Он увидел Достоевского, что шел, засунув руки в карманы мундира, высоко вскинув голову: «Не стоит откладывать. Опять же, она со ссыльным бунтовщиком дружбу водит, с чего бы это? Паспорт у нее в порядке, я по книгам проверил..., На всякий случай, - решил Павел Григорьевич. Он широким шагом пошел к одноэтажному, каменному дому, где помещалось, областное, жандармское управление.

В приемной было тихо, караульный дремал, положив голову на стол. Услышав шаги, он вскочил и протер заспанные глаза: «Ваше превосходительство, вам письмо оставили!»

-Кто? - Павел Григорьевич повертел  маленький, захватанный конверт и принюхался. Пахло духами.

-Не могу знать, - отрапортовал солдат, - дама. Сказала, вам лично в руки.

Конверт был не подписан.

-Чаю мне принеси, - велел Павел Григорьевич и прошел к себе в кабинет. Он едва не застонал, оглядывая горы потрепанных папок, что громоздились на стульях. Офицер с отвращением вдохнул запах пыли. Его предшественник был человеком семейным, отсиживал на службе часы.  Бумажные дела в канцелярии велись кое-как, а в последний год, и вовсе никак не велись. Кто же, перед выходом в отставку, о таком заботится?

Он отхлебнул скверного чая. Бюджет был скудным, а Павел Григорьевич откладывал деньги и не хотел тратиться на тот, что привозили из Китая. Распечатав письмо, закурив, жандарм присел на широкий подоконник.

Неизвестная дама, она не соизволила представиться, но почерк был женским, сообщала, что, на месте областной жандармерии она, дама, обратила бы пристальное внимание на купчиху Воронову. Та  притворяется набожной вдовой, а на самом деле,  дама даже поставила кляксу, от избытка чувств, сбивает с пути истинного верных мужей и отцов семейств. Ошибок в письме почти не было.

-С образованием, - жандарм потер крепкий подбородок и  скомкал листок. «Ревнивица, - усмехнулся он, - впрочем, на эту Марфу Федоровну все дамы косо смотрят. Я сам видел. Уж больно она красивая, - Павел Григорьевич не выдержал и облизал губы.

-Надо запрос в Астрахань послать, - напомнил он себе, а потом жандарм замер. Опрокинув стакан с недопитым чаем, он ринулся к горе папок, что лежала на одном из стульев.

-Я видел это, видел, - Павел Григорьевич чихнул, пыль поднялась в воздух столбом, и заплясала в свете чадящей керосиновой лампы.

-Видел, - он, торжествующе, вытащил бумагу. Посмотрев на входящий штамп, офицер выругался: «Той осенью приказ получили!  И никто, никто внимания не обратил».

Изысканным почерком столичного писаря в приказе говорилось о некоей американской подданной, мисс Марте Бенджамин, ростом чуть меньше трех вершков, телосложения  хрупкого, рыжеволосой, зеленоглазой.

-В случае подозрения немедленно арестовать означенную особу, и препроводить под конвоем в Санкт-Петербург, как подозреваемую в шпионаже, в пользу иностранных держав, - заканчивалась бумага.

Распоряжение об аресте подписал исполняющий обязанности начальника Третьей Экспедиции Третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, коллежский советник Федор Петрович Воронцов-Вельяминов.  Павел Григорьевич вытер слезящиеся от пыли глаза платком и отпер железный шкап. Он справился в последнем, присланном перед Пасхой, циркуляре по Жандармскому Корпусу. Воронцов-Вельяминов из исполняющего обязанности стал действительным начальником, и получил звание статского советника.

-Они иностранцами занимаются, - вспомнил офицер, - революционерами..., Господи, какая удача. Меня  орден ждет, повышение по службе...

Его смущало, что, судя по приказу, эта самая Бенджамин русского языка не знала. И о сыне там ничего сказано не было.

-Разберемся, - Павел Григорьевич бросил косой взгляд на заваленный папками диван.

-Надо освободить, - решил он, раздув ноздри: «Освободить, а потом пригласить сюда Марфу Федоровну. Тайно, конечно, вечером. Караульного услать куда-нибудь. Такое, вообще-то, запрещено, однако она на все пойдет, чтобы я этот приказ разорвал. А потом  надену на нее наручники. Что, Марфа Федоровна, -  жандарм закурил, - попались?»

