-Мы всего три дня назад, как приехали, - бессильно сказала себе девушка, - когда он успел?

До этого вечера Мирьям не выпускали из ее каморки. Только сегодня Смит пришел к ней: «Я тебя представлю семье, голубица, сегодня. Завтра ты будешь введена в сонм избранных, в нашем храме».

Мирьям упрямо молчала. В еще пустой гостиной он усадил ее, связанную, на грубый табурет. Открыв дверь, апостол позвонил в колокольчик. «А если ребенок? - испуганно спросила себя Мирьям. «Понятно, что он хочет взять меня в жены, теперь понятно..., Господи, и не сбежать отсюда. Сейчас как раз время. Я рассчитывала все, для хупы..., - она закусила губу и опять услышала тот же голос: «Господь обо всем позаботится, милая. Ты просто жди».

-Возлюбленные телицы мои, - гнусавым голосом начал апостол, - я собрал мое стадо, чтобы донести до нас весть благую, о голубице, что присоединилась к нашим рядам, дочери народа Израилева, что отринула заблуждения и узрела свет веры! - Смит поднялся. Заложив руки за спину, он стал расхаживать по гостиной. Деревянные половицы скрипели в такт  шагам. Мужчина, исподволь, облизал губы.

-Она теперь покорна, - сказал себе Смит, глядя на черные, заплетенные в косы волос. Он развязывал голубице руки и следил за тем, как она причесывается: «Покорна, она станет моей лучшей телицей, принесет мне сыновей, последует за мной...»

Смит обо всем договорился, голубицу ждали в храме. Там ее должны были вымыть, помазать мирром и облечь в священные, белые одежды. Такие носили все приверженцы истинной веры. «Ей дадут новое имя, в зале для церемоний, ее запечатают для меня, на веки вечные..., - он взял Книгу Мормона, - и я возведу ее на ложе брачное. Увезу в усадьбу, мы там будем одни..., - у апостола был дом к западу от Солт-Лейк-Сити. Там он собирал Легион Наву для тайных миссий.

Смит поднял над головой Книгу Мормона:

-Телицы мои, послушные мои! Слушайте мою молитву, повторяйте ее. Да последует наша новая телка за господином своим! Пусть дарует ей Иисус чрево плодородное,  пусть ее небесный, вечный брак будет освящен до тех пор, пока стоит небо и земля, как сказано, -  Смит возвысил голос: «И царь Мосия пошёл и вопросил Господа, следует ли ему разрешить сыновьям своим идти в среду ламанийцев проповедовать слово.  И Господь сказал Мосии: Позволь им пойти, ибо многие уверуют в их слова, и они будут иметь жизнь вечную».

-Она уверует и обретет жизнь вечную, - Смит затрясся. Мирьям услышала бормотание женщин: «Аминь, аминь, да будет так».  Девушка сжала зубы: «Господь позаботится обо мне».  Мирьям взглянула на Смита. Он стоял, протянув руку, по лицу апостола текли слезы.

-Голубица, искренняя наша..., - тихо попросил он, - стань праматерью народа избранного, что выйдет из чресл моих..., - Мирьям увидела, как блестят серо-синие, холодные глаза Смита. Она опустила голову. Уставившись на щелястые половицы, девушка повторила: «Господь со мной, и я не убоюсь».

Ее мыли в медной, старой ванне.

Храм только строился. Смит, выведя Мирьям за руку со двора, завернул за угол. Он гордо сказал:

-Со времен Соломона не видел мир такого сооружения. Мы только начали, голубица, но я обещаю тебе,  наши дети будут введены в ограду веры именно здесь, - в воздухе висела пыль. Посреди огромной  площади поднимались вверх каменные, мощные стены. «Я, и другие апостолы, - Смит остановился перед деревянным, крепким зданием, - мы все руководим его возведением. Сейчас ты познакомишься с главой церкви, апостолом Бригемом Янгом».

Все мужчины на улицах были вооружены. Когда они выходили из ворот усадьбы Смита, Мирьям оглянулась. На дворе стоял запряженный крепкими  лошадьми фургон. Девушка посмотрела на свои руки. Смит развязал ей запястья перед тем, как выйти на улицу. «Можно убежать, - подумала она, - но куда? Здесь город, меня сразу поймают..., Нет, надо ждать, бабушка правильно говорила, Господь меня не оставит. Может быть, - Мирьям искоса взглянула на Смита, - в него молния ударит. Прямо сейчас».

Небо было чистым, без единого облачка, голубым, жарким.

Смит принес ей грубое, серое платье и холщовое белье.

