- Где нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни не обрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос. Итак, облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные. Облекитесь милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение. Снисходя друг другу, и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства, — тихо сказал Джованни и подумал: "Я же помню, помню. Кто-то это уже читал — не здесь, далеко отсюда. Мужчина. У него был мягкий голос, мы с ним были похожи. Голова болит, — он прикрыл веки. Отец Бернардо рассмеялся: "Апостол Павел сам бы поджег дрова под ними, уверяю вас".
— А что стало с его сестрой? — спросил Джованни. "С этой маленькой Изабеллой?"
— Постриглась, как и он, разумеется, — отец Бернардо поморгал глазами. "Очень набожная девушка была, умерщвляла плоть, наложила на себя обет молчания. Стигматы у нее появились, видения. Умерла семнадцати лет, голодом себя уморила. Последние два года жизни провела в закрытой келье, в каменном мешке. Раньше ходили на ее могилу, считалось — если там помолиться, то Господь твои прегрешения простит. Потом, когда монастырь перестраивали — надгробие потерялось, — брат Бернардо развел руками: "Не буду вам более мешать, брат Джованни, работа не ждет".
— Так их сожгли потому, что они были евреи? — вдруг спросил Джованни. Священник чуть не застонал вслух: "Что за идиот! Правильно мне написали из Индии — инженер он отменный, а в остальном — голова у него не в порядке, следи, чтобы не сболтнул чего лишнего, ордену он нужен".
— Их сожгли потому, что они отрицали божественность Иисуса, — сухо ответил священник. "А также не верили в непорочное зачатие, в святых и еще много, во что не верили. Всего хорошего, брат Джованни, спокойной ночи".
Он лежал на узкой, жесткой койке в своей келье. Закрыв глаза, он ждал пока пройдет боль в голове. "Любовь есть совокупность совершенства, — прошептал Джованни. Он протянул руки в темноту и коснулся теплых, шуршащих волос. "Как хорошо, — сказал нежный, женский голос. "Как будто, так и надо, Джованни, как будто мы всегда были вместе".
— Так оно и есть, — он поцеловал ее мягкие губы: "У нее были рыжие волосы. У моей жены. И у дочери тоже. Их больше нет. Я так и не вспомнил, как их звали. И Мэйгуй тоже нет, — он положил руку на простой крестик у себя на шее.
— Она умерла, из-за меня. Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa.
Джованни поднялся. Встав на колени перед распятием, он стал молиться.
Отец Бернардо повертел в руках бумаги: "Дон Мендес, значит, жалуется, что ему светских книг не хватает. Оскорбил сеньору донью Фелисию Агуардию-и-Рамос. Муж ее целое послание настрочил — как он смеет рассказывать замужней сеньоре об анатомии. Женщинам вообще такого знать не нужно. Вызову его, пожурю, врач-то он хороший, да и уезжает скоро, я слышал".
Священник взял перо: "Дорогой дон Хосе, не соблаговолите ли вы зайти ко мне во Дворец Инквизиции, завтра, после обеда. Хотелось бы посоветоваться насчет моего желудка. Заранее благодарен вам, с благословением, отец Бернардо".
Он запечатал письмо и вызвал офицера из приемной: "Тут завтра ко мне дон Хосе Мендес придет, врач. Вы, на всякий случай, принесите с утра из канцелярии губернатора его документы, я их просмотрю на досуге. Спасибо вам, голубчик".
Отец Бернардо зевнул, перекрестив рот. Сладко потянувшись, он улыбнулся: "Стаканчик лимонада на сон грядущий — и в постель".
Иосиф отложил конверт и хмуро велел: "Молчи, слушай и запоминай".
Аарон, было, открыл рот. Мужчина так посмотрел на него, что юноша сразу, же покраснел. "Во что я его втянул? — зло подумал Иосиф. "Ему двадцать четыре года, сидел бы у себя в джунглях, на ягуаров бы охотился. Нет, раз взял на себя ответственность за него — так неси ее до конца".
— До конца, — повторил Иосиф. Он взглянул на солнечные лучи, что играли в рыжей, короткой шерсти собаки. На колокольне собора часы пробили полдень.
