-Мой прадед, святой отец, эту каморку смастерил. Сидя в доме, никогда не догадаешься, что здесь двойные стены.

Молились эти люди на странной смеси японского, испанского и латыни. Библию передавали изустно, из поколения в поколение. Пьетро видел фуми-э, изображения Иисуса и Богоматери. На них заставляли наступать людей, для того, чтобы найти тайных христиан.

-Прадед жены моей, - хмуро сказал Томо-сан, когда они с Пьетро, после ужина, сидели на пороге дома,- отказался наступать. Жена его, с детьми успела бежать, сюда, в горы, а его самого казнили. Плотник прикоснулся к бронзовой, в деревянной оправе пластинке. Иисус был распят на кресте: «Это с тех времен осталось».

Щебетали птицы, журчал ручей. Пьетро вздохнул, любуясь заходящим солнцем: «Поверьте мне, Томо-сан, недолго вам прятаться осталось. Скоро ваша страна изменится».

-Хотелось бы, - ответил японец, - которое поколение детей Писание от отцов своих учит. Но вы нам Евангелие оставили. Теперь легче будет.

Печатные книги взять было неоткуда. Пьетро занялся тем же, что он делал на Хоккайдо. Он переписывал, по памяти, отрывки из Евангелий и посланий апостолов, оставляя их в христианских домах. Он крестил два десятка детей. Местные христиане, обычно, делали это сами.

-Мой дед священника видел, - уважительно сказал Томо-сан, - в прошлом веке.

Плотник повел рукой: «С тех пор два раза в Сендай святые отцы приезжали, но сюда, в горы, никто еще не добирался. Спасибо вам, - он поклонился Пьетро, - мы на исповеди побывали, да и с женой, - Томо-сан покраснел, - обвенчались. Мы, правда, двадцать лет женаты…, - он улыбнулся и завершил: «Но теперь спокойнее».

Христиане женились друг на друге. Для всех они были такими же японцами, как и другие. Они ходили в синтоистский храм, относили пожертвования в монастырь, отмечали праздники и платили дань своему даймё.

-Их казнят, если что-то узнают, - подумал Пьетро, глядя на детей Томо-сан, что играли во дворе: «Хотя они с детства приучаются молчать. Японцы  вообще скрытные, а христиане местные тем более».

Ему было пора возвращаться в Сендай. Плотник и его жена снабдили Пьетро едой на дорогу. Томо-сан сказал: «Теперь и умирать можно, святой отец. Шутка ли, настоящего священника увидел. Я  внукам своим расскажу».

-Внуки ваши, - улыбнулся Пьетро, - будут в церковь ходить здесь, в Сендае. Когда-нибудь ее построят, обещаю, прямо на Холме Хризантем.

Пьетро вскинул на плечо холщовый мешок. На него не обращали внимания. Он был в темном, бедном кимоно, босиком, с коротко, по-крестьянски, остриженными волосами. Он обычно ходил, опустив голову. Завидев всадников в доспехах самураев, священник прятался в лесу. Впрочем, здесь, в трех днях пути от Сендая, было тихо. Крестьяне копошились в огородах, пропалывая сорняки, изредка по дороге проезжала одинокая, груженая дровами телега.

-Переночую у водопада, - Пьетро, спустился по узкой, усыпанной сосновыми иглами и шишками тропинке. Вдали виднелись деревянные крыши буддийского монастыря, слышался звук колокола. Пьетро вспомнил церковь святого Михаила в Мейденхеде, зеленую, тихую реку:

-Приеду домой, и отправлюсь с мамой в усадьбу. Буду сидеть с ней в саду, держать ее за руку и рассказывать, где я странствовал. Конечно, - он, невольно, усмехнулся, - кое о чем я умолчу. Незачем маме знать, что я на белых медведей охотился, или, что в кораблекрушении побывал. Иначе она волноваться будет. Мама…, - он вспомнил русые, тяжелые косы, серые глаза матери и то, как она водила его за руки по мелкой воде моря в Саутенде.

Пьетро замер. У ворот монастыря он насчитал несколько десятков всадников в самурайских доспехах, ворота были открыты.

-Меня увидели, - понял священник, - будет странно, если я поверну назад. Ничего, пройду мимо них и все. Поклонюсь, как я это на Хоккайдо делал. Они на меня и внимания не обратят. У них там еще и возок стоит, закрытый.

