— Откуда происходит это смешение гения и глупости? Оно происходит от того, что в стремлении добиться мастерства в искусствах, надо следовать своим страстям, тогда как для защиты своих прав и почитания прав другого надо победить свои страсти. Есть в этом и другая причина. Короли, от которых зависит судьба земли, не боятся ни великих геометров, ни великих художников, ни великих поэтов, а страшатся непреклонных философов и защитников человечества.

— Таких людей, как вы, месье Робеспьер, — сказала Жанна, когда он закончил. "Вы прекрасно пишете, очень вдохновенно".

— Говорит он еще лучше, — добродушно заметил Марат. "Все-таки делегат третьего сословия Артуа в Генеральных Штатах. Следующим летом мы его там и услышим".

— Благодарю вас, мадемуазель де Лу, — Робеспьер склонился над ее рукой и девушка зарделась. "Мне очень ценна ваша похвала".

Марта помолчала, и положила руки на клавиши

— Для того, чтобы люди получили представление о своих правах и обязанностях, месье Робеспьер, — недостаточно страстных выступлений с трибуны. Вы, — она внезапно повернулась и посмотрела на мужчину зелеными, холодными глазами, — избраны от сословия буржуазии. Вы сами — получили отменное образование, и выступали перед его величеством королем Людовиком с приветственной речью, когда он посетил ваш лицей.

— Он даже не вышел из кареты, — хмыкнул Робеспьер, устраиваясь в кресле, зажигая сигару. "Шел проливной дождь, семь сотен детей и подростков ждали его, а он даже не вышел из кареты, с этой своей, — губы мужчины презрительно искривились, — австриячкой".

Марта вздохнула: "Месье Робеспьер, кучки юристов в Генеральных Штатах недостаточно для того, чтобы изменить страну, поверьте мне. Необходимы дороги, промышленность, всеобщее начальное образование…, - она стала загибать пальцы.

— Необходимо, прежде всего, избавиться от церкви, этого паразита…, - гневно раздул ноздри Робеспьер и осекся. Мужчины поднялись — она стояла в дверях, высокая, величественная, с распущенными по плечам, темными, тяжелыми волосами. "Музыка, — сказала Тео, улыбаясь гранатовыми губами, — объединяет всех, господа. Великая музыка — особенно. Сейчас мы позовем его светлость и нашего великого химика, — она хлопнула в ладоши.

Джон затушил сигару в фарфоровой пепельнице: "Месье Лавуазье, просто подумайте. Я уполномочен его величеством королем Георгом. Мы согласны на любые ваши условия — лаборатория, особняк, пособие от нашего короля…, Я просто, — герцог помолчал, — питаю слабость к гениям, месье Лавуазье, и считаю своим долгом, как бы это выразиться…"

— Переманивать их под покровительство своего монарха, — лазоревые глаза Лавуазье заблестели смехом. "Я польщен, ваша светлость, но я француз и буду работать во Франции".

— Лагранж работал в Берлине, — вздохнул Джон.

— Лагранж вернулся в Париж, — отрезал Лавуазье. Спохватившись, он развел руками: "Я очень благодарен вашему предложению, но, ваша светлость — нет. Пойдемте, нас зовут".

Вернувшись в гостиную, Джон мельком посмотрел на жену. Он чуть покачал головой, опускаясь в кресло. Та прикусила губу и углубилась в ноты.

Констанца незаметно протянула руку. Лавуазье, коснувшись ее ладони, одними губами сказал: "Потом".

Девушка кивнула и покачала ногой: "Надо будет взять интервью у Марата для The Times. Он будет ниспровергать основы, звать к бунту, читателям такое понравится. Завтра же ему напишу".

Гостиную наполнил низкий, страстный голос Тео. Марат, взглянув на лицо друга, удивился: "Да что это с ним?". Робеспьер сидел, обхватив колено руками, не отводя глаз от смуглых, раскрасневшихся щек. Она была в платье темно-красного шелка, волосы были перевиты кораллами, к плечу была приколота бархатистая, распустившаяся роза — цвета крови.

Тео закончила арию, закрыв глаза, глубоко, прерывисто дыша. Робеспьер поднялся: "Теперь я вижу, что во Франции может быть только одна королева — мадемуазель Бенджаман".

В подъезде было темно. Констанца, остановившись на нижней ступеньке лестницы, — она была выше Лавуазье, спросила: "Что он хотел от тебя, дядя Джон?"

Лавуазье усмехнулся. Нежно сняв с ее головы парик, поцеловав стриженые, рыжие волосы, мужчина добродушно ответил: "Звал меня переехать в Англию, дорогой месье Констан".

— Очень надеюсь, что ты не согласился, — выдохнула девушка. Почувствовав его медленный, нежный поцелуй, она простонала: "Когда уже, Антуан?"

— Скоро, — он все целовал ее. "Только ты знаешь, Констанца, я говорил тебе — я никогда не оставлю Мари-Анн, не поступлю с ней бесчестно".

— И не надо, — удивилась Констанца. "Я, — она взяла руку Лавуазье и прижалась к ней щекой, — просто хочу быть с тобой, вот и все. С тех пор, как я тебя увидела, — девушка рассмеялась.

— Тебе было семь лет, — Лавуазье вспомнил высокую, рыжеволосую девочку и ее серьезные, темные глаза. Он привлек ее к себе: "Констанца, к тебе приходить опасно — парижане меня все-таки знают в лицо, начнут трепать языками. Подожди, я придумаю что-нибудь…, - он обнял ее, и, подняв на руки, усадив на мраморный подоконник, услышал, как шуршат ее юбки.

Констанца прижала к себе его голову. Раздвинув ноги, она застонала: "Я люблю тебя, люблю!"

— Я тоже, — в свете луны, что пробивался сквозь ставни, его глаза играли серебром. "Я тоже, Констанца, — повторил Лавуазье, обнимая ее, шепча что-то ласковое, неразборчивое, чувствуя под рукой раскаленное, покорное тело.

Они медленно шли по набережной Августинок. Робеспьер остановился под тусклым фонарем: "А ты мне, Жан-Поль, говорил, что эта герцогиня Экзетер — пустоголовая дура, вроде ее подружки, жены Бурбона. Вовсе нет, — он стряхнул пепел: "А этот, герцог — представляет здесь интересы короля Георга?"

— Неофициальным образом, — поднял бровь Марат. "Он много путешествует".

— Ну-ну, — хмыкнул Робеспьер. Достав из кармана сюртука маленький блокнот, он записал туда что-то серебряным карандашом.

— Настанет день, мой друг, — он похлопал Марата по плечу, — когда Франция поднимется с колен и сбросит со своего тела этих иностранных пиявок — всяких там австрийцев, англичан, вроде этого Экзетера…

— Или вообще, — тонкие губы Марата искривились, — людей без рода и племени, выдающих себя за французов.

— Месье Корнель, — Робеспьер поднял бровь. "Не волнуйся, он уже отмечен в моей книжечке. Тем более, — Робеспьер оглянулся и посмотрел на балкон квартиры Тео, где виднелись две фигуры, — он мой соперник, а я такого не терплю. Все, что я захочу, — Робеспьер вскинул голову, — то я и беру себе, будь то власть или женщина.

— Твой соперник, — Марат тонко улыбнулся, — скорее мадемуазель де Лу. Они двенадцать лет вместе живут, эти поклонницы Сафо. В Париже все об этом знают. Но, как ты сам понимаешь, мадемуазель Бенджаман — любимица народа. Она из бедняков, откуда-то из колоний, так что парижане за нее грудью встанут. Вот на нее и не печатают карикатур, как на других.

— Ах, вот как, — протянул Робеспьер, — тогда, Жан-Поль, мне будет еще проще.

— Как? — поинтересовался Марат, но Робеспьер промолчал. Взглянув на башни собора Парижской Богоматери, он добавил: "Там я и обвенчаюсь с мадемуазель Бенджаман, попомни мое слово, Жан-Поль".

— Ты же атеист, — ухмыльнулся Марат и вдруг побледнел — Робеспьер приблизил губы к его уху и шепнул: "К тому времени он уже не будет собором, друг мой".

Медленно, размеренно забил колокол, с черепичных крыш, каркая, сорвалось воронье. Марат, увидев мертвенный блеск голубых глаз — подавил в себе желание перекреститься.

Марта погладила дочь по голове. Поцеловав белокурый затылок, — они лежали рядом, на кровати в детской Элизабет, женщина ласково спросила: "А что тебе дядя Теодор рассказывал?"