Она присела на лавку. Увидев глаза Пети, женщина рассмеялась: «Не бойтесь, я не ведьма. Пейте, - она поднесла к его губам стакан. «Не знаю, вам, наверное, батюшка обо мне рассказывал. Я ваша кузина, дочь рава Авраама Судакова. Ханеле меня зовут».

-Я о вас слышал, - изумленно признал Петя. «Но как..., вы, же еврейка, и трогаете меня. Я знаю, вам нельзя, я же гой..., И дверь не открыта, - он приподнялся.

-В Любавичах были, - утвердительно заметила Ханеле и отмахнулась: «Я одна живу, с дочкой, и  вообще - я не такая как все, Петр Федорович. Не беспокойтесь, выздоравливайте, а потом я вас к отцу переправлю».

-Он жив? - Петя покраснел. «Откуда вы...- юноша оборвал себя, вспомнив смешок отца: «Не знаю, как у нее это получается. Я ученый, материалист, не должен такое на веру принимать, а вот, - Федор развел руками, - ничего не сделаешь. Бывают такие люди, милый мой».

-Жив, - Ханеле ласково погладила его по голове. «Был ранен, но вернулся в армию. И брат ваш жив, Мишель, и дядя Иосиф, и сын его. И с матушкой вашей все в порядке. Вы отдыхайте, моя дочка тихая девочка, вас не потревожит. А вот мой отец, дядя ваш, - Ханеле вздохнула, - умер, летом еще. И жена его тоже. Как у нас говорят: «Благословен Господь, судья праведный». Она вытерла ему губы салфеткой: «Я по хозяйству пойду, а моя дочка почитает вам, она тоже русский знает».

Хорошенькая девчонка лет шести устроилась рядом с ним, держа на коленях стопку книг. Она весело сказала: «Мама книги в Гродно покупает. А французские книги, - она показала ему издание Мольера, -  нам папа привозит. Вы стихи любите? Я люблю. Меня тоже - Хана зовут, Анна, если по-русски. Это я вас нашла, - Петя увидел улыбку на ее губах.

-Вы выздоровеете, - успокоила его девочка.

-Твой отец-француз? - удивился он.

Девчонка кивнула. Смешно подвывая, она начала читать какое-то стихотворение, и Петя заснул - успокоено, сладко.

Ханеле стояла во дворе, ежась от пронзительного, восточного ветра. Та сторона неба уже была затянута серыми, тяжелыми тучами. Она подышала себе на руки. Помотав головой, отогнав видение раскачивающейся петли, Ханеле шепнула: «Она хорошая девочка, и ничего ему не скажет. Она уже знает - нельзя говорить дурные вещи. А что придется подождать,  так мы подождем, ничего страшного. Господь правильно рассудил, да и я  для своей дочери такой судьбы не хочу».

Женщина взяла топор, и стала рубить дрова - ночь обещала быть холодной.

Он спешился на повороте лесной дороги и повел коня в поводу. Иосиф и Мишель  остались в Гродно - ждать его. «Получу амулет, - сказал себе Наполеон, - и сразу же вернусь. Отгоним русских на север, к Санкт-Петербургу, и поставим  их на колени».

Он не хотел думать о том, что не сегодня-завтра начнется зима. Уже подмораживало. Мишель, как-то раз, осторожно заметил: «Ваше величество, я здесь долго прожил. Снег может в ноябре лечь, и тогда...- капитан де Лу не закончил. Наполеон вспомнил сожженные поля, трупы лошадей, кровавый понос, что бушевал среди солдат. В селе Троицком солдаты, собравшись вокруг костра, ежась от холода, жарили куски черноватого мяса. Рядом белел ребрами труп коня. Наполеон, сидя в возке, отвел глаза. Посмотрев на сундуки с золотом, он вздохнул: «Им этого до конца жизни хватит. Анна мне не откажет, не может отказать, она же любит меня».

Сейчас у него на плече висела тяжелая, холщовая сума. Золота там было фунтов двадцать -изломанных, перекрученных окладов от икон, с драгоценными камнями.

Наполеон  остановился. Присев, он раскинул руки - дочка бежала к нему. Она  радостно закричала: «Папа! Милый мой!»

-Аннет! - он вдохнул запах осенних листьев, поцеловал ее свежие, белые, с чуть заметным румянцем щечки. Девочка, вскинув на него серые глаза, улыбнулась: «У нас гость, русский. Он маме кузен. Сын ее дяди Теодора, что в Петербурге живет. Он ранен был, но уже оправляется. У него есть икона, но, - девочка сморщила нос, - она в холст завернута и в кладовке лежит, нам такое нельзя. Папа, а ты надолго? К нам ежик приходит, из леса, за молочком...»

