Он знал, что Бет, летом, любит работать в Центральном парке и остановился. Девушка сидела на скамейке, закинув ногу на ногу, покачивая острым носком черной туфли. Она читала, склонив красивую голову над книгой.
-Милая моя Бет! - девушка улыбнулась, - вот, я и в Форте Ливенворт. Бабушка с дедушкой и Джошуа тоже здесь, хупа через неделю. Здесь, конечно, очень скучно. Вокруг прерия, а мы живем за высокой оградой. Хоть в поселении безопасно, но бабушка Батшева меня никуда не отпускает одну. Впрочем, ходить здесь некуда, дорогая Бет, разве что только на реку.
Мы сняли дом. Дэниел пока живет в офицерском бараке, как положено, а после свадьбы переедет сюда. Я проведу здесь лето, а потом вернусь в Пенсильванию. Джошуа к осенним праздникам должен быть в Новом Орлеане. Посылаю тебе книгу, о которой я говорила, - Бет прервалась и посмотрела на заглавие: «Чарльз Нолтон. Плоды философии, или спутник молодых супругов», - я ее взяла у своей наставницы в Пенсильвании, потому что такую литературу, косным образом, не продают девушкам. Когда мы избавимся от этого невежества? Все, что ты хочешь узнать, там есть, а если останутся еще какие-то вопросы, пожалуйста, пиши. Мы все посылаем наши глубокие соболезнования, с любовью, Мирьям.
Мать кое-что рассказывала Бет, но не много. У Бет были замужние подруги, да и Полина с готовностью отвечала на ее вопросы.
-Хотя, - хмыкнула Бет, разглядывая тонкие, искусные рисунки в книге, - лучше, чтобы это все было упорядочено. Как здесь.
Она вспомнила мать, и велела себе: «Не надо! Надо жить дальше, надо писать и просто помнить о них».
Бет полистала свой блокнот и невольно улыбнулась, наткнувшись на рисунок. Она стояла за конторкой, склонившись над газетным листом, карандаш был заложен за ухо.
-Джеймс Уистлер, - прочла она подпись. Четыре года назад, когда Бет еще училась в Оберлин-колледже, ее взяли стажером на лето, в New York Evening Post. Ей было девятнадцать, Уистлер, что работал в газете иллюстратором, оказался старше ее на два года. Они сдружились, а потом художник уехал в Париж. Он написал ей из Франции, объясняясь в любви, предлагая жить вместе. Уистлер снимал студию в Латинском квартале.
-Нет, - девушка все смотрела на рисунок, - я его не люблю. Я никогда не полюблю белого, это будет предательство, я никогда не брошу свою расу.
-Мисс, - раздался сверху веселый голос, - не желаете ли прогуляться?
-Я сейчас позову полисмена, сэр, - сухо отозвалась Бет, - вы не имеете права, в общественном месте…
Она ахнула. Теплые губы оказались совсем рядом с ее ухом, и Макс усмехнулся: «Полисмена, Бет, я бы меньше всего хотел видеть, в моем положении». Он держал в руке цилиндр и указал на скамью: «Позвольте присесть?»
-Пожалуйста, - Бет убрала свой ридикюль и сердито закатила глаза: «Макс, Тед завтра выходит из тюрьмы! Мы договорились, давно еще, что не надо тебе приближаться к нам с Полиной. За нами могут следить. Ты должен ждать Теда послезавтра, на переправе через Гудзон».
-И буду, - удивился Макс. Протянув ей руку, он добавил: «Я просто хотел повидаться, Бет. Я знаю отличное французское кафе, его держит мулат из Нового Орлеана. Танцевать ты не можешь, все-таки траур, но почему бы, не поужинать со мной?»
Бет посмотрела в большие, голубые глаза юноши. Красивые, тонкие губы едва заметно улыбались. «Хорошо, - неожиданно для самой себя ответила Бет, - хорошо, Макс». Он надел цилиндр и бережно повел Бет к выходу на Пятую Авеню: «Разумеется, я тебя провожу домой, Бет».
От него веяло чем-то острым, лесным и Бет внезапно подумала: «Действительно, будто волк». Они вышли в город и свернули вниз, к театральному кварталу.
Ветер с Ист-ривер раздувал черные подолы траурных платьев. Бет посмотрела на четырехэтажное, темного камня, здание тюрьмы, на высокие, мрачные стены нового госпиталя. Стройка заканчивалась. Она вспомнила: «Тед писал, заключенные здесь работали. Здесь доктор Сангер брал интервью у проституток, для книги, что в прошлом году вышла». Полина стояла рядом. Бет искоса взглянула на бледное, взволнованное лицо женщины, и почувствовала, что краснеет. «Надо им вдвоем побыть, - Бет запахнула тонкую, муслиновую шаль у себя на плечах, - я завтра приду, провожу Теда до переправы на Гудзоне. Макс его встретит, - девушка закрыла глаза и велела себе: «Хватит!»
