Феодосия смеялась и обвивала змейку вокруг смуглой ручки — как браслет.

Она вообще ничего не боялась — только огня. Где-то далеко, очень далеко была его пылающая стена, рушащиеся стены домов, серый, клубящийся дым. Матушка говорила, что тогда она спасла Федосью, заставив ее дышать, но девочка знала — на самом деле это был он. Мужчина — высокий, смуглый, темноволосый. Он наклонился над ней, и на девочку повеяло чистым, холодным ветром — будто была она далеко на севере, или в море. Федосья знала, — то был ее отец.

Змея — небольшая, красивая, — свернулась колечками и зашуршала чешуйками, подняв изящную голову.

— Здравствуй, ужик! — улыбнулась Феодосия и, присев на корточки, протянула руку вперед.

Женщина, пробормотав что-то, плотнее закуталась в отороченное мехом шелковое одеяло.

За стенами опочивальни свистел холодный, северный ветер.

— Марфа! — услышала она чей-то голос в его шуме. «Беги!» Темный человек ждал ее, заслонив собой выход.

Она схватила кинжал, и, обернувшись, ударила туда — раз за разом, слыша хрипы и стон, чувствуя, как течет теплая, свежая кровь по ее рукам.

Марджана проснулась и, обернувшись на Касю, что мирно спала в углу, посмотрела на свои испачканные кровью пальцы. Она вздохнула, и, нашарив ногами расшитые сафьяновые туфли, прошла в умывальную.

Она плеснула холодной водой на лицо и вдруг застыла — из соседней спальни, где ночевали дети, слышался голос дочери.

Марджана нашарила в постели кинжал, — с тех пор, как ее пытались отравить, она упросила, Селима вернуть ей оружие, и нащупала на рукоятке клинка золотую фигурку рыси.

В огромном зале было тихо и сумрачно. Янычары охраняли двери снаружи, а здесь, среди темных колонн, никого не было. Марджана осторожно открыла дверь детской.

Дочь стояла на коленях, с любопытством рассматривая коричневую, блестящую змею.

— Федосья, замри, — спокойно сказала Марфа, и, вспомнив, как учили ее покойный батюшка и отец Феодосии, метнула кинжал. Змея задергалась, пригвожденная клинком к ковру. Дочь ахнула, и Марфа, быстро пройдя к ней, зажав ей рот, со всей силы наступила на хребет змеи. Раздался тошнотворный хруст.

— Мама, — тихо спросила девочка, — ты зачем ужика убила?

— Тихо. Ложись, — Марфа укрыла Феодосию, перекрестив ее, и посмотрела на мирно спящего сына. «То не ужик был. Закрывай глаза».

Она оглянулась и заметила валяющуюся в углу опочивальни плетеную корзинку. Убрав туда труп змеи, Марфа нашла на стенке прицепившийся к ней белокурый, длинный волос.

Она встала на колени и приставила к горлу Каси кинжал. Девушка заворочалась и попыталась присесть.

— Рассказывай, — потребовала Марфа и чуть надавила клинком на нежное, белое горло.

Голубые глаза служанки наполнились слезами.

— Я его ненавижу, — прошептала Кася. «Он убил мою мать».

— Как? — спросила Вельяминова.

— Она была его гездэ, давно еще, как нас только сюда привезли, — всхлипнула полька.

«Понесла от него, а ребенок застрял. Лекари сказали, что это мальчик. Он распорядился, — Кася уронила голову на колени, и разрыдалась, — ее…, разрезать. Сказал, что один сын ему дороже, чем сотня женщин. Мама умерла, а там…, у нее была девочка. Тоже мертвая».

— Тихо, — Марфа погладила ее по голове. «И все эти три года ты за мной следила?»

— Да, — Кася не смотрела на нее.

— Что тебе обещали? — спросила Марфа, вглядываясь в невзрачное, курносое лицо девушки.

Внезапно она поняла.

— Она отдаст тебя своему сыну? — усмехнулась женщина. «Мураду?».

Кася закивала головой. «Я буду его третьей кадиной. У меня широкие бедра, я девственница, мне шестнадцать лет. Я рожу ему здоровых сыновей. Когда ваш сын умрет, — сказала она».

— Мой сын не умрет, — Марфа поднялась и помолчала. «Скажи…, своей госпоже, что я жду ее у себя на террасе, как взойдет солнце. И если ты еще раз приблизишься к моим детям, то взойдешь на брачное ложе слепой и без носа, поняла?».

