Девушка покраснела, и, пробурчав что-то, — замолкла.

— А как вас звали раньше? — спросила Изабелла, разглядывая мраморный фонтан. "Надо зарисовать, — сказала себе она. "Очень изящная форма, я такого не видела в Италии".

— Не все ли равно? — пожала плечами Фатима. "Тебя тоже будут звать по-другому". Она обернулась к высокому, полному мужчине с лысой головой, что зашел во двор, и сказала по-арабски: "Она готова".

— Встань, — шепнула Фатима Изабелле, — и дай сюда покрывало.

— Это же мужчина, — девушка покраснела.

— Это евнух, — вздохнула Фатима. "Как наши кастраты, в папской капелле".

Мужчина оглядел белое, отливающее перламутром тело. Евнух спросил у Фатимы по-арабски: "Что она знает?"

— Что мужчины и женщины устроены по-разному, — лукаво усмехнулась та. "А больше ничего".

— Вот и славно, — пробормотал евнух. "Она созрела для деторождения?"

Старуха кивнула и евнух велел: "Скажи ей, чтобы шла за мной. С бросовым товаром мы закончили, сейчас будут три жемчужины — две белых, и одна черная".

Фатима закутала Изабеллу в покрывало и шепнула: "Ты их и не увидишь, они сидят на галерее. Так что ничего страшного". Она улыбнулась и добавила: "Bona fortuna!"

— Вы тоже венецианка, — изумленно обернулась девушка. Увидев непроницаемые, темные, большие глаза, она, молча, опустила голову.

Большой, круглый зал опоясывала деревянная галерея. Изабелла стояла на возвышении, обнаженная, подняв глаза, рассматривая каменную кладку. "Ложный свод, — подумала девушка, — его еще египтяне ввели в обиход. Отличная обработка камня, арабы всегда славились своей тщательностью. И окна красивые, арочные. Интересный, какой аукцион — тишина, будто в церкви".

Она вспомнила двух девушек, что сидели с ней в маленькой, убранной коврами комнате, и едва слышно вздохнула: "Написать бы эту негритянку, фигура у нее отменная была, конечно. Не то, что у меня".

Еще один евнух, что стоял внизу, щелкнув пальцами, широко открыл рот. "Точно, как на базаре, — зло подумала девушка, оскалив красивые, ровные зубы, встряхнув распущенными волосами.

Давешний полный, лысый мужчина, внезапно оказавшись внизу, кивнул. "Все, — поняла Изабелла, — вот и все, Ничего, я убегу, дайте мне только понять — куда меня везут". Она сошла с возвышения. Евнух, окутав ее покрывалом, тихо усмехнулся: "Много денег, ma petite poulet, очень много денег. Покупатель с большим вкусом".

— Вы говорите по-французски! — возмутилась девушка, идя за ним по выложенному мозаичной плиткой, широкому коридору.

— И еще на четырех языках, птичка, — евнух распахнул перед ней низкую, резную дверь. "Сейчас за тобой пришлют паланкин".

— А кто? Кто меня купил? — Изабелла отбросила покрывало и взглянула на него серо-зелеными, требовательными глазами.

Евнух аккуратно закрыл ее лицо. Наклонившись, он шепнул: "Я видел девушек, которым отрезали язык за один такой вопрос. Ты все узнаешь".

— Когда? — было, поинтересовалась, Изабелла, но дверь уже захлопнулась, и она услышала поворот ключа в замке.

Девушка грустно опустилась на ковер и увидела свой альбом, с заложенным в него карандашом. "Слава Богу! — обрадовалась она и стала по памяти набрасывать очертания фонтана.

— Еще этот двор, — пробормотала Изабелла, — арочные окна, башню, которую я видела, когда меня везли из порта. Кто бы меня ни купил, надеюсь, у него осталась сдача на бумагу, а то здесь уже страницы заканчиваются".

Она погрызла карандаш и погрузилась в работу.

— Да, — подумал мужчина, что разглядывал ее в потайной глазок, — я все правильно сделал. Он останется доволен. Пора и домой, — мужчина потянулся. Бросив в рот истекающий соком инжир, он сказал евнуху: "До следующего года, дорогой мой, увидимся".

— Обычно вы покупаете больше, — умильно отозвался тот, распахивая дверь. "Паланкин уже готов, ее проводят".

— Я купил все, что хотел купить, — усмехнулся мужчина, — высокий, в драгоценном шелковом тюрбане, с глубоко посаженными, горящими черными глазами. Он спустился вниз и, заглянув в паланкин, пробормотал: "Лимонад, фрукты, орехи — все, как надо. И все остальное, конечно, — он вскочил на белого, красивого жеребца, и увидел, как евнухи выводят во двор закутанную с ног до головы девушку.

Оказавшись в закрытом со всех сторон паланкине, устланном шелками, Изабелла почувствовала, как его поднимают вверх. Она откинула покрывало и ахнула: "Книги! Чистая бумага!"

Девушка повертела в руках GrammaticaArabica. Пробормотав: "Ну, это потом", раскрыв французский перевод Корана, она погрузилась в чтение. Высокие ворота распахнулись. Маленький караван двинулся к дороге, что вела из Рабата на юг.

Степан поднял веки. Едва слышно застонав, он спросил по-французски: "Где я?". В низкой, подвальной комнате, без окон, — горел очаг, и было невыносимо жарко. Он стер левой рукой пот со лба и попытался поднять правую руку — она сразу же упала. "Я свалился с лошади и полз…, - вспомнил мужчина. "Господи, тут столько улиц, тупиков и закоулков, что я и не помню — куда. Да и темно было, самая ночь. А тут почти как в бане, только жар сухой".

Незаметная дверь отворилась. Седобородый, легкий старик в тюрбане, со свечой в руках, проскользнул в комнату и спросил что-то у Степана.

— Тот же язык, на котором этот Мустафа говорил, на корабле, — вспомнил мужчина. "И как теперь с ними объясняться? Арабского-то я не знаю, и этого — тоже".

Он помотал головой. Старик, вздохнув, присев рядом, с трудом подбирая французские слова, сказал: "Плохая рука. Очень плохая".

Степан взял у него свечу и заставил себя посмотреть на рану. Края воспалились, и он поморщился: "Кисть совсем не двигается".

— Кость, — старик рубанул рукой по воздуху. "Не спасти". Черные, быстрые глаза взглянули на Степана. Мужчина вздохнул: "Жарко-то жарко, только это еще и я — весь горю. Ну, так тому и быть".

Он нащупал левой рукой эфес клинка, что лежал рядом с ним, и спросил: "Как?".

Старик подпер подбородок худой, сильной рукой и ласково улыбнулся: "Будешь спать. Долго. Я тебя вылечу".

— А что тут? — спросил Степан, указывая на потолок.

— Печь, — старик, наклонившись, взяв пальцы Степана — положил их на медальон. "Какой он прохладный, — пронеслось в голове у мужчины.

— Вот так, — сказал врач, поднимаясь. Помявшись на пороге, он добавил: "Потом человек расскажет, — старик кивнул на медальон, — об этом. Когда ты отдохнешь. Я все принесу". Он вышел. Степан, перекрестившись, взглянул на распухшие, пылающие жаром пальцы на правой руке. "Чертов араб, — подумал мужчина бессильно, — еще и лежать тут придется, куда я пойду, после ампутации?"

— Слоновая кость, — старик поднес к его губам медную чашку с темным, пахнущим травами настоем. "Будет новая рука. У нас хорошие мастера".

— У кого — у нас? — еще успел спросить Степан, проваливаясь в мгновенный, сладкий, тягучий сон.

— У евреев, — вздохнул старик. Погладив мужчину по небритой, поросшей золотисто-рыжей щетиной, щеке, он положил его левую руку на медальон. Длинные, сильные пальцы внезапно сомкнулись, сжав руку врача. Тот подумал: "Здоровый мальчик. И молодой совсем. Он справится, все будет хорошо".

Старик проверил пульс на левой руке. Разложив на земляном полу, чистый холст с инструментами, он стал промывать рану.

— Холодно, как холодно, — Степан вздрогнул. Он увидел низкое, туманное небо, серое море, плоские льдины, что медленно плыли по проливу. "Зунд", — вспомнил он. На датском берегу, вдали, поднимались вверх крепостные стены. Раздался пушечный залп. Женщина, что лежала ничком, уткнувшись в подушку, подняла черноволосую голову, вытирая слезы, что текли по лицу. "Еще немного, — попросил ее Степан. "Пожалуйста, любовь моя. Я вернусь, я обязательно вернусь". Красивая рука накрыла золотой медальон на шее. Она, что-то зашептав, подалась вперед.