-Делай, то, что я тебе скажу, - Эстер наклонилась к ней и зашептала что-то.

Батшева выслушала и робко спросила: «А если он не согласится, тетя?»

-Согласится, - уверила ее Эстер. «Он хороший мальчик, сын отца своего. За ним, как за каменной стеной будешь. Но не проговорись, - она метнула взгляд на живот женщины, - не проговорись, чей это ребенок, поняла?»

Батшева шмыгнула носом и кивнула: «Конечно, тетя. Спасибо, спасибо вам!»

Эстер взяла ее за нежное запястье: «Сейчас чаю тебе принесут. Выпей и спи. И не плачь больше, для ребенка это плохо. А в Ньюпорте, - она поднялась, - все сделаешь, что надо».

Эстер осторожно закрыла за собой дверь спальни: «Правильно. Нечего мальчику одному жить, нечего по замужним женщинам бегать, опасно это. Если бы он знал, он бы меня поблагодарил». Женщина улыбнулась: «И так поблагодарит, конечно. Он послушный сын».

Она посмотрела на часы. Услышав снизу голоса,  она оправила траурное платье. Пора было спускаться и принимать соболезнования.

Низенькая, в простом, темном платье, женщина, втащила в кабинет деревянное ведро с водой и швабру.  Она опустилась на колени и скатала тяжелый, персидский ковер: «Неосторожное обращение с оружием. Не будут же они писать, что вице-президент застрелился». Марта стала разводить в воде грубое, серое мыло: «Дэниел и не стрелялся, конечно. Но, во-первых, мне никто не поверит, а, во-вторых, - она выжала маленькими, сильными руками тряпку, - не стоит мне рисковать. Я здесь не за этим».

В газетах было напечатано, что после срочного заседания Конгресса и Палаты, и прощания с телом вице-президента, оно будет доставлено на семейное кладбище в Вильямсбурге. «Мать его там лежит, - Марта мыла пол, - мистера Дэвида во рву похоронили, вместе со всеми, кто в эпидемии умер, а Мэтью в Париже. Горовицы, как траур закончится, в Ньюпорт поедут».

Она прочитала некролог по Меиру в понедельник, уже выйдя из Белого дома. Марта вздохнула, пройдя мимо дома Горовицей, -  на подъезде появилось еще больше крепа: «Жаль его. Он всегда достойным человеком был».

Шкапы в Овальном кабинете она открыла быстро - отмычки не подвели. Уборщиц не обыскивали - у Марты, в потайном кармане, пришитом изнутри к подолу платья, лежал блокнот и карандаш. За три дня она просмотрела почти все документы. Сейчас, закрыв дверь, ожидая, пока высохнет пол, женщина принялась за еще один шкап.

Она не копировала бумаги - это заняло бы слишком много времени, а просто записывала все, что казалось достойным внимания.

-Войны не миновать, - Марта разогнулась. Захлопнув блокнот, спрятав его, она закрыла шкап. «У федералистов почти сорок депутатов, однако, они ничего не изменят.  Британия, конечно, примет вызов - не может не принять. Господи, может, победит Россия Наполеона? Может, не придется нам на два фронта сражаться...- Марта разложила ковер. Выйдя в коридор, она направилась в подвал - там уборщицы меняли воду.

Марта налила в ведро уксуса. По дороге обратно, она попросила одного из офицеров, что охраняли парадную дверь: «Вы распорядитесь, пожалуйста, чтобы лестницу в Овальный кабинет принесли. Окна там высокие, я до верха не дотянусь».

Стоя на лестнице, Марта вспомнила Галифакс. Они с начальником гарнизона прогуливались по выложенной серым камнем набережной. Марта  запахнула кашемировую шаль, - ветер с океана был резким, все еще холодным: «Насчет индейцев, ваше превосходительство. Может, не стоит их огнестрельным оружием снабжать, это не в их правилах…, И я слышала, ваши представители там, - Марта махнула рукой на запад, - им виски привозят, ром…»

Генерал посмотрел на нее с высоты своего роста: «Миссис Мур, я не лезу к вам, - он покрутил пальцами, - сами знаете, во что. И вы не лезьте в то, как мы обращаемся с этими дикарями. Чем быстрее они все сопьются и перестреляют друг друга, тем лучше. Канада должна быть такой же свободной от них, как и Америка. В этом нам есть, чему поучиться у соседей с юга».

Марта выпрямила спину и остановилась. В зеленых глазах играл холодный, злой огонь. «Я здесь родилась, - сказала Марта, сдерживаясь, - в Квебеке. За три года до конца депортации французов. Нас не тронули, потому что мой отец  оказывал услуги британским войскам. Но я знаю, генерал, сколько людей погибло в трюмах ваших кораблей…»

-Сколько французов, - поправил ее генерал. Марта, яростно,  приказала: «Молчите! Какая разница! Мало вам того, что те, кого не депортировали - бежали в Луизиану, или сидят на севере, в лесах и болотах, вокруг Сент-Джона. Вы  теперь за индейцев решили приняться, добить тех, кого в прошлом веке  в живых оставили. Я с микмаками выросла, - женщина прикусила губу, - дружелюбней людей и не найти. Канада огромная страна, мой отец покойный, - Марта вздохнула, - куда только не забирался, все восточные провинции обошел. А еще запад, север…, Или вы хотите, здесь все кровью залить?

-Если надо будет, - коротко ответил ей британец, - зальем.

-И в Америке так же, - пробурчала Марта, вытирая сухой тряпкой блестящие, чистые окна. «Надо Меневе сказать - пусть уходит. Тем более, война вот-вот начнется».

На Пенсильвании-авеню было солнечно, шумно.  Мальчишки-газетчики кричали во весь голос: «Палата и Сенат поддержали Мэдисона. Война! Война!»

Марта купила  National Intelligencer. Дойдя до Капитолия, женщина присела на деревянную скамейку. «Палата - 79 из депутатов проголосовали «за», 49 - «против», - прочла она и хмыкнула: «Надо же, кто-то к федералистам присоединился. А Сенат? - Марта поискала глазами: «19 сенаторов - «за», 13 - «против».  Она быстро посчитала: «Не такое уж и большинство». Марта  свернула газету: «Хотя какая разница».

Марта прошла мимо особняка Горовицей, краем глаза увидев, как слуги грузят сундуки в карету. «В Ньюпорт уезжают, на похороны, - вздохнула она. «Как я на озера доберусь, Мирьям обо всем будет знать, Эстер ей напишет. А что я здесь была, я Мирьям не скажу, конечно. Сделаю вид, что из Канады к ним добралась».

Вечером того же дня маленькая, неприметная женщина с потрепанным саквояжем в руках села в почтовую карету, что шла в Питтсбург.

Эстер перебрала нежными пальцами конверты: «Раз войну объявили, то до Британии пока письма не дойдут, и оттуда  тоже». Она вздохнула: «Сестра твоя пока не узнает ничего».

Последняя весточка от Рахели была на Песах. Она писала, что Аарон и девочки растут, и что они с мужем, наконец-то, собрали денег на расширение приюта.

Батшева сидела за столом орехового дерева, низко склонив прикрытую траурной шляпой голову, надписывая конверт. Свекровь осмотрела ее,  в спальне, вечером, и бодро улыбнулась: «Все хорошо. Девушка ты молодая, здоровая - все будет в порядке. И помни,  когда в Ньюпорте к Натану пойдешь,- надо…- Эстер повела в воздухе рукой, -  сама понимаешь. Потом три месяца нельзя будет ничего, до хупы».

Батшева жарко покраснела и кивнула. «Господи, - подумала она, - как мне тетю Эстер благодарить? Я блудница, хуже Иезавели, так согрешить. Меня ведь не этому учили родители. Рахели, хоть крестилась,  все равно праведную жизнь ведет. И Малка -  семеро детей у нее, тоже праведница. Господи, помоги мне, тетя Эстер могла бы меня на улицу выбросить…, Куда бы я пошла, с ребенком на руках?»

Эстер позвонила в серебряный колокольчик: «Местная почта - для миссис Мирьям, на озера, и мистера Бенджамин-Вулфа, в Бостон. А здесь, - она передала письма, -  иностранная, в Амстердам, и в Иерусалим».

Лакей, с поклоном, забрал письма. Эстер озабоченно подумала: «Они, наверное, в поход отправились - Иосиф с Давидом. Ничего, там Джо, Дебора - прочитают. Господи, убереги моего брата и племянника от всякой беды. Хоть и врачи они оба, а все равно военные».

-Иди, - Эстер отпустила невестку, - Натан сейчас появится, отправляться надо.

Сыну дали отпуск на месяц из-за траура,  а потом, как сказал Натан: «С этой войной будет много работы. Меня переводят в армейскую прокуратуру, со званием майора».