-Я Батшеву переодела, теперь она гулять хочет. Ханеле ушла, ей еще к бедным надо, а госпожа Сегал только к ужину появится, для мужчин готовить. Она кого угодно своим нытьем изведет, Рахели.

Старшая сестра неловко улыбнулась: «Это наша младшая, Батшева. Вы простите, ей восемь лет, она на улицу хочет, а нам нельзя...»

-Я знаю, - Пьетро вздохнул.

-Вам можно выходить из дома, только когда шива закончится. Вот, - он порылся в своей суме и достал пакет. Пьетро положил его на сундук, что стоял в передней: «Это письма вам, из Лондона, из Америки…Я могу погулять с Батшевой, госпожа Горовиц, - он  покраснел. «Если вы мне доверяете…»

-Я хочу, - раздался звонкий голос сверху. Белокурая девочка спустилась по лестнице и протянула Пьетро ладошку: «Хочу с ним».

Рахели слабо улыбнулась: «Если вас это не обременит, господин Корвино…»

-Меня ничто не может обременить, - просто ответил Пьетро, -  знайте, что мое время  принадлежит вам. 

Он присел и  оправил холщовый передник Батшевы: «Ты знаешь, как пройти к Стене?»

Девочка выразительно закатила темные, большие глаза и потянула его на улицу: «Кто же не знает? Сейчас я все покажу».

Они уже заворачивали за угол, как Батшева вздохнула: «У нас теперь нет мамочки Дины. А у тебя, - она посмотрела на Пьетро, - есть мама?»

-Нет, - ответил он. «И я ее не помню. И отца у меня нет, милая».

-Бедный, - сочувственно сказала Батшева, сжав его руку. Она оживилась: «Пойдем».

Пьетро оглянулся , но дверь дома Горовицей уже захлопнулась. Все время, пока он шел к Стене, он видел перед собой ее глаза - огромные, лазоревые, полные слез. «Господи, - попросил он, - сделай так, чтобы ей было легче. Пожалуйста, прошу тебя. Хотя бы немного».

Он прошептал, неслышно, одним дыханием: «И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они показались ему, как несколько дней, потому что он любил ее».

-Как несколько дней, - напомнил себе Пьетро. Встряхнув рыжей головой, юноша понял, что улыбается.

Большие часы красного дерева медленно тикали на стене. Лея внесла фарфоровую супницу и робко присела напротив мужа: «Авраам...Ханеле уже двадцать три года...»

Он молчал, просматривая какие-то документы, делая в них пометки. Лея налила суп и нарезала свежую, еще горячую халу: «Может быть, ее выдать замуж в Польшу..., Там ведь не знают...»

-Не знают, - он отодвинул бумаги, и, принялся за еду: «Не знают. Нет,  знают, вот, - он похлопал большой рукой по столу, - оказывается, Виленский Гаон в прошлом году, перед своей смертью, собрал свою переписку с моей дочерью. Я только сейчас получил этот пакет».

-Да как она смела! - ахнула Лея. «Она, женщина, писала незнакомому мужчине..., Авраам, это ты виноват, сказано же: «Кто учит свою дочь Торе, тот учит ее разврату!». Зачем ты ей позволял…, - он посмотрела в холодные, серые глаза мужа и осеклась.

-Эти письма я сожгу, - ответил Степан. Он вздохнул про себя: «Нельзя ее выдавать замуж. Она начнет рожать, ухаживать за детьми..., О книгах придется забыть. Мне всего сорок шесть, будет странно, если я прекращу писать. Ладно, Ханеле и не хочет замуж, кажется. Вот и хорошо».

-Я все устрою, - улыбнулся он и посмотрел на живот жены: «Все в порядке?»

-Да, - ласково ответила Лея. Ночами, после того, как муж уходил на свою кровать, она лежала, положив руки туда, где был ребенок, чувствуя его движения: «Мальчик мой…, Мой Исаак..Ты будешь великим мудрецом, я знаю, я чувствую..Как твой дед».

Она принесла мясо. Степан, искоса поглядел на нее: «Ей сорок шесть, она может не пережить родов. Женюсь на старшей дочери Горовица. Она недурна собой, и мать ее была плодовитой. Мне нужны сыновья, а того мерзавца я больше и видеть не хочу».

Лея все молчала. Только потом, убирая со стола, она, нерешительно,  проговорила: «Госпожа Сегал сказала мне, что видела Моше..., Он на стройке работает, - Лея помялась. Выдохнув, покраснев, она добавила: «В квартале у гоев. Авраам, как же так, а если он...- женщина не закончила, и ее губы задрожали. «Мы ведь даже не знаем, ходит ли он в синагогу...»