— Я тебе даю два письма, — наконец, сказал Иосиф. "Для мистера Питера Кроу и его светлости герцога Экзетера. Они мои родственники, дальние. Приедешь в Лондон — они о тебе позаботятся, отправят дальше, в Иерусалим. Я их еще попросил узнать — что с моей сестрой".
Аарон опустил темноволосую голову: "Я никуда не поеду, пока ты оттуда не вернешься. Так нельзя, так не поступают, — он опустил руку на Тору и добавил: "Не стой над кровью брата твоего".
Иосиф поднялся. Ударившись головой о висевшую над столом полку для посуды, он выругался сквозь зубы. "Хорошо, — вздохнул мужчина. "Жди меня до вечерни, если я не приду — бери книги, Ратонеро и отправляйся в порт, в таверну дона Фернандо. Что ему надо сказать?"
— Aujourd'hui, le mauvais temps — с готовностью отозвался Аарон. "Способный он все-таки, — подумал Иосиф, — иврит отлично выучил, пока мы тут сидели, даже по-английски начал разговаривать".
— Не смей тут околачиваться, — сердито велел Иосиф, надевая сюртук. "Дон Фернандо сообщит, кому надо, и тебя заберут".
— Кто? — Аарон поднял на него темные, красивые глаза.
— Кто-нибудь, — Иосиф подхватил саквояж: "А может, и вправду — у него желудок разболелся, кто же его знает, этого отца Бернардо. Ты только не лезь на рожон, понял? — он наклонился и обнял юношу.
— Не буду, — вздохнул тот. Выйдя на порог домика, он помахал Иосифу рукой. Тот уходил по набережной — высокий, широкоплечий, темные волосы трепал ветер. Аарон, присев, сказал Ратонеро:
— Понимаешь, нельзя нам его бросать. Нет такой заповеди — бросать друга в беде.
Пес потерся о руку Аарона. Юноша добавил: "Иначе, что же я за человек буду? Иосиф для меня сделал больше, чем все другие люди. Вот так, дорогой мой".
Ратонеро повертелся на месте. Устроившись на теплых камнях порога, он едва слышно гавкнул. "Подождем, — решительно сказал Аарон, вынеся наружу заготовки для игрушек и нож. Он улыбнулся, проведя пальцем по мягкому дереву. Низко опустив голову, юноша стал вырезать корабль, распустивший паруса.
Он до сих пор не мог поверить, что там, за морем — есть Святая Земля.
Аарон закончил кораблик, и, отложил его в сторону: "Сейчас вырежу то, чего ни я, ни Иосиф никогда в жизни не видели. Иерусалим, святой город".
Юноша взял кусочек розового дерева. Примерившись, он стал вырезать стены с башнями. "Просите мира Иерусалиму, — шепнул он, поставив игрушку на смуглую ладонь. "Ну что, — Аарон потрепал Ратонеро по голове, — пойдем, рынок еще не разъехался. Думаю, удастся что-нибудь продать".
Он сложил готовые игрушки в мешок, и, сопровождаемый собакой, легким шагом пошел мимо порта к собору — туда, где на площади, между телег, шумела толпа, где бродили индейцы с вязаными одеялами и шапками, и на возах россыпью лежала фиолетовая, красная, лиловая картошка.
Аарон устроился на своем привычном месте, у входа на рынок. Он тут же услышал голоса мальчишек: "Кораблики! Кораблики принесли".
— И кораблики, и пушки и даже куклы есть, — весело заметил Аарон, раскладывая на мешке игрушки. "Покупайте, пока я не уехал".
— Очень красивые игрушки, — раздался сверху мягкий голос. "У вас большой талант, дон…, -высокий, изящный, с седыми висками, монах, посмотрел на него. Юноша покраснел: "Я индеец".
— Брат Джованни, — монах протянул сильную, крепкую руку. "Я инженер. У вас очень хороший глаз, я в этом разбираюсь".
— Я вырос в джунглях, — просто ответил тот. "Там всегда надо быть внимательным". Аарон вдруг замер, и тряхнул темноволосой головой: "Возьмите, брат Джованни. Это подарок".