-Попалась, - удовлетворенно ответил он сам себе и начал сгребать папки в кучу, сбрасывая их с засаленного, вытертого репса.

Письмо из жандармского управления было официальным, с исходящим, лиловым штампом, и датой. Марта, повертев его, оглянулась на Петеньку. Сын спокойно спал, уткнувшись лицом в холщовую наволочку, сжимая в ручке деревянную свистульку. Достоевский всегда приносил мальчику игрушки. Он прислонился к косяку двери: «Уезжайте, Марфа Федоровна. Прямо сейчас. Прошу вас».

-Федор Михайлович, - она поправила шаль на плечах, - подождите меня во дворе, пожалуйста.

Он кивнул. Марта, опустившись на колени,  поддела ножом половицу. «В мужском наряде нельзя уходить - спокойно подумала женщина, - Петенька маленький еще, ему не объяснишь. Назовет меня «мамочка», и все». Она закрыла глаза и на мгновение, всем телом, вспомнила пещеру, в Крыму.

Она сидела, обнаженная, влажные, бронзовые волосы были распущены по спине, на белых, узких ступнях блестели капельки воды. Степан целовал их, а потом поднял голову: «Когда я тебя увидел в первый раз, на Малаховом кургане, я спустился на берег..., Пушкин когда-то написал, любовь моя:

-Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

 С любовью лечь к ее ногам!

 Как я желал тогда с волнами

 Коснуться милых ног устами!

Он улыбнулся: «Сбылось все это, Марта. Я всегда, всегда буду с тобой». Она задрожала. Прижав его к себе ближе, опустившись на расстеленное одеяло, плача, смеясь, Марта тихо сказала ему на ухо: «Господи, Степушка, как я люблю тебя, как люблю...»

Женщина сжала зубы, и высыпала в кошелек несколько золотых монет. Марта взяла «Бедных людей», и  написала карандашом на первой странице ряд цифр. «Шифр Цезаря,- Марта покусала карандаш, - Степа его поймет. Мы с ним говорили о таком».

Она вышла на крыльцо, держа в руках суму. Достоевский стоял на крыльце. Послеполуденное солнце было теплым, и Марта поняла: «Загорел. Он  военный инженер, одно училище со Степушкой заканчивал».

Марта присела и расправила на коленях фланелевое, прикрытое холщовым передником платье. Когда солдат принес извещение от Павла Григорьевича, она варила щи.

-Федор Михайлович, - женщина вздохнула, - можно у вас папиросу попросить?

Марта глубоко затянулась: «Я не могу туда, - она мотнула острым подбородком в сторону улицы, - не ходить. Это будет подозрительно, меня сразу арестуют. Догонят, если я уеду сейчас. Здесь степь, - Марта горько усмехнулась, - не спрячешься».

Она почувствовала ногой дуло пистолета. Достав суму, Марта засунула его за чулок.

-Я вас прошу, Федор Михайлович, - она передала Достоевскому деньги, - купите мне какую-нибудь одноколку простую, с лошадью. Править я умею.

Мужчина вернул ей золото и хмуро закусил папиросу: «Уберите,  пожалуйста. Я сам обо всем позабочусь, Марфа Федоровна. Это, - он скосил глаза на суму, - положить в одноколку? И с Петенькой побыть, пока вы не вернетесь?»

Марта кивнула: «Вы меня здесь ждите, - она прищурилась и выпустила клуб серого дыма: «Не ходите в жандармерию, не надо. Опасно это для вас, Федор Михайлович».

-А если вы не вернетесь? - он посмотрел на упрямый очерк подбородка: «Что тогда, Марфа Федоровна?»

-Не было такого, чтобы я не возвращалась, - просто ответила женщина: «Федор Михайлович, - она потушила папироску, - вы говорили, вы тоже на юг уходите, с теми батальонами, что навстречу Ахмар-хану отправляются?»

-Послезавтра, - он помолчал: «Я все-таки инженер, там окопы рыть надо, пушками заниматься...- Достоевский вздрогнул. В его ладонь легла книга. «Это моя, - он, внезапно, улыбнулся, - я не знал, что у вас она есть,  Марфа Федоровна».

-Это мужа моего, - Марта помолчала: «Федор Михайлович, если вам удастся..., Передайте это, - она погладила простую, истрепанную обложку, - Ахмар-хану».