-Это ненадолго, -  он, отвернувшись, смотрел в угол, - ненадолго, моя голубица. В храме тебя облекут в белые одежды.

Чепец он положил сверху. Мирьям, натянув платье, поморщилась. Шерсть кусала тело. Она завязала холщовые ленты. Девушка вспомнила четырехэтажный эмпориум «К и К» на Пятой Авеню и невольно улыбнулась.

Мирьям, Полина и Бет сидели в обитых шелком креслах. Девушка в красивом, форменном платье принесла серебряные чашки с кофе.  На круглом столе были разложены невесомые, отделанные кружевами сорочки. «Куда мне такие вещи носить? - вздохнула Мирьям, - это прерия, военное поселение. Нужно что-нибудь, - она не удержалась и погладила гладкий, цвета жемчуга шелк, - что-нибудь простое».

-Вовсе нет, - Полина со значением подняла бровь. Женщины были в уличных платьях с кринолинами. Мирьям, в Филадельфии, на занятиях в колледже, одевалась скромно. Но в Нью-Йорке, Полина только улыбалась: «У меня, дорогая, есть степень, и у Бет тоже. Это не мешает нам носить шелка. Женщина с образованием не должна становиться синим чулком».

-Заверните, - велела Полина продавщице и добавила: «Так положено, дорогая моя. Чулки, туфли, зонтики и обязательно, - женщина потянулась к столу, - вот это».

-От мадам Сидонии, - благоговейно добавила продавщица, - в Европе только она, и некоторые парижские дома мод такое шьют.

-Очень удобно, - заметила Бет, подтолкнув Мирьям, - я сама это ношу.

Корсет был разделен на две части. Полина кивнула на Мирьям: «Снимите мерки мисс Кардозо и подгоните все по фигуре».

Пока они шли к дому Бригема Янга, Мирьям украдкой осматривалась. Она помнила универсальный магазин Бирнбаума в Ливенворте, полный виски и рома. Здесь, в запыленных витринах, не стояли бутылки с выпивкой.  Утром апостол разрешил ей выйти из каморки. Он важно погладил бороду: «Поскольку ты присоединяешься к истинному стаду, то тебе надо, как и всем женщинам, разделять обязанности по дому. На кухне тебе скажут, что делать».

-Здесь вся посуда не кошерная, - вздохнула Мирьям, оглядывая большую, с шестью плитами, кухню. «В Ливенворт мы свои кастрюли привезли, а в Нью-Йорке я на квартире Горовицей жила. Там слуги за всем следят».

Горовицы держали  апартамент на Пятой Авеню. За ним присматривала еврейская пара, эмигранты из Германии. Мирьям вспомнила веселый голос Батшевы: «Мы сюда в театры приезжаем. Дяде Натану, конечно, туда  нельзя, - женщина надела перед венецианским зеркалом светлый, шелковый капор, - а нам с тобой, почему бы и нет?». Она положила в ридикюль билеты на «Севильского цирюльника». Батшева брала на сезон ложу в бельэтаже Академии Музыки. Женщина заглянула в кабинет к мужу: «Мы готовы, дорогой».

Натан довозил женщин в экипаже до входа в театр и забирал их после представления. Полина приходила пешком, сама, а Бет, вспомнила Мирьям, Бет в оперу было нельзя.

-Какая косность! - как-то раз возмутилась Мирьям. Бет пожала плечами: «Недостаточно искоренить рабство, моя дорогая. Надо бороться и против сегрегации. Но я тебя отведу туда, где веселее, - Бет расхохоталась.

Они пошли на юг острова, на Бауэри. Здесь стояли деревянные, облепленные афишами здания дешевых театров и мюзик-холлов. На улицах было много цветных, итальянцев, и немцев. Сидя в какой-то забегаловке, накручивая на вилку макароны с пармезаном, Бет сказала: «Мама и папа считают, что здесь, -  она оглянулась, - по улицам крысы бегают. Так оно и есть, но готовят на Бауэри гораздо вкуснее, чем во всех этих чопорных заведениях для богатых цветных. И сегрегации здесь нет, - Бет повела рукой.

В подвальном зальчике все сидели вперемешку. Мирьям надкусила яблоко. Ей здесь есть было нельзя. Девушка шепотом спросила: «А почему так?»

Бет отпила вина и так же тихо ответила: «Хозяин  сам недавно на острове Эллис в карантине сидел. Он не дурак, отказываться от клиентуры из-за каких-то предрассудков.  Белые их, - девушка вздохнула и указала в сторону смуглых, черноволосых официантов, - «даго» называют».