Дело покойной Селинской давно забыто, и месье Корнель мог бы без опасений вернуться в Россию. Ее величество любит науку и была бы впечатлена его достижениями за эти годы. Разумеется, не надо ему об этом говорить, мой милый Джузеппе, не след нам лишаться такого источника информации в Париже. Пусть он как можно дольше проработает на славу ордена.

Не обмолвись при нем о том, кто такой на самом деле отец Джованни — как мы выяснили у покойного господина Леонарда Эйлера, — Джованни ди Амальфи знал месье Корнеля, еще, когда тот трудился на Урале. Sapienti sat.

Письмо было не подписано. Отец Джузеппе хмыкнул: "Умен все-таки наш новый генерал Ордена, даром что поляк".

Он порвал бумагу на мелкие кусочки, и, выйдя на мол — пустил их по ветру.

— Пьетро съел половину молочного ягненка и спит, — весело ухмыльнулся Федор, увидев Джованни. "Мы с ним стреляли, на верблюде катались, воздушного змея запускали — так что все в порядке. Узнал ты что-нибудь о моей кузине? — спросил Федор. Он искоса взглянул на Джованни: "Глаза у него заблестели. Интересно, с чего бы это?"

— Твоя кузина, — довольно сказал Джованни, — построила Эс-Сувейру. Она приемная дочь султана.

Они шли по набережной. Федор, после долгого молчания, выругавшись себе под нос, заметил: "Так вот почему Дэниелу сказали, что она умерла, пять лет назад. И что, — он поскреб в отрастающей бороде, — нам теперь делать, а, святой отец? Сиди Мохаммед ее отсюда не отпустит, это понятно".

Мимо прошел караван верблюдов, с рынка пахнуло пряностями. Джованни, подтолкнув Федора, велел: "Пошли, перекусим".

Повар принес таджин и большое блюдо с кускусом, и, поклонившись, — исчез. Снаружи, за маленьким окном, шумел базар, перекрикивались торговцы, тянуло жарким ветром с юга.

— Можно ее украсть, — небрежно заметил Джованни, заливая свежую мяту настоявшимся чаем. Федор посыпал мясо зернами граната, и завернул его в лепешку: "Тогда головы не сносить ни тебе, ни мне, ни Пьетро. Ты султана не видел, а я видел. Такие шутить не любят. И потом, судя по всему, он действительно относится к ней, как к дочери, любит ее".

— Изабелла для него просто игрушка, — жестко сказал Джованни. "Он же ей солгал, что брат твой погиб — вот она его и не искала".

Федор помолчал: "Разные люди бывают. Я тоже — как приехал в Лондон, услышал от Питера, что Мария умерла, и сына ему оставила — не хотел его видеть сначала. Бандитским отродьем назвал. А потом подумал — ребенок, в чем виноват? И Пьетро наш — так же. Ты не осуждай его величество, он, наверняка, просто дочь незадолго до этого потерял, вот и все".

— Купить себе дочь… — Джованни поморщился.

Федор отодвинул тарелку: "Наверное, лучше было бы, если бы ее в гарем продали, и она бы там состарилась, рожая детей. В Европе бы ей никто не дал целый город выстроить, сам знаешь. Надо идти к Сиди Мохаммеду, — вздохнул он. А сама-то Изабелла, — Федор отхлебнул чаю, — хочет отсюда уехать?"

Джованни вспомнил, как лихорадочно колотилось ее сердце, вспомнил ее шепот: "Вечером, в купальне. Я буду одна". Он твердо ответил: "Хочет. Я с ней сегодня вечером увижусь, поговорю еще об этом. Я лодку возьму, это совершенно безопасно".

— Я тебя отвезу, — предложил Федор, — Пьетро можно одного оставить, он уже большой. Отвезу и подожду там.

— Я сам справлюсь, — внезапно покраснел Джованни. Федор помолчал: "Ну, как знаешь. Не рискуй только там. Пошли, — он бросил на резной столик монеты и поднялся, — я обещал племянника своего в мечеть сводить. Он мне, кстати, сказал, что хочет священником стать, — добавил Федор.

— Это у него давно, — усмехнулся Джованни, когда они пробирались среди череды телег, мулов, разносчиков чая и сладостей, торговцев с лотками. "Он мне еще тем годом говорил — вырасту, приму сан, и буду призревать сирот".