Ничего подозрительного у него не было, если не считать простого, деревянного крестика, на шее. Его Пьетро никогда не снимал. Он быстро прикоснулся к нему ладонью и спокойно пошел вниз, к большой дороге, что вела на восток, в Сендай.

Невысокий, крепкий, широкоплечий юноша раздраженно расхаживал по монастырской приемной. Он был в изысканном кимоно цвета темной глицинии, в кольчуге, с двумя мечами, волосы собраны в пышный хвост.

Перегородка, что вела в монастырский сад, раздвинулась. Он услышал робкий голос: «Здравствуйте, ваша светлость брат».

Дате Мунемото, наследник дайме Сендая, окинул старшую сестру коротким взглядом:

-Пока я ее довезу до Киото, волосы отрастут. Вот и хорошо. Упрямиться она не станет. У меня на руках приказ императора Комэя об аресте нашего отца. Вряд ли Эми-сан захочет, чтобы отцу пришлось делать сэппуку. Мятежник…, - Мунемото незаметно поморщился, - сторонник Ёсинобы…, Кто бы мог подумать.

Отправляя его в Сендай, император, недовольно, заметил:

-Твой отец всегда был мне верен, Мунемото. По крайней мере, я так думал. Не заставляй меня посылать второй приказ, о его казни. Надеюсь, что ты там, - Комэй повел рукой на север, - приведешь всех к покорности.

Токугава Ёсиноба находился под стражей, однако ходили слухи, что Комэй пока не решил его судьбу. «Сейчас все на волоске повисло, - пробормотал сквозь зубы Мунемото, - то ли одержат верх консерваторы, то ли соратники тех, кто хочет открыть страну. В любом случае, войны нам не миновать. Не сейчас, так скоро. Однако, если я привезу императору подарок, - он вздохнул, - Комэй простит отца. Это мой сыновний долг, в конце концов. И ее  дочерняя обязанность».

-Она со мной возилась, -  Мунемото оглядел грубую, серую рясу сестры: «Я помню, она и Хитоми-сан».

Мать Мунемото, одна из наложниц даймё, умерла, когда мальчику был год. До того, как Эми-сан ушла в монастырь, она все время играла с младшими братьями, развлекала их песнями, сказками, и стихами.

В передней было тихо, пахло какими-то курениями. Эми-сан подумала: «Он семь лет в Сендае не был. Зачем он здесь? Он все-таки на папу похож. Наримуне и я в мать, а Мунемото  в отца. Такое же лицо, решительное».

Брат был ниже Эми-сан, но девушка так и стояла, склонив укрытую капюшоном голову.

-Ознакомься, - холодно сказал Мунемото, протягивая ей свиток, - это приказ его величества, касающийся нашего отца.

Эми сглотнула и приняла бумагу. Она быстро прочитала ряды иероглифов и почувствовала слезы на глазах. Девушка опустилась на колени:

-Ваша светлость брат, вы можете…, Вы близки к его величеству, попросите его простить нашего отца…, Я уверена, он не виноват, ни в чем…, - в приказе предписывалось заключить даймё Сендая под стражу, в замке, и запретить ему выезд за пределы провинции.

-После такого, - отчаянно подумала Эми-сан, - после такого присылают еще один приказ, о казни…, Папа должен будет сделать сэппуку, чтобы избежать позора. И папа, и Наримуне. Ему всего семнадцать лет, - Эми-сан всхлипнула.

Мунемото рассматривал свои отполированные ногти:

-Я, собственно, и приехал сюда, дорогая сестра, для того, чтобы император простил нашего отца. И ты мне, - он достал кинжал, и приподнял рукоятью подбородок девушки, -  в этом поможешь. Долг послушной дочери велит тебе поступить именно так.

Она, недоуменно, вскинула большие, красивые, темные глаза.  Мунемото заговорил, сестра дернулась, как от удара, и побледнела: «Ваша светлость, я приняла обеты, вы знаете…»

-Ты отправишься со мной в Киото, - повторил Мунемото, - и станешь придворной дамой императора Комэя. Ты, конечно, не первой молодости, тебе двадцать шесть, но ты здоровая девушка. Ты можешь стать матерью будущего правителя Японии. Собирайся,  - он кивнул на перегородку, - и поехали. Благодаря твоему поступку, благодаря благосклонности, что его величество питает ко мне, он простит нашего отца. Это я тебе обещаю. Что застыла? - поинтересовался Мунемото.

-Уверен, твоей матери понадобилось меньше времени, чтобы забыть о своих обетах и вернуться на супружеское ложе, - он издевательски усмехнулся.