-Тетя Тео, -  девушка опустилась на обтянутый бархатом табурет у рояля палисандрового дерева, - вам сложно было русский язык учить?

-Милая моя, - усмехнулась Тео, - я здесь четверть века живу, выучила, конечно.

-Она православие приняла, - отчего-то подумала Юджиния, положив руку на свой крестик, - венчалась в их церкви. Дядя Теодор православный, и кузен Пьер тоже.

-Тетя Тео, - Юджиния подняла лазоревые глаза, - а вы не могли католичкой оставаться? Здесь, в России.

-Отчего же не могла, - Тео оправила свою шаль, - пурпурную, вышитую золотом. Юджиния, восторженно, подумала: «Шестьдесят лет ей этим годом, а она до сих пор, как царица Савская».

-Ты видела, - продолжила Тео, - у нас католический собор есть, и англиканская церковь. Вы ходили, с родителями, туда, на Английскую набережную. Твой отец будет  рядом контору «Клюге и Кроу» открывать». Она улыбнулась: «Я, милая, обет Господу дала, как мы из Франции бежали. Если выживем, если императрица Екатерина, покойная, простит Теодора, то приму его веру».

-А могла не простить? - нахмурилась Юджиния.

-Могла и в ссылку отправить, - пожала плечами Тео. «Мы с Мишелем, конечно, за ним бы поехали…, - она прервалась и поклонилась вошедшим женщинам. «Мне написали из Европы, - смешливо сказала вдовствующая императрица, -  о ваших талантах, мадемуазель Эжени. Мы с удовольствием вас послушаем».

-Конечно, - согласилась вторая. Юджиния посмотрела на жену Александра: «Красавица, какая, а ведь ей сорок уже». Елизавета Алексеевна была в простом, светлом платье. Золотистые, мягкие, немного вьющиеся волосы - прикрыты шелковой, домашней шляпой.

-Мне о вас говорила моя сестра, Вильгельмина, - ласково сказала императрица, - она очень вас хвалила, мадемуазель Эжени. Пока к нам не присоединились мужчины, - вдруг, озорно, велела она, - пусть нам мадам Тео споет что-нибудь, - Елизавета улыбнулась, - сомнительное. Можно ведь, матушка? - она склонила голову набок. Мария Федоровна проворчала: «Можно, можно. Что-нибудь парижское, мадам Тео».

-Mon amant me délaisse

O gai ! vive la rose !

Je ne sais pas pourquoi

Vive la rose et le lilas ! - пела женщина и Юджиния, аккомпанируя, подумала: «Это они сомнительных слов не слышали.  Я помню, как мы по-семейному обедали, у тети Тео. Меня с Пьером в библиотеку послали, а мама, тетя Тео и дядя Теодор в гостиной остались. Тетя Тео Беранже пела. Он сейчас во Франции запрещен. Здесь тоже, наверное».

В кабинете было тепло, в окна, растворенные на лужайку, веяло запахом сирени. Император просмотрел письма: «Я очень рад, мадам Кроу, что мой царственный брат, принц-регент, рекомендует вас, как доверенного курьера. Вы в Париж через Амстердам будете возвращаться?»

Марта кивнула и позволила себе улыбнуться: «Ваше величество, любая корреспонденция будет доставлена адресатам без задержек. И вашей сестре, ее величеству королеве Нидерландов - тоже».

-Да, - Александр повертел в руках серебряный нож для бумаги и поднял красивые, голубые, в мелких морщинках глаза. «Дипломатическая почта, - он поморщился, - все равно ненадежна, мало ли что.  Скажите, - он постучал по столу длинными пальцами, - какие там новости, со Святой Елены? Бонапарт больше не преподнесет нам сюрприза?»

-Его надежно охраняют, - спокойно ответила Марта, - там военные фрегаты, армейская часть…, Да и это, все-таки, очень далеко.

-Разве что за ним прилетят на воздушном шаре, - коротко усмехнулся Александр: «Шучу, шучу. Я на завтра пригласил вашего мужа - хочу  с ним обсудить кое-что. Я слышал, он финансирует проект так называемой железной дороги».

Марта отпила кофе из тончайшей, фарфоровой чашки. «Локомотивы уже работают на всех шахтах моего  мужа. Мой пасынок, сэр Майкл Кроу, сейчас готовит проект дороги, по которой будут перевозить людей».

-Ради этого, - Александр потер чисто выбритый подбородок, - я и хочу  увидеться с вашим мужем, мадам Кроу. Идите, - он отпустил женщину, - дамы уже, наверняка, в гостиной. Раз вы в столице до конца лета, я успею подготовить все ту корреспонденцию, что вы возьмете в Европу».