Дочка болтала. Наполеон, глядя на крепкий, красивый дом, на сараи и коровник, на выложенную камнем дорожку, что вела к мельнице, вдруг, горько подумал: «Остаться бы здесь..., Анне еще сорока нет, молодая женщина. Еще бы дети родились. Я бы с землей возился, я ведь умею..., За то золото, что у меня есть, мне любой паспорт выпишут,  а в лицо меня никто не знает».

Он вспомнил сына, вспомнил Великую Армию, что мерзла и голодала сейчас за его спиной, в бесконечных равнинах. Прикусив губу, император велел себе: «Нельзя!»

-Ежика посмотрим, обязательно, - пообещал Наполеон дочери. «Мама идет, - девочка понимающе улыбнулась и дернула отца за руку: «Обед готов, а потом  я тебе свои тетради покажу, папа! У меня уже хорошо писать получается».

Девочка поскакала к дому. Он, как всегда, оказавшись в ее объятьях, тоскливо подумал: «Не могу. Не могу уезжать отсюда, Господи. Каждый раз, будто кусочек сердца от меня отрывают».

Дул резкий ветер с востока. Ее губы были теплыми, мягкими и вся она, под бараньей свиткой и шерстяной блузой,  была словно сделана из самого нежного шелка. Он, внезапно, ощутил, какой он сам грязный и пропотевший. Ханеле, оторвавшись от него, велела: «Сначала в баню. С утра тебя ждет».

Наполеон помялся. Держа ее за руку, он спросил: «А родственник твой?»

-Я его на мельнице устроила, - Ханеле, на мгновение, отстранилась от него. Она зорко поглядела на суму: «Отвезешь обратно, милый».

Наполеон покраснел. Что-то, пробормотав, император обреченно пошел вслед за ней. Он задал коню сена, и посидел с дочкой, послушав, как она читает. Потом дверь хлопнула и Анна велела: «Ты собирай на стол, милая, и за дядей своим сбегай. Мы с отцом пока попаримся».

Баня у нее была черной. Лежа на лавке, накрывшись холщовой простыней, целуя ее мокрые, вороные волосы, погрузившись в блаженное тепло, Наполеон  сказал: «Я амулет потерял, Анна. Когда мы через Неман переправлялись. Права ты была, мне надо воды остерегаться».

В открытое, маленькое окно были видны золотые листья берез и кусочек яркого, синего неба. Ханеле приподнялась на локте и поцеловала его: «Знаю, милый. И знаю, зачем ты приехал - чтобы я тебе новый написала».

-Не только для этого, - Наполеон усмехнулся. Проведя губами по нежной шее, он услышал шепот: «Не уезжай. Пожалуйста. Останься с нами, навсегда».

Император насторожился и повернул ее к себе. В серых глазах стояли слезы. Ханеле, приникнув к его плечу, помотала головой: «Помнишь, я тебе говорила о выборе?»

Он только кивнул.

Женщина села и взяла его руку. Перебирая сильные пальцы, она задумчиво сказала: «Нельзя. Нельзя такое писать два раза. Бог это запрещает. Разве что только...- она замялась. Наполеон требовательно спросил: «Что?»

-Можно обменять, - грустно ответила Ханеле. «Жизнь того, кого ты любишь - на амулет. Так что, - она вытянулась рядом, - выбирай».

Наполеон помолчал и гневно проговорил: «Выбирать нечего. Я люблю тебя, люблю нашу Аннет, и своего сына. И я скорее дам себе голову отрубить, чем расстанусь с кем-то из вас. Так и скажи своему Богу, понятно, - он усмехнулся. Ханеле, отвернувшись, глухо сказала: «Ты ведь можешь жить здесь, с нами..., Пожалуйста, я прошу тебя, прошу...»

Наполеон только обнял ее и посмотрел в окно. Шел мелкий, непонятно откуда взявшийся дождь, пахло банным теплом, вениками. Он увидел на небе прозрачную, слабую радугу. «Я бы хотел, - вздохнул он, - видит Бог, хотел бы, Анна. Но у тебя есть долг, и у меня тоже. Мне надо вернуться к армии и постараться сохранить жизни людям. Они верят в меня, они идут за мной...»

Женщина  только мелко закивала, прижавшись к нему. Потом, когда лавка скрипела, когда она, обняв его за шею, шептала что-то ласковое, глупое, любимое, он внезапно, остро понял, что больше никогда не увидит ни ее, ни девочки.

Наполен  усадил ее к себе на колени, и, удерживая в своих руках, тихо рассмеялся: «А ты что думала? Думала, что я начну выбирать,  кого из вас троих оставить в живых?»