-Мы с мамой Леей все сделаем, милая, - Ханеле коснулась ее плеча. «У вас теперь шива. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь».

-Люди будут приходить, - Рахели скомкала в длинных пальцах мокрый носовой платок. «Ханеле, спасибо, спасибо, вам…, Пусть госпожа Горовиц отдохнет, ей рожать скоро…»

-Через два месяца, - рассеянно сказала Ханеле, глядя наверх, на кладбище. Она увидела рыжую бороду. Полы черной капоты отца  трепал ветер. Он все не отводил взгляда от девушек. Аарон и Батшева медленно шли по дороге. Ханеле обняла старшую дочь Горовицей: «Сразу  в гостиную идите. Я вам принесу поднос и Батшеву уложу. Она устала, бедное дитя».

Рахели посмотрела ей вслед: «Сияет вся. Даже румянец на щеках появился. И поправилась, немного, но ей идет. Она все-таки слишком худая была зимой. Интересно, когда ее уже высватают?»

Отец и Батшева поравнялись с ними. Аарон взял дочерей за руки. Они, держась друг за друга, молча, направились к Яффским воротам.

Караван мулов  подошел к городским стенам. Погонщик-араб, цокнув языком,  остановив их, сказал высокому, рыжеволосому юноше, на гнедом жеребце: «Иерусалим, господин». У молодого человека были веселые, серо-зеленые глаза. Он, ловко спрыгнув на землю, оправив свой темный сюртук, прошептал: «Иерусалим…»

Он вдохнул запах пряностей, услышал шум базара. Взяв старую, кожаную суму, юноша поклонился:

-Спасибо и вам. Пусть дарует вам Всевышний безопасные дороги и успех в торговле.

Погонщик проводил его глазами: «Кяфир, а какой у него арабский язык! Будто мулла в мечети, говорит».

Пьетро огляделся и вздохнул:

-Храм Гроба Господня…Могила Богоматери, там папа рядом похоронен…, Кладбище еврейское, на Масличной горе, там мама…Господи, неужели я здесь? Все церкви обойти, съездить на реку Иордан, в Вифлеем,… - он перекрестился. Вскинув суму на плечо, Пьетро достал из кармана сюртука письмо.

Юноша вспомнил смешливый голос своего кембриджского наставника, профессора Карлайла. В библиотеке пахло хорошим табаком и старой бумагой, за окном лил весенний, свежий дождь. Карлайл потянул к себе чернильницу с пером и почесал в бороде:

-Дам тебе записку  к моему однокурснику, отцу Бьюкенену. Он сейчас как раз должен быть в Иерусалиме. Он мне писал оттуда. Только смотри, - Карлайл затянулся сигарой, -  как бы он тебя в Индию не сманил. Бьюкенен  туда миссионером едет. У тебя даже родственники там какие-то есть, в Бомбее, я помню. Святой отец за тобой присмотрит, пока ты на Святой Земле будешь.

 Пьетро  широко улыбнулся: «Не сманит, профессор. Я не хочу быть миссионером, хоть это и почетная стезя. Я хочу…»

Карлайл посыпал чернила песком и повел в воздухе сигарой: «Знаю, слышал. Хочешь принять сан и стать священником в бедном приходе на севере. Среди фабричных рабочих. Пьетро, - он стряхнул пепел в расписное, китайского фарфора, блюдце, - я тебе это тем годом говорил, как ты в Геттинген уезжал, и сейчас скажу…- он вздохнул. Порывшись на столе, Карлайл взял какие-то бумаги.

-Вот, - наставник помахал письмом, - профессор Эйнгхорн, у которого ты учился в Германии. «Лучший студент, может стать отменным ориенталистом, прекрасные способности к языкам. У меня люди, что пять лет арабский с ивритом учили - не знают их так, как ты. А вот профессор Уайт, из Оксфорда…, - Пьетро покашлял.  Карлайл раздраженно спросил: «Что?»

-Я обещал, - просто сказал юноша. «Обещал Иисусу, что приму сан. Как мой покойный отец».

-Ради Бога, - Карлайл поморщился, - у половины гебраистов есть сан. Мне будет, очень жаль, если ты оставишь научную карьеру ради того, чтобы причащать умирающих от пьянства и чахотки ткачей, Пьетро. Тем более, - он поднял бровь, - у меня есть связи в министерстве иностранных дел. Им всегда нужны люди с отменным арабским языком. Турецкий ты тоже выучишь, с твоими способностями…

Пьетро вздохнул:

-Если бы я хотел пойти на государственную службу, профессор, я бы это сделал. У моей семьи тоже есть связи. Иисус не заповедовал нам покидать больных и страждущих ради дипломатических постов, или университетских кафедр. Не будем больше об этом, прошу вас.