Марта закрыла за собой дверь: «Умный человек, без сомнения. Джон мне еще на Венском конгрессе это говорил. Жаль, что у него нет наследников. Братья его, по слухам, до него не дотягивают».

Она подошла к гостиной и прислушалась: «Нет, нет, мадам Тео, -  рассмеялся женский голос, - то, что вы нам поете, можно петь в монастыре. Я уверена, что вы знаете другие мелодии».

Марта толкнула дверь  и поклонилась императрицам: «С вашего позволения, я заменю свою дочь за инструментом. Эжени пока может погулять, раз мы ждем его величества с братом».

-Конечно, - махнула рукой Мария Федоровна, - идите, мадемуазель Эжени. Здесь совершенно безопасно. У нас красивая скульптура, павильоны….

-Я слышала о «Девушке с кувшином», ваше величество, - Юджиния поднялась и присела в реверансе.

-Да, да, - отозвалась жена Александра, - прелестная статуя, изображает молочницу месье Лафонтена. Там фонтан, очень уютное место. Выйдете из дворца, пойдете по главной аллее, третий поворот направо.

Юджиния поклонилась, исчезая за дверью. Марта проводила дочь глазами. Сев к фортепьяно, женщина смешливо сказала: «Милые дамы, непревзойденный месье Беранже». Она подмигнула Тео, и женщины запели:

-Я всей душой к жене привязан;

 Я в люди вышел... Да чего!

 Я дружбой графа ей обязан,

 Легко ли! Графа самого!

 Делами царства управляя,

 Он к нам заходит, как к родным.

 Какое счастье! Честь,  какая!

 Ведь я червяк в сравненье с ним!

 В сравненье с ним,

 С лицом таким -

 С его сиятельством самим!

Императрицы, сначала, изумленно молчали. Мария Федоровна, расхохотавшись, захлопав в ладоши, велела: «Дальше!»

Юджиния оглянулась. У бронзовой статуи девушки, было тихо, тенисто, журчала вода. Девушка,  потрогав прохладный, влажный камень, услышала  голос: «Мадемуазель Эжени!»

Он вскочил с травы и оправил простой, темный сюртук. «Он меня ниже, - поняла Юджиния, - ненамного, но ниже.  Кузен Пьер, он, в родителей, конечно. Тетя Тео шести футов ростом, а дядя Теодор говорит, что, таких как он, на ярмарках показывают».

-А как вас сюда пустили, месье Александр? Это ведь императорский парк, закрытый, -  весело поинтересовалась девушка. Она была  в шелковом, дневном, скромном платье, белую шею огибала полоска кружева.

Пушкин отмахнулся: «Я еще подростком  здесь все облазил, я совсем недавно, -  он вдруг покраснел, - Лицей закончил. Сторожа меня еще помнят».

-Ему всего двадцать, он говорил, - Юджиния все смотрела на статую молочницы, что печально склонила голову. «Странно, иногда он совсем ребенок, смеется, дурачится. Потом у него глаза вдруг становятся, как у старика. Вот как сейчас».

Он ничего не мог с собой сделать - он пришел сюда, чтобы объясниться. Вместо этого, внезапно, покусав карандаш, Пушкин пробормотал: «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…, Простите, мадемуазель Эжени, у меня так бывает».

-Я уже поняла, - хихикнула девушка. «Вы незнакомым людям на улице стихи читаете, моему отцу, например».

-Ваши родители, - Пушкин посерьезнел, - замечательные люди. Как Воронцовы-Вельяминовы. Мадам Тео мне рассказывала, что они с вашей матушкой еще в Америке познакомились, в юности».

 Юджиния кивнула, и Пушкин полюбовался  ее лазоревыми глазами: «Ничего говорить не буду. Видно, что Петруша ее любит. Может, хоть смелости наберется, объяснится…, Он воевал, в партизанах был, а робеет». Он чуть улыбнулся: «Я  просто буду называть ее N.N. Вот и все, - он тряхнул головой и откашлялся: «Я, почему, попросил вас прийти, мадемуазель Эжени. Я хотел сказать, что всегда буду вам другом. И, если вам что-то надо будет…, - он не закончил. Юджиния отчаянно подумала: «Может быть, спросить у него о кузене Пьере? Они друзья…, Нет, нет, это неприлично».

-Спасибо, месье Александр, - она протянула маленькую, крепкую руку. Пушкин почувствовал, какие жесткие у нее кончики пальцев.