Фрау Маргарита, - он показал на портрет красивой женщины в трауре, - стала наследницей всех предприятий, и передала их своему сыну. Он и получил титул.
Виллем тогда покраснел и раздул ноздри.
- Ты осторожней, - предупредил он графа фон Рабе, - осторожней, Теодор, а то и вправду не миновать тебе дуэли. Со мной, - холодно предупредил Виллем, - ты помнишь, я происхожу по прямой линии от Арденнского Вепря.
Драться юноша не стал, хотя он был одного роста с графом Рабе, такой же высокий и мощный. Рабе, нехотя, извинился. Потом к Виллему приехал отец, на несколько дней. Барон де ла Марк осмотрел сына и поинтересовался: «Где твои шрамы?»
- Папа, - попытался сказать Виллем, - зачем это? Сейчас новое время, что за предрассудки..., - он вздрогнул. Отец ударил кулаком по столу и заорал: «Мой сын не будет трусом, понятно! Если я узнаю, что ты не участвуешь в поединках..., - барон выругался. Виллем, бессильно подумал: «И не скажешь ему ничего, он отец...»
С тех пор он и начал драться. Шрамов было никак не избежать. Многие студенты намеренно не лечили раны, вкладывая туда конский волос, для того, чтобы они дольше заживали. Фон Рабе гордо сказал Виллему:
- Сам Бисмарк поддерживает эту традицию. Он заявил, что храбрость человека определяется количеством шрамов на его лице. Когда Германия объединится, когда мы пойдем воевать с русскими и французами, - граф усмехнулся, - нам нужны будут смелые люди.
Виллем отлично знал, что многие из студентов только и ждут будущей войны. Юноша не посещал лекции по истории и языку, но достаточно было провести один вечер в пивной, чтобы услышать рассуждения о великом тевтонском духе и о том, что Германия обязана вернуть себе Эльзас и Лотарингию. «Бельгию и Голландию, наверное, тоже, - кисло думал Виллем, - я знаю, о них говорят, как о исконно немецких землях. Войны нам не миновать».
Студенты распевали: «Германия, Германия превыше всего, превыше всего в мире» и «Стражу на Рейне». Виллем давно привык к пьяным голосам на улицах:
Призыв - как громовой раскат, Как звон мечей и волн набат: На Рейн, на Рейн, кто станет в строй Немецкий Рейн закрыть собой?
Он сам, конечно, ничего такого не пел. Виллем избегал участвовать в разговорах о политике, предпочитая проводить время в лабораториях, библиотеке и за письмами.
Отец сообщил ему, что следующим летом Маргарита выйдет из монастыря. Барон де ла Марк обещал руку дочери барону Виктору де Торнако, из Люксембурга, вдовцу шестидесяти лет от роду, и собирался устроить пышную свадьбу. Бельгийский и голландский монархи послали де ла Маркам свои поздравления с помолвкой.
Виллем мрачно повертел конверт:
- Может быть, все-таки написать ему? Он отец, нельзя такое скрывать..., И дядя Жан не знает, - юноша почувствовал, что краснеет и тряхнул светловолосой головой: «Дяде Жану мы с Элизой скажем, следующим летом. Он добрый человек, он поймет..., Он любит Элизу, и не станет запрещать ей выходить замуж по любви...»
Кузина прислала весточку Виллему, первым годом в университете, когда ему было одиноко. Юноша, чтобы не оставаться в своей комнате, бродил по тропе философов, вдоль реки, и уходил из библиотеки самым последним.
Они стали переписываться. Виллем привык к изящным, пахнущим ландышем конвертам, с французскими марками, с ее четким, мелким почерком: «Дорогой кузен Виллем...». Элиза присылала письма аккуратно, два раза в месяц, Виллем рассказывал ей о лекциях, занятиях в лаборатории, о своей практике на шахтах. Он жалел, что не может на каникулы поехать в Ренн. Отец требовал от него работы на шахтах «Угольной Компании де ла Марков».
- Я не зря трачу такие деньги на твое обучение, - замечал барон, развалившись за столом в своем кабинете, - ты мне все отдашь.
Виллем предполагал, что отец нашел ему невесту, однако юношу это не интересовало. «Следующим летом мне будет двадцать один, - гневно сказал он себе, - я совершеннолетний и могу жениться, на ком хочу. На маркизе де Монтреваль. Если папа в ссоре со всей семьей, это его дело. Он может выгонять меня из дома. Не заплачу, во Франции тоже шахты есть».
Виллем сделал предложение, в письме, этой зимой, и Элиза его приняла. Они договорились, что юноша, после получения диплома, приедет в Ренн и они обвенчаются.
- В конце концов, - успокоил себя Виллем, - папа не должен быть против этого. Он возил меня в Ренн, подростком. И Элиза богатая наследница, хотя это, - улыбался Виллем, - мне совсем не важно.
Он получил от невесты фотографическую карточку. Виллем держал ее в красивой, серебряной рамке, среди своих книг. Юноша, каждый день, смотрел в ее большие глаза. Элиза стояла, в пышном, светлом платье, с букетом ландышей. Белокурые, кудрявые волосы были убраны в украшенную цветами прическу.
- А у меня шрамы, - Виллем стер кровь со щеки и разозлился: «Пора заканчивать. Герр Менделеев меня в лаборатории ждет. Он согласился со мной позаниматься, отдельно. Дурак я буду, если опоздаю из-за такой ерунды».
Адельгейм все-таки не устоял на ногах и упал на опилки. Юристы разочарованно зашумели, а инженеры захлопали. Граф фон Рабе покровительственно улыбнулся. Виллем отдал ему саблю и вымыл окровавленное лицо в медном тазу. Одеваясь, юноша поморщился. Студент-медик помазал ему лицо раствором месье Люголя. Жидкость щипала.
- Я весь потный, - понял Виллем и взглянул на хронометр. Времени переодеваться не оставалось.
Он промчался до здания, где размещалась кафедра химии, и облегченно выдохнул. Герра Менделеева у входа не было. Однако окна лаборатории были открыты. Виллем поднял голову: «Он там, наверное. Неудобно получилось».
Конечно, Менделеев был у своего стола. Он стоял, наклонившись над спиртовой горелкой, внимательно глядя на жидкость, закипавшую в колбе. Химик носил простой, темный пиджак и холщовый фартук. Менделеев обернулся и окинул взглядом юношу: «Опять эта варварская традиция, герр де ла Марк?». У него был хороший немецкий язык, почти без акцента.
- Чем вам лицо мазали? - Менделеев усмехнулся в русую, ухоженную бороду.
- Раствором месье Люголя, - признал Виллем. Юноша натянул холщовый, лабораторный халат.
- Сядьте, - Менделеев указал на табурет. Он взял какой-то пузырек темного стекла и плеснул из него на тряпку. Отчетливо запахло йодом.
- Спиртовой раствор, - Менделеев прижал тряпку к щеке Виллема, - надеюсь, что его когда-нибудь будут использовать в госпиталях. Отлично дезинфицирует.
Виллем что-то прошипел. Жидкость щипала гораздо сильнее, чем средство месье Люголя. Они услышали от двери нежный, женский голос: «Простите, я, кажется не вовремя. Мне нужен герр Менделеев».
Она была все такой же маленькой, хрупкой. Бронзовые волосы прикрывал шелковый, летний капор цвета лесного мха. Женщина зашуршала небольшим кринолином дорожного платья. На высоком воротнике он увидел простой, серебряный крестик.
