Менева тогда зашел в какую-то таверну. Заказав себе имбирного пива, - он не притрагивался к спиртному, Канжди учил его, что нельзя осквернять душу краснокожего, - сев на мощеной булыжниками набережной, он закрыл глаза. Чувствуя на лице  тепло весеннего солнца, мужчина долго думал.

Он и сейчас думал - о белых. «Они мощные, - сказал себе Менева, - очень мощные. У них порох, пушки, у них знания. А у нас? У нас земля, - он почувствовал, что улыбается, - у нас цветы на склонах гор, пение ручьев и горячие озера. Луки и кони, и наше бесстрашие».

-Надо уйти, -  понял он. «Найти сестру, и увезти ее на запад. Потом Рыжая Лиса придет ко мне, я верю. Я просто буду ее ждать. Будем жить там, куда белые не доберутся, в горах, в тишине..., Растить детей. А воинам своим я так скажу - кто хочет, пусть идет со мной, кто хочет - пусть воюет с белыми. Хотя, - он выбил трубку в глиняную пепельницу, - если белых не трогать, то и они нас  не тронут. Просто не заметят».

Менева поднялся. Тщательно умывшись, он расчесал свои темные волосы.  На него здесь, на востоке, не обращали внимания, - кожа его была лишь слегка смуглой, он был хорошо, даже изысканно одет. В магазине Бирнбаума он  купил себе простой, но элегантный серебряный хронометр. Черный Волк, как и всякий индеец, считал время в переходах - они были разными в прерии, или в горах, летом, или зимой. Он просто не смог устоять перед волшебством двигающейся стрелки.

Бирнбаум продал ему учебник правописания и английской грамматики Уэбстера - в темно-синей обложке. Сначала карандаш в сильных пальцах индейца наотрез отказывался выводить буквы, но потом Менева вспомнил, что умеет не только стрелять, и стреноживать лошадей. Канджи научил его лечить раны, и даже шить одежду.

-С иголкой же я справляюсь, - пробурчал он, сидя при свече в крохотной комнате постоялого двора на окраине Цинциннати. «И с этим справлюсь».

Сейчас он уже бойко писал - некрасиво, но разборчиво.

Уже принимая свертки от Бирнбаума, Менева увидел в углу связку запыленных, растрепанных книг. «На бумагу для обертки отложил, - махнул рукой торговец. «Поройтесь, что понравится - можете бесплатно взять».

Он выбрал томик, на потрепанной обложке которого было вытиснено тусклым серебром: «Лирические баллады».

Открыв его в почтовой карете, что катилась по дороге из Цинциннати на восток, Менева изумился - он никогда еще не видел слов, которые сами складывались в песню. «Если записать то, что мне пел Канджи, - понял Черный Волк, - получится точно так же».

Он прочел:

-И все на юг, и все вперед, -

Как будто север гонит

Нас от себя, а юг влечет

И грусть в волнах хоронит...

Вот, день за днем, пошли дожди,

Туманы с холодами;

И вдруг повсюду впереди

Зазеленел пред нами

Плавучий лед - и здесь и тут,

Как драгоценный изумруд.

Он тогда заплакал - так это было красиво.  Его спутники по карете изумленно посмотрели на него. Менева, смутившись, что-то пробормотал.  Он  листал «Старого Морехода» и видел перед собой белоснежные вершины гор. Когда они с Канджи пришли в долину горячих озер, Менева, еще ребенок - тоже заплакал.

Шаман только погладил его по голове и улыбнулся: «Нет ничего стыдного в том, чтобы любоваться мощью земли, мой мальчик. Тебе тяжело будет воевать, - задумчиво добавил Канджи.

-Почему? - ребенок вскинул на него черные глаза.

Канджи приложил ладонь к смуглой груди и грустно ответил: «Сердце. Оно у тебя есть, мальчик, и когда-нибудь  ты последуешь  за ним».

-Я буду воином, как мой отец, - упрямо сжал губы ребенок.

-Будешь, - усмехнулся тогда Канджи.

Менева присел на подоконник и открыл свою тетрадь. Еще в Нью-Йорке он стал вспоминать песни Канджи и записывать их, по-английски, мучаясь над тем, чтобы они звучали так же красиво, как слова в той книге.

-Кольридж и Вордсворт, - напомнил себе Менева. «Если бы они были индейцами, они бы, наверняка, стали уважаемыми людьми - редко кто умеет  так петь».

Пока получалось нескладно, но Менева не собирался сдаваться.  Он перевернул страницу и прочел: «Мораг Бенджамин-Вулф».

Особняк было найти легко. Первый же прохожий на набережной указал ему на Бикон-Хилл и добавил: «Там не пропустите, его сразу видно».

-Как Белый дом, - зачарованно подумал Менева, рассматривая гранитные ступени, мраморный портик, подстриженные кусты и клумбы роз за кованой оградой. Рыжая Лиса сказала ему, что сестра - замужем за белым, однако ее мужа видно не было.  Менева сразу узнал ее - угольно-черные волосы были прикрыты легкой, широкополой шляпой, она была в светлом, красивом платье, только вместо сухих ягод на белой шее блестели какие-то винно-красные камни.

Менева хотел просто перебраться через ограду, вечером, и постучать в парадную дверь дома, но потом индеец  увидел гостей, - их было четверо, - и ребенка. Крупный, синеглазый мальчик в бархатном костюме,  называл Мораг «мамой».

-Племянник, - понял Менева. Мальчика звали Тед,  Индеец вернулся на постоялый двор. Ловко вырезав ножом фигурку волка из поднятой на улице дощечки, он грустно сказал: «Нет, нет, она ведь замужем, у нее сын..., Она не бросит белых, не уйдет со мной. Но хотя бы познакомиться, просто сказать, что я жив. Она меня и не помнит, наверное».

-Надо за ней проследить, - велел тогда себе Менева. «Она пойдет куда-нибудь, одна. Там я ее и встречу».

Индеец соскочил с подоконника. Спустившись вниз, мужчина  направился по еще спящим, утренним улицам на Бикон-хилл.

В доме еще было тихо. Мораг, умывшись, стоя в гардеробной, выбрала свое самое простое платье. «Мама сегодня в Линн поедет, на целый день, искать эту миссис Хардвик, - вспомнила женщина, натягивая чулки. «Папа ее на боте туда везет. Они и Теда берут, и Дебору. А Элайджа в порту, его корабль грузят сейчас. Вот и хорошо».

Она проглотила залпом чашку кофе, что принесла горничная, даже не почувствовав вкуса: «Как миссис Кроу и капитан Кроу к завтраку спустятся - передайте им, что у меня заседание попечительского комитета, в больнице. Это на целый день».

-Здесь отлежишься, - сказала ей акушерка,  принимая деньги - худая, с прикрытыми потрепанным чепцом седыми волосами. «С утра приходи, все сделаем. У меня каморка есть, там побудешь. Как кровь остановится, домой пойдешь. Не ты первая, не ты последняя».

Мораг посмотрела на грубый, деревянный стол: «У меня подруга есть, она говорила, что ее подруга, миссис Хардвик..., умерла после такого».

-Бесс Хардвик денег пожалела, - хмыкнула старуха. «Она бы и не наскребла столько, сколько я беру. Наняла  заезжую акушерку, той и след простыл. Ты не волнуйся, -  женщина увидела мертвенно-бледное лицо Мораг, - я этим тридцать лет занимаюсь».

Мораг перекрестилась и сошла по мраморной лестнице: «Теда бы увидеть. А если я сюда больше не вернусь? Нет, нет, он проснется, если я в детскую поднимусь. Все, иди, -  разозлилась она на себя.

Она проскользнула в открытую лакеем калитку и направилась вниз, к гавани. Мораг не обратила внимания на изящного молодого человека, в хорошо сшитом, темном сюртуке. Тот, вывернув из-за угла - пошел за ней.

-Куда это с утра, так рано? - недоуменно подумал Менева. Сестра шла быстро, не оглядываясь. Они оказались в бедном квартале. Вдоль пыльной улицы шныряли мальчишки-разносчики из лавок,  нараспев кричали торговцы всякой мелочевкой.

Сестра толкнула хлипкую, деревянную дверь неприметного дома. Менева, подождав, нырнул вслед за ней на узкую, заплеванную лестницу. Сверху доносились женские голоса. Он опустился на колени и приник глазом к замочной скважине.

В комнате горел очаг. Мораг, посмотрев на таз с кипящей водой, что стоял на треноге, вздрогнула. Ставни были закрыты, горели свечи. В темноте она увидела металлический блеск спиц.

-Не раздевайся, юбки только подыми - велела акушерка, - тряпки у меня есть. Выпей, - она протянула Мораг оловянный стаканчик с темной жидкостью, - лауданум. Не так больно будет. Ложись, - она кивнула на застеленный холстом стол, - привяжу тебя.