Кася кивнула.

— Красивый вид, — Марджана посмотрела на рассвет, медленно поднимающийся над Босфором. «Будет жалко, если погода опять испортится».

— Помнишь, я говорила, что ты неглупа, — высокая, белокурая женщина положила изящную ладонь на пальцы Марджаны. «Беру свои слова назад. Ты умна. Я тебе помогу, но и ты мне помоги».

— Как? — спросила та.

— Не задавай вопросов, когда придет время. И говори то, что я тебе скажу, — усмехнулась Нур-бану. «Делать тебе ничего не придется, не бойся».

— А что Джумана? — кадина все смотрела на окрашенное нежными красками небо.

— Не суди строго женщину, которая потеряла ребенка, ты сама едва этого избежала, — вздохнула венецианка.

— У нее был муж и сын, там, — она махнула рукой на запад.

— Когда на их деревню напали, сына убили у нее на глазах, а мужа увели в рабство, как и ее.

Она больше никогда его не видела. Она…, - Нур-бану помедлила, — сломалась. Сломанные деревья чаще гниют.

— И быстрее падают, — добавила Марджана.

— Да, — согласилась старшая женщина. «Джумана не твоя забота. Приходи сегодня ко мне, моя торговка принесет из города духи, шали, сладости. Поболтаем о том, о сем».

— А как же Соколлу? — зеленые глаза Марджаны вглядывались в море.

— Султаны уходят, великие визири остаются, — венецианка повернулась и добавила, через плечо: «Не удивляйся, если начнется дождь. Или снег. Зима здесь, — она улыбнулась, — бывает изменчива».

Эстер Хандали проницательно посмотрела на Марфу и обернулась к Нур-бану.

— Думаю, мы сможем это устроить, — сказала торговка. «Будет немного сложно, но я постараюсь. После заката доставлю твои, кадина, заказы, — она кивнула венецианке, — и скажу точно. Деньги? — еврейка не закончила.

— Вот, — Марфа показала страницу из материнской книжки и внезапно увидела в черных, красивых глазах Эстер огоньки удивления.

— Ну что ж, — торговка поднялась с колен. «Я проверю».

Нур-бану нежно поцеловала Эстер в щеку, и та выскользнула за дверь.

— Ты можешь взять что-нибудь… — Нур-бану повела рукой в сторону двора, — из своего…

— Могу, — Марфа поднялась, — но не хочу.

Джумана поежилась и набросила на себя мех. Ахмад погрел ее руки в своих ладонях.

— Когда тебе уезжать? — грустно спросила его мать.

— Через два дня, — юноша вдруг вздохнул.

— Задержись еще ненадолго, — попросила его Джумана. «Буквально на один день».

Она приблизила губы к уху сына и что-то зашептала.

Тот улыбнулся и медленно сказал: «Ну, это недальний свет. Я пошлю к нему надежного человека, все будет сделано».

— Только сначала она, — предупредила его мать и Ахмад, прижав ее к себе, пробормотал: «Ты будешь мной гордиться».

— Я уже горжусь, — поцеловала его Джумана.

Эстер разложила на ковре духи и взглянула на Марфу: «Те деньги, что у вас, кадина, в книжке. Их нет».

— Где же они? — застывшими губами спросила Вельяминова.

— Этот вклад уже забрали, — спокойно ответила женщина.

Селим, оперся на перила террасы и посмотрел на легкий снег, покрывавший берега залива.

«Еще одна зима, — улыбнулся султан. «Немного потеплеет, — выйду с Фаруком в пролив на галере, пусть сын привыкает к морю».

Он прошел по дорожке в сад. На лепестках роз виднелись прозрачные, быстро тающие хлопья. Мужчина присел и полюбовался сложным узором снежинок. «Ни один ремесленник не повторит того, что сделал, в своей милости, Аллах, — подумал он. «Христиане рисуют своего бога, и делают статуи его матери — глупцы! Нет такого художника, что сможет достойно запечатлеть прелесть Марджаны.

Селим, почувствовал, как соскучился по жене. «Надо будет распорядиться, чтобы как следует, протопили новую купальню и наполнили бассейны к завтрашнему дню. Заберу ее туда и не выпущу до полудня, а то и позже. Пусть принесут подогретого вина со специями, сладостей, — она их любит. Меха надо расстелить на полу».