-Упрямый пень, - почти нежно пробормотал Карлайл, глядя на высокого, широкоплечего юношу. «Тогда езжай, - он рассмеялся, - хоть языки будешь практиковать. Услышишь новые слова, -записывай».

-Обязательно, - радостно отозвался Пьетро.

Пьетро  хмыкнул, глядя на письмо: «Отец Бьюкенен - это потом. Надо сначала почту по адресам разнести, у меня целая связка. Моше увидеть, он три года уже ничего не писал. Хотя как напишешь, -  Пьетро пожал плечами, - целая история с этой войной на континенте. От Кардозо мы и то - окольными путями весточки получаем».

Он углубился в узкие улицы еврейского квартала. Сверившись с записной книжкой, юноша остановился перед скромной, деревянной дверью. Старик, что открыл ее, недоуменно посмотрел на Пьетро. Тот вежливо сказал на иврите: «Я бы хотел видеть рава Судакова, господин».

Темные глаза заблестели смехом. Старик махнул рукой: «Рав Судаков здесь больше не живет, к ешиве давно переехал. Пойдете к Стене, там увидите. Один из самых богатых домов в Иерусалиме».

Пьетро поклонился захлопнувшейся двери: «Заодно к Стене схожу, интересно же».  Он спустился по широким  ступеням и увидел маленькую площадь. Было тихо, из открытых окон каменного здания доносился размеренный гул голосов. Рядом, за стеной, возвышался крепкий особняк, трехэтажный, под новой крышей. Пьетро постучал медным молотком в калитку. Ему открыла красивая, заметно, беременная женщина, в просторном, темном платье, и плотно намотанном на голову платке.

-Я бы хотел видеть рава Судакова, - повторил Пьетро. «Меня зовут…»

-Он в ешиве, - недружелюбно прервала его Лея. «Какой-то гой, - подумала она, - наверняка из родственников Авраама. Он  им не пишет. Зачем этот сюда явился? В дом его не пущу, и смотреть на него нельзя. Ребенок должен видеть только чистые, кошерные вещи, а не скверну».

-А Моше? - еще успел спросить Пьетро. Женщина, отрезав: «Моше тут больше не живет»,  - закрыла калитку.

-Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу им от входа в шатер  и поклонился до земли,  и сказал: «Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего;  и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом», - смешливо пробормотал юноша. Пьетро взглянул на ешиву: «Ладно, это потом. Надеюсь, Горовицы меня не выгонят».

Он зашагал дальше. Оказавшись на пустой, совсем маленькой улочке, оглянувшись, юноша почесал в голове: «Кажется, это здесь. Только странно, дверь открыта».

Пьетро заглянул внутрь - в сумраке были слышны чьи-то приглушенные голоса. Пахло свежим деревом, какими-то цветами. Он, покашляв, позвал: «Господин Горовиц!»

-Проходите, - раздался женский голос. Она появилась из полутьмы - маленькая, ладная, в темном, строгом платье. Светлые косы падали на плечи. Огромные, голубые, заплаканные глаза взглянули на него. Девушка недоуменно спросила: «Кто вы?».

-У них горе, - понял Пьетро. «Господи, неужели умер кто-то? Какая красавица, я и не видел никогда таких девушек».

-Пьетро Корвино, - пересохшими губами сказал он. «Я ваш кузен, из Лондона. Мне нужен господин Аарон Горовиц.  Извините, если я не вовремя…»

Рахели вскинула голову - у него было доброе, мягкое, красивое лицо, серо-зеленые глаза ласково смотрели на нее. Она всхлипнула: «Я Рахели, его старшая дочь, господин Корвино. Папа спит. Он устал и плохо себя чувствует. Мы только что похоронили маму, - Пьетро с ужасом увидел, как по ее белой щеке ползет слезинка.

-Госпожа Горовиц, - он напомнил себе: «Нельзя ее касаться, нельзя. Господи, я бы так ее хотел обнять, утешить…».

-Госпожа Горовиц, мне очень, очень жаль, - Пьетро поклонился. «Простите, пожалуйста. И, конечно, я все сделаю…»

Вторая девушка, - лет тринадцати, темноволосая, перевесилась через перила: