— В Болонье и Марбурге, — ответил Джованни. "В Болонье — математике, а в Марбурге — инженерному делу. Еще в Праге лекции слушал, и в Париже".

— Федор в Санкт-Петербурге учился, — открыв рот, сказал Миша. "Еще в Гейдельберге. Я тоже в столицу поеду, с рудным обозом. Осенью, как Емельку разобьют. Меня на казенный счет в пансион при университете берут, раз батюшка наш в шахте погиб".

Джованни улыбнулся, и посмотрел вокруг — гора, поросшая молодым, зеленеющим, лесом уходила вверх. В голубом, прозрачном небе метались птицы, крепость Магнитная — окруженная деревянным, мощным частоколом, стояла в распадке между высоких холмов. Разъезженная, широкая дорога уходила на восток, к Яику. "Восемь верст тут до реки, — вспомнил Джованни. "Говорят, Пугачев уже близко. Впрочем, тут гарнизон хороший, пушки, солдат сотня человек, снарядов чуть ли не тысяча. Надо будет с Федором еще поработать в оружейной. Ядра нам всегда пригодятся".

— Так, Мишка, — услышал он смешливый голос Федора, — а ну дуй отсюда, пока цел. Марье Михайловне скажи, чтобы щи грела. Мы сейчас эти камни снесем, и придем обедать.

Мальчик, было, выпятил губу, но Федор ласково добавил: "После обеда в кузнице нам поможешь".

— Конечно! — восторженно кивнул Миша. Он, быстро, оскальзываясь на кусках руды, что усеивали узкую тропинку, побежал к входу в крепость.

— Нечего ему тут делать, — сказал Федор по-немецки и тут же спохватился: "Прости, Иван Петрович, с тобой и, правда — немецкий забудешь".

— Ничего, — Джованни стал аккуратно раскладывать обмотанный тряпками и перевязанный порох, — я уж летом и уеду, Федор, буду в столице свой русский практиковать.

— Жалко, — Федор Воронцов-Вельяминов почесал рыжие, короткие волосы: "Вот чаще бы таких Академия Наук присылала, не боится человек руками работать, сразу видно — знает, что такое рудник".

— Я, когда в Марбурге учился, — будто услышав его, сказал Джованни, — сам в забои спускался. Там же они не такие, Федор, — мужчина обвел рукой гору, — это у вас — по богатейшей руде чуть ли ни ногами ходят. А в Германии, ты сам знаешь, — надо на, — Джованни щелкнул пальцами, и Федор помог: "На брюхе".

— На нем, — улыбнулся Джованни, — с киркой лежать. Все, — он выпрямился, — на толщину камня, которую ты рассчитал, — должно хватить. Отойдем подальше.

Федор чиркнул кресалом, огонек пополз по веревке к связкам пороха. Они, отбежав за дальнюю скалу, бросились на землю.

Джованни услышал грохот камней и невольно улыбнулся: "Так бы всегда. Впрочем, что это я — Эйлер мне настрого запретил на Урале задерживаться, велел к сентябрю уже быть в столице. Занятия в университете начинаются, я же буду математику преподавать. А той весной съезжу в Амстердам, заберу Констанцу".

— Отлично, — сказал Федор, поднимаясь, отряхивая кафтан. Открывшаяся стена чуть поблескивала, уходя вверх. Джованни, подойдя к ней, погладил камень рукой: "Высшего качества руда. Вообще чего только на этом Урале нет, богатейшие горы".

— Ну, — присвистнул Федор, — завтра и начнем тогда. До осени надо как можно больше обозов снарядить. Этого Пугачева не сегодня-завтра разобьют, конечно, но не хотелось бы из-за него деньги терять.

— А где он сейчас, Пугачев? — спросил Джованни, когда они уже шли к воротам Магнитной.

Федор помахал рукой часовым, и пожал мощными плечами: "Господь один ведает, Иван Петрович. Говорят, на Яике где-то бродит, у него под рукой какой только швали нет. Башкиры и татары тоже к нему подались. Землю и волю обещает, мерзавец, — мужчина нехорошо усмехнулся. Перекрестившись на деревянные купола храма Живоначальной Троицы, он добавил: "Ничего, сюда Емелька и не сунется".

Уже в чистых, выскобленных сенях пахло щами и жареным мясом. Марья Михайловна высунула белокурую голову в синем платочке наружу: "Сапоги-то вытирайте, и так все вокруг — пылью покрыто".

— Взорвали? — спросила девушка, вытаскивая из печи большой горшок. "Миша и поел уже, с мальчишками на реке рыбу удит".

— А как же, — Федор стал нарезать свежий, ржаной хлеб. "Все готово, Марья Михайловна. Завтра уже и руду будем насыпать оттуда. Если б не Иван Петрович, — он похлопал Джованни по плечу, — мы бы в жизнь не догадались, что там такая жила богатая".

— Наш батюшка покойный такой был, — Марья стала разливать щи, — мне, хоть и пять лет было, как погиб он, а я помню — только посмотрит на скалу, и говорит — здесь рубить будем. Никогда не ошибался.

— Чуял, — вспомнил Джованни русское слово. "Федор же говорил — они тоже на прииске поженились, на Исети, в Екатеринбурге. Мария там и выросла, отец ее горным инженером был. А Федор туда после Гейдельберга приехал, на завод".

— Иван Петрович, ешьте, — услышал он ласковый голос. Мария присела за стол: "Как жалко, такой молодой, и уже вