Старик зашаркал к выходу. Озерский, прижимая книги к груди, спросил: «А что с ним стало, с Федором Петровичем? И с Петром Федоровичем, сыном его,  что случилось?»

-Сын сгинул за Байкалом, - услышал он удаляющийся голос, - а Федор Петрович пропал, с женой своей. И все, и ничего я тебе не говорил, а ты  ничего не слышал.

-Не слышал - Озерский достал «Размышления об истории  Земли».

-В прошлом веке была написана, - он полистал истрепанные страницы, - а читается, как новая. И Петр Федорович об электрическом телеграфе говорит, а ведь больше тридцати лет назад это было.  Озерский знал, что декабрист Воронцов-Вельяминов похоронен в Зерентуе.

-Могилу бы в порядок привести, - он открыл блокнот, - сейчас разрешают тем, кто выжил, вернуться в Россию. А кто выжил? - он посмотрел на свои записи и горько подытожил: «По пальцам пересчитать можно». Он, внезапно, закрыл глаза и увидел перед собой ту женщину, маленькую, хрупкую, в траурном платье.

-Как лилия между тернами, - пробормотал он: «Господи, да что это со мной, я женатый человек, у меня дети…, Зачем я все это затеял…, - он вспомнил зеленые, прозрачные глаза: «Когда доставят сведения о ней, просто напишу письмо, - решил Озерский, - не стану навязываться, это недостойно человека чести…, - он вздрогнул и услышал стук в дверь.

Прочитав записку, пролистав ее паспорт, он велел жандарму: «Зови!» и подошел к большому зеркалу. «Неужели, - растерянно пробормотал Озерский, - неужели, я ей понравился? Я ее на двадцать лет старше. Господи, как неудобно, она заметила, что я на нее смотрел? Или не заметила? Но ведь она написала, что видела меня в церкви…»

Марта поднималась вслед за жандармом по лестнице и вспоминала смешливый голос бабушки: «Учись наносить упреждающие удары. Ты всегда должна быть на шаг впереди. Так Наполеон поступал, - бабушка положила сухую ладонь на раскрытый военный атлас: «Но Кутузов его переиграл. Сдал Москву и Наполеон растерялся, не знал, что ему дальше делать. Так же и ты, - она погладила Марту по бронзовой голове, - если твой противник растеряется, тебе легче будет».

-Я ему понравилась, - улыбнулась Марта, оказавшись у двери кабинета: «Сразу видно было. Вот и хорошо. Этим тоже надо уметь пользоваться».

Потом все было просто. Она сидела, держа в руках чашку с отменным кофе, от губернатора пахло лавандой и хорошим табаком, он не сводил глаз с ее взволнованного, бледного лица. Марта, проникновенно, говорила о том, как ее покойный отец, хоть и был купцом, но ценил образование. Она вспомнила музей в Барнауле, и вытерла слезу простым платком: «Мой сыночек, ваше высокоблагородие, хоть ему и три года всего, радовался тому, что может богатства нашей земли увидеть. Я бы так хотела, - страстно сказала Марта, - так хотела, чтобы в Сибири, если я решила здесь обосноваться ….

-Обосноваться, Марфа Федоровна? - с надеждой спросил Озерский.

Она подняла тонкую руку: «Подождите, прошу вас. Я путаюсь, я не привыкла говорить перед таким высокопоставленным лицом….»

Губернатор, послушно, закрыл рот.

- Я бы хотела пожертвовать, - зеленые глаза посмотрели на него, - пожертвовать,  ваше высокоблагородие, на развитие образования в Сибири. И я дала обет, там, в церкви - Марта перекрестилась, - построить храм, в самом глухом, самом отдаленном месте. Я хочу, чтобы все, каторжники, инородцы,  могли слышать слово Божье, ваше высокоблагородие. Я поговорила, после заутрени, мне сказали, что за Байкалом такие места. Туда я и поеду, а потом вернусь, - решительно заключила Марта, - сюда, в Томск.

Лицо губернатора осветилось таким счастьем, что Марте даже стало его  жалко. Она вынула из ридикюля пачку кредитных билетов и положила их на стол: «Это на гимназию, на музей…, И, пожалуйста, - она всхлипнула, - пожалуйста, не надо упоминать моего имени. Мой отец всегда творил благие дела тайно, ваше высокоблагородие, так нас учит Иисус. А я вернусь, - ласково сказала Марта, - возведу церковь, и вернусь».

-Она вернется, - радостно подумал Озерский, подписывая распоряжение о беспрепятственном проезде купчихи Вороновой Марфы Федоровны, и ее сына Петра на все алтайские и забайкальские заводы. «Прошу оказывать подательнице сего, - закончил Озерский, - всемерное содействие. Госпожа Воронова и ее сын находятся под покровительством томского губернатора».

Марта, убрала бумагу в ридикюль: «Любой исправник, увидев это, даже  не посмеет мой паспорт попросить».

Жандарм принес еще кофе. Озерский, вдыхая запах жасмина, исподволь любовался ее изящной, в простом, высоком ботинке ногой:

-Нет, нет, ты слышал. Она религиозная женщина, она дала обет…Ты образованный человек, так не поступают. Потом, когда она вернется в Томск, ты за ней и начнешь ухаживать, как положено, - велел он себе: «Но какая она все-таки красавица». Марта заметила взгляд Озерского. Опустив ресницы,  женщина призналась: «В Барнауле, в музее, ваше высокоблагородие, я поняла, что так мало знаю! Вы все эти книги прочитали? - восторженно добавила женщина, обводя глазами кабинет.

Озерский покраснел. Она, робко, попросила: «Расскажите мне, ваше высокоблагородие, что-нибудь…, Только я боюсь, что не пойму, у меня совсем нет образования, - женщина скромно опустила глаза.

Он говорил и думал: «Господи, неужели? Как это, у Тютчева: «О, как на склоне наших лет, нежней мы любим, и суеверней…, Продлись, продлись, очарованье…Я буду ее ждать. Она непременно вернется и станет моей, я уверен».

Женщина ушла, а Озерский еще долго сидел, блаженно улыбаясь, вспоминая ее тихий, ласковый голос, ее легкую улыбку, всю ее, будто светящуюся, излучающую спокойное тепло.

Марта уехала из Томска в крепкой, наемной карете, запряженной четверкой хороших лошадей. «Дороги сухие, барыня, - сказал возница, - через месяц в Иркутске будем, а там по Ангаре, по Байкалу, прямой путь. Доставим вас до Зерентуя, не волнуйтесь».

-Байкал увидишь, милый, - шепнула Марта Петеньке. Она купила надежный саквояж, сложив туда одежду и немного книг.

-Заниматься с тобой буду, по дороге, - весело сказала Марта, сажая сына в экипаж.  Американский паспорт  и приказ из Третьего Отделения она зашила в подкладку сумы. В ней  было золото, ее и Федора Кузьмича, вместе с медальоном и книгой Пушкина. Марта полистала блокнот Лавуазье и улыбнулась. Она прочла в «Санкт-Петербургских ведомостях», что Менделеев будет работать в Германии.

-Может, и увидимся с месье Дмитрием, - она уложила икону в суму и спрятала ее под сиденьем экипажа. Русский паспорт и письмо от губернатора она держала в своем ридикюле.

Выезжая из города, они завернули на Ушайку. Федор Кузьмич перекрестил ее: «Ни о чем не беспокойтесь, мадам. Степушке я скажу, куда ему идти».

Марта помолчала: «Спасибо вам, большое, большое. Я оттуда  сразу в Китай. Буду его ждать за рекой Аргунь, - она вспомнила наставления дяди Мартина, - в Хайларе». «Он  там отлеживался, - подумала Марта, - после ранения. Это город, устроюсь как-нибудь. Тем более, язык я знаю, немного».

-Все будет хорошо, - Федор Кузьмич  поцеловал рыжую голову Петеньки. Экипаж тронулся, а старик все стоял, глядя им вслед. «Дождусь крестника своего, - вздохнул он, подставив лицо летнему солнцу, - а потом схожу за Байкал. Помолюсь на могилах их. И умирать можно, - он вернулся в келью. Присев к столу, старик открыл Евангелие, медленно шевеля губами.

В избе пахло чем-то кислым, люди спали вповалку на грязных половицах, прикрывшись армяками. Степан открыл глаза: «Дальше я по этому, отпускному билету не доберусь, будет подозрительно». Умерший солдат был из алтайской деревни. Степан, осторожно поднялся: «Ничего. Найдем здесь какую-нибудь телегу и вернемся на юг. В горах местные помогут, переведут через границу. Господи, скорей бы, - он ощутил прикосновение ее нежных губ.

До Томска оставалось пять верст. Умываясь у колодца,  Степан увидел вдали купола Казанской церкви, главного храма Богородице-Алексеевского монастыря. Забрав свою суму, он  оставил на столе медные монеты. Степан шел по обочине дороги, пережевывая краюху черного, грубого хлеба. Утро было свежим, тихим. Он наклонился и ласково погладил какой-то полевой цветок.