-А зачем ты их привезла, паспорта? - робко спросила Тео. «Ты ведь не знала…, - женщина покусала губы, но сдержалась.

-Я их всегда вожу, - хмуро ответила Марта, - мало ли что. Вот и пригодились, - она прислушалась: «Стучат».

Горничная внесла визитную карточку на серебряном подносе. Федор, повертев ее в руках, усмехнулся: «Светские условности соблюдают, пока что. Тео, распорядись, чтобы еще один прибор поставили. Александр Христофорович с мороза явился, наверняка, чаю захочет выпить, - мужчины поднялись.  Федор, радушно, сказал: «Чем мы обязаны, ваше превосходительство, визит неожиданный….»

Бенкендорф оглядел изящную гостиную: «У них другой стиль, не ампир. Обновили квартиру, сразу видно. Надо же, в их возрасте,и следят за модой. Дамам обеим седьмой десяток, а  они одеты так, что хоть сейчас  на бал».  Марта была в платье цвета глубокого изумруда, с пышными юбками, и туго затянутым корсетом, бронзовые волосы  украшены плюмажем из перьев страуса. Тео - в пурпурном платье, с золотым, алансонским кружевом, узел темных волос был сколот шпильками с аметистами.

Пахло кофе, хорошим табаком, ароматической эссенцией. Бенкендорф посмотрел на портрет хозяйки дома на стене: «Федор Петрович мне рассказывал, мадам Воронцову-Вельяминову месье Давид писал, этот художник знаменитый. Ее бюст во всех префектурах Франции стоял».

За окном свистел холодный ветер.  Бенкендорф, приняв от Федора тонкого фарфора чашку с крепким чаем, заставил себя не думать о криках умирающих на льду Невы, об окровавленном снегу на Сенатской площади. Часы с фигурой музы Урании размеренно пробили девять вечера.

-Я прошу прощения за столь поздний визит, - наконец, решился сказать Бенкендорф, - однако дело не терпит отлагательств.

Они все молчали. Бенкендорф взглянул на маленькую, изящную, зеленоглазую женщину, что сидела напротив него.

-Бретонская Волчица, - вздохнул он. «Она чуть было на гильотине свои дни не закончила. И эти…, - он искоса посмотрел на Воронцовых-Вельяминовых. «Федор Петрович в бунте, пугачевском выжил, и Кремль спас. Таких людей не сломить, конечно. У этой мадам Кроу спина, будто из железа выкована».

-Как вы, наверное, знаете, - они молчали, и Бенкендорф, отчего-то покраснел, - сегодня в столице произошел бунт…, возмущение, вызванное заговором против его императорского величества.

-Хоть бы кто глазом моргнул, - зло подумал он, - сидят, словно этот сфинкс, в Египте. Чем быстрее я с этим покончу, тем лучше. Надо возвращаться во дворец, его величество хочет сам допрашивать  этих мерзавцев.

-Ваш сын, полковник Воронцов-Вельяминов, который сейчас находится в отпуске, - Бенкендорф допил чай,  - по сведениям, нами полученным, был среди руководства тайного общества. Поэтому, по приказу его императорского величества, я вынужден изъять у вас, - он  поклонился, - паспорта, и сообщить вам о запрете на выезд из столицы, до окончания следствия.

Никто даже не пошевелился. Питер, подвинул Бенкендорфу шкатулку, что стояла в центре стола: «Извольте».

-Они знали, - понял Бенкендорф. «Обыскивать кабинет Петра  Федоровича бесполезно. Если там и были какие-то бумаги,  они уже все сожгли, наверняка. Прав был император, меня сюда посылая. Как это он сказал: «Ты, Александр Христофорович,  там ничего не найдешь. Эти люди умнее всей Тайной Канцелярии, вместе взятой».

 Бенкендорф  сложил паспорта в свою папку испанской кожи: «На квартире будет постоянно находиться жандармский пост. Нам необходимо обыскать кабинет его превосходительства полковника. Прошу прощения, - отчего-то добавил он.

Федор поднялся, - Бенкендорф тоже встал. Распахнув дверь, что вела в переднюю, мужчина повел рукой: «Третья комната направо по коридору, там не заперто».

Он так и стоял, оглядывая Бенкендорфа. Тот вдруг увидел разоренную, сожженную Москву, и обросшего рыжей бородой, хромающего мужика в крестьянском армяке. «Глаза у него сейчас такие же,  вздохнул Бенкендорф, - будто лед.  Император тоже так смотрит, бывает».

Бенкендорф  остановился на пороге. Переложив папку в другую руку, он сбил пылинку с мундира: «Его величество желает поговорить наедине с ее превосходительством Евгенией Петровной Воронцовой-Вельяминовой. Вы не волнуйтесь, - он опять закашлялся, - у нас экипаж. Я лично отвезу Евгению Петровну во дворец и доставлю обратно».

Никто не произнес ни слова. Подняв голову, он натолкнулся на холодный, прозрачный взгляд мадам Кроу.  Женщина сидела, выпрямив спину, выставив вперед острый подбородок.

-Я извещу свою дочь, - Марта поднялась. Пройдя мимо Бенкендорфа, - на него повеяло жасмином, - она скрылась в глубинах квартиры.

Бенкендорф  вздохнул. Поклонившись так и не сдвинувшимся с места людям, закрыв за собой дверь гостиной, он велел жандармам: «Начинаем».

Николай стоял, в большой, пустынной гостиной, освещенной только несколькими свечами, прижавшись лбом к стеклу, глядя на Неву. Он вспомнил голос обер-полицмейстера Шульгина: «К утру, ваше величество, здесь ни одного трупа не останется, обещаю вам». Они с Бенкендорфом и свитой шли по мокрому от крови невскому льду. Солдаты баграми сбрасывали в проруби тела расстрелянных людей. Николай услышал стоны. Отвернувшись,  он сухо сказал Шульгину: «Пусть подготовят справку о количестве погибших. И арестованных  тоже».

Николай повертел в руках бумагу: «Генералов - 1,штаб-офицеров - 1,обер-офицеров разных полков - 17,нижних чинов лейб-гвардии - 282,во фраках и шинелях - 39,женского пола - 79,малолетних - 150,черни - 903.Итого - 1271 человек». Николай посмотрел на приписку карандашом: «Арестованных в Петропавловской крепости -  371 солдат Московского полка, 277 - Гренадерского и 62 матроса Морского экипажа».   Он сжал зубы: «Мерзавцы…, Сейчас весь город обыскивают, их уже во дворце, как бы ни полсотни. Дворяне, аристократы, - Николай подышал, успокаиваясь, - валят все друг на друга. Уже с десяток человек мне сказало, что во главе всего стоял полковник Воронцов-Вельяминов. Жена его накануне бунта обходила заговорщиков, передавала последние распоряжения. Врут, конечно. Они  готовы кого угодно оболгать, чтобы свою шкуру спасти».

Вернувшись с реки, он пришел к жене. Та рыдала, укрывшись в постели, у нее мелко тряслись руки. Александра Федоровна, подняв красивую голову, кусая губы, выдохнула: «Nicolas, там были женщины, дети…, Зачем…, - она скорчилась в клубочек, и прошептала: «Это предзнаменование, я знаю, теперь мы никогда, никогда не будем счастливы».  Он, внезапно, разозлился. Поднявшись с кровати, заставив себя сдержаться,  Николай хмуро сказал: «Это была моя обязанность, как императора, вот и все. Завтра к тебе придет врач. Как дети?»

Жена ничего не ответила, только забилась глубже под меховое одеяло. Николай, уже выйдя из ее комнат, вслушавшись в шум внизу, - во двор заезжали закрытые кареты, - постучал в двери крыла, где были покои матери.

Мария Федоровна стояла у окна, тоже, со свечой в руке. Николай вдохнул с детства знакомый запах - ванильный, сладкий. Подойдя к матери, уронив голову на ее плечо, - он был много выше, - Николай расплакался. Вдовствующая императрица гладила его по спине. Достав шелковый платок, вытерев ему слезы, мать шепнула: «Ты этого не помнишь, ты дитя был совсем. Когда твой отец умер…»

-Когда его убили, - вздохнул Николай. «Зачем притворяться, maman,  мы знаем, что там было на самом деле».

-Когда твой отец умер, - упрямо повторила Мария Федоровна. Николай увидел жесткую складку в углу ее еще красивого, обрамленного морщинами рта. «Весна была. Март. Той ночью началась страшная гроза, с молниями. Я твою бабушку покойную во сне увидела. Она мне и сказала: «Это месть. Теперь все царствования на крови будут начинаться, пока она не выполнит предначертанное».

-А кто - она? - невольно спросил Николай.

-Не знаю,  - вздохнула Мария Федоровна. «Был бы жив Alexandre…, - она не закончила. Николай, разъярившись, проговорил: «Он не жив, maman! Незачем мне напоминать о том, что вы его любили больше меня. Вы и Константина больше любите, я знаю!»