Они даже не целовались, впрочем, Бет еще ни с кем не целовалась. Макс довел ее до дома. Стоя у двери подъезда, он оглянулся: «Здесь скамейка есть». Бродвей был пуст, в театрах еще шли представления. Они поужинали в маленьком, подвальном кафе, съели петуха в вине, и разделили сырную тарелку. На них не смотрели, сюда ходили цветные. Редкие белые мужчины сопровождали негритянок, а белых женщин и вовсе не было. Макс подождал, пока она присядет. Закурив папиросу, юноша серьезно сказал:
-Бет…, Я бы хотел, чтобы мы вместе уехали туда, - он махнул рукой на север, - в Массачусетс и дальше. Я бы хотел, - Макс покраснел, - стать твоим товарищем, Бет.
Он любовался ей с самого начала. Приехав с Мирьям в Америку, увидев Фрименов, Макс замер. Она была вся будто отлита из нежной карамели, и напоминала ему статую Венеры Милосской. Когда бабушка привезла их на могилу отца, в Париж, они ходили в Лувр. На юге, в лагере у Брауна, Макс просыпался, лежа в палатке и ласково улыбался: «Бет».
-Товарищем, - твердо повторил юноша: «Ты умная девушка, Бет, прогрессивная. Вместе мы сможем…, сможем работать на благо нового общества. Я тебя люблю, - вдруг добавил Макс и понял: «Я никогда, никому этого не говорил. Правильно, все что было, - он поморщился, - это ерунда. Только с Бет мы сможем стать по-настоящему близки».
У нее была маленькая, в пятнах чернил рука. Бет подождала, пока мимо проедет экипаж. Ночь была теплой, звездной. Она не покрывала головы и Макс увидел, как блестят искорки в ее волосах. Глаза ее играли звездами.
Девушка сглотнула: «Макс, я очень ценю…, Но я никогда не смогу выйти замуж, быть, - поправила себя Бет, - с белым мужчиной. Это было бы предательством памяти моих родителей, предательством всего, что…»
Макс чиркнул фосфорной спичкой. Огонек папиросы осветил красивое, спокойное лицо.
-Это буржуазные предрассудки, Бет, - он помолчал, - точно такие же, как религиозный брак кузины Мирьям и брак вообще. Если ты будешь со мной, я обещаю тебе, пока мы любим, друг друга, мы останемся вместе. А белые, цветные, - Макс махнул рукой, - это все не имеет значения. То, что вы цепляетесь за свою расу, мешает вам стать истинными борцами революции. Сидите в рабстве, и ждете, пока белые вас освободят. Как скот, - жестко закончил Макс.
Бет поднялась и негодующе ответила: «Не тебе, белому, рассуждать об этом. Мой брат всегда боролся за отмену рабства с оружием в руках. Тед будет так делать и дальше».
-Бет, - он был совсем близко, и пахло от него дымом лесного костра, сухой, палой травой. Девушка почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. «Бет, - его дыхание щекотало ей ухо, - дай мне подняться с тобой наверх, дай мне стать твоим товарищем, - навсегда, Бет, навсегда…»
Она справилась с собой и достала из ридикюля ключи. «Нет, Макс, - девушка покачала черноволосой головой, - я тебя не люблю». Бет вспомнила книгу, что прислала ей Мирьям и, решительно, продолжила: «Бесчестно отдаваться не из любви, вот и все. А кому отдаваться, - она повернулась и вскинула голову, - Макс был много выше, - это я решу сама. Надеюсь, что…, - она вздрогнула. Макс забрал у нее ключи и отпер дверь.
Он пропустил Бет вперед и усмехнулся: «Никогда не навязывал себя женщине, Бет, и сейчас не собираюсь. И я никогда, - он заметил проблеск испуга у нее в глазах, - не буду брать женщину силой, это отвратительная, патриархальная мерзость. Прости, - Макс наклонил голову, - и спокойной ночи».
В спальне Бет подошла к большому окну, выходящему на темный, освещенный редкими фонарями Бродвей. Она отдернула бархатную гардину. Макс уходил на юг, высокий, легкий, и Бет подумала: «Он и ступает, как зверь, осторожно». Она бросила взгляд на свою большую, орехового дерева кровать: «Он мог бы здесь быть, сейчас…, Он, наверняка, подумал, что я не девственница, что я уже…, -Бет вздохнула и опустилась на край кашемирового покрывала. «Нет, - сказала она себе, - надо ждать».