— Вот оно как, — протянул Федор. Они, склонив головы — двери были низкими, — шагнули во двор рияда.

Солнце уже почти закатилось, когда Джованни, привстав в лодке, бросив весла — взглянул на берег. Белый песок был пуст, дом на холме поднимался вверх — темный, безлюдный, только чуть развевались под ветром шелковые занавеси, что закрывали арки. Он заметил неверный свет в узких окнах купальни и улыбнулся: "Изабелла".

Джованни услышал плеск воды — она стояла на гранитных ступенях, одной рукой держа медную лампу, другой — подобрав край легкой, шелковой накидки.

— Здесь есть крюк, — шепнула ему девушка. "Привяжите лодку, из виллы не будет видно, где она".

Джованни взял у нее лампу с горящей внутри свечой, и, наклонившись, поцеловал ее в губы. "Я ждала, — подумала Изабелла, краснея. "Даже ванну приняла. Но ведь если он узнает, что я еще никогда…, И я ничего не умею, совсем. Я ведь уже не молода, тут в такие годы у женщин уже по шесть детей. Зачем я ему?"

Джованни потянул ее за руку. Поставив лампу на скамью, опустившись на пол, он устроил ее в своих объятьях. Джованни погладил мягкие, пахнущие розами волосы: "Я весь день думал о тебе, Изабелла. Ты послушай, я сейчас расскажу кое-что".

Он говорил, а девушка перебирала его пальцы: "Бедный. Жену потерял, таким молодым, и женщину любимую. Как это — жить без памяти? Я бы не смогла".

— Смогла ведь, — отозвался жесткий голос внутри нее. "Тебе ведь до сих пор — снится Венеция, ты просто не позволяешь себе об этом думать".

Изабелла вздохнула, и поднесла его руку к щеке: "Ты в монахи постригся из-за того, что та девушка умерла, Мэйгуй? Не потому, что сам хотел?"

Джованни поцеловал ее шею, не отрываясь от мягкой, белой кожи:

— Какой из меня монах, счастье мое? Я всегда мечтал, чтобы у меня был дом, семья, дети. Хотел со студентами заниматься, книги писать, а видишь, как вышло, — он усмехнулся, — Теодор мне говорил, что мои статьи Орден под чужими именами публикует. Хватит, — он почувствовал, как горят у него щеки, и приказал себе: "Потерпи. Она тут десять лет прожила, за этими стенами. Сначала увези ее отсюда, а потом — все остальное".

Он услышал шуршание моря за стенами купальни: "Изабелла…Ты уедешь со мной в Англию? Со мной, с Пьетро, мы заберем Констанцу и будем жить все вместе. Ты сможешь строить, обещаю, я все, что угодно сделаю, чтобы тебе это удалось. Ты очень хороший архитектор, — улыбнулся он.

— Я слышала, — зачарованно отозвалась девушка, — у вас там собор Святого Павла, и церкви Рена. А во Франции — Люксембургский дворец. Я ведь, кроме Италии, ничего не видела, Джованни.

Он поцеловал тонкие, в пятнах краски пальцы: "Мы поедем в Венецию, потом — в Амстердам, в Париж, навестим всех наших родственников, а после этого — будем жить спокойно, с детьми, в нашей семейной усадьбе, на Темзе".

— Надо будет еще отсюда выбраться так, чтобы не вызвать подозрений у Ордена, — вздохнул Джованни, — Теодор и я позаботимся об этом.

— Ты выйдешь за меня замуж? — он стал целовать маленькое, пылающее от смущения ухо.

— Щекотно, — хихикнула Изабелла и посерьезнела: "Джованни, я совсем ничего не знаю, тебе не понравится…, Я даже не думала, что когда-нибудь со мной такое случится".

— Обними меня, — попросил он. Девушка, потянувшись, неловко положила руки ему на плечи. "Мне хочется быть рядом с тобой", — она покраснела, избегая его взгляда. Свеча в лампе трещала, догорая, дул прохладный ветер с моря. Джованни, одними губами, сказал: "Будь. Пожалуйста, любовь моя".

Она целовала его, — в темноте было слышно только ее слабое, взволнованное дыхание. Потом она грустно проговорила: "Тебе не нравится".

Джованни только сжал зубы. Подняв ее на руки, усадив на мраморную скамью, он опустился на колени. От нее пахло розами, зашелестел тонкий шелк накидки и Джованни услышал испуганный голос: "Что ты делаешь?"