-Ходит, - хмыкнул Степан, складывая бумаги, потянувшись за молитвенником. «К нам в Бейт-Эль я его пускать не велел - ни в ешиву, ни в синагогу. Другие ешивы тоже перед ним двери закрыли. Он в синагоге Ари стал молиться, напротив нашего бывшего дома. Там старики собираются, с ними уже ничего не сделаешь». Он вздохнул и начал читать благословение после еды.

-Не вспоминай о нем, - коротко велел он Лее. Степан принял от жены капоту. «Тем более, если он женится на той развратнице..., Я видел в Европе - они не соблюдают кашрут. Мать ее, наверняка, не ходила в микву..., - он нежно погладил Лею по щеке: «У нас будет другой сын, милая. Я сегодня поздно - заседание суда».

Он прикоснулся к мезузе и вышел. Лея, глядя ему вслед, улыбнулась: «И не упоминай об этом гое, он больше сюда не вернется».

Женщина оглядела чистый, ухоженный двор . Она  блаженно, спокойно подставила лицо теплому солнцу начала лета.

Ханеле прислонилась лицом к нагретым камням Стены. Глубоко вздохнув, девушка  зашептала Псалмы.

-Надо уезжать, - велела она себе.  «К осени все станет заметно. Нельзя тут оставаться. Даже если я отправлюсь в Цфат, - меня все знают, папе расскажут».

Она вздрогнула - кто-то прикоснулся к ее юбке. «Праведница, - услышала она жалобный, женский голос, - святая душа..., Ребеночек мучается...»

Маленькая, худенькая женщина в бедном платье, стояла, держа на руках  хныкающую девочку, с покрытым какими-то язвами личиком. Ханеле увидела стройную девушку в скромном, свадебном платье, услышала крики «Мазл тов!» и улыбнулась.

-Все будет хорошо, - тихо сказала она, беря ребенка, прижимая его к себе. Девочка тут же успокоилась  и положила голову ей на плечо.

Ханеле покачала ее. Достав из бархатного мешочка серебро , она незаметно вложила монеты в руку женщины. «Сходите к врачу, - попросила она, - не бойтесь».

-Нет еврейских докторов, а к турку  - нескромно, - испуганно ответила женщина. «Я ведь вдова...»

-Выберите жизнь, - напомнила ей Ханеле. Она погладила  голову девочки: «Господь да благословит Ривку, дочь Шмуэля, и пусть она растет для Торы, хупы и добрых дел».

Вдова приняла дочь и благоговейно сказала: «Вы ведь даже не знали, как ее зовут...»

Ханеле ничего не ответила. Улыбнувшись, она показала рукой в сторону еврейского квартала: «Вы приходите к нам, перед шабатом. Получите припасы на неделю, и горячий обед».

Она опустила голову:

-А если к нему? Нет, понятно, что мы долго не увидимся. Господь послал мне такое испытание и надо его вынести. У Моше денег просить нельзя, он сам копит.

Ханеле  усмехнулась: «Хорошо, что я Талмуд знаю, а то бы, наверное, и не поняла - что со мной происходит, Лея никогда об этом не говорила. Нескромно, - Ханеле нащупала бархатный мешочек в кармане платья: «Из Яффо ходят корабли в Одессу. Там буду полы мыть, убираться - не пропаду. Потом доберусь до гор и буду жить, как Баал Шем Тов, одна. Буду писать, и воспитывать сыночка».

Она  знала, что это сын. Но в тусклом стекле она видела чью-то свадьбу, слышала крик ребенка и плеск воды. Глядя на мачеху, она видела то, что заставляло ее отворачиваться, закрывать глаза и просить, как в детстве: «Господи, не показывай это мне, я еще маленькая».

Она смотрела на девочек Горовиц и слышала треск выстрелов, и женский крик. Ханеле стояла у могилы, вырытой на незнакомом, с зеленой травой, кладбище, она  видела человека, не похожего на человека - искалеченного, покрытого шрамами, сгорбленного.

Ханеле вздохнула и твердо повторила: «Осенью».

Она прошла через толпу - женщины тянули руки, стараясь прикоснуться к ней. Ханеле заметила высокого, рыжеволосого молодого человека, в темном сюртуке. Он  стоял, держа за руку Батшеву Горовиц. «Как он на Моше похож, - улыбнулась  Ханеле. «Это Пьетро, тот мальчик, с которым они в Венеции встречались. Они писали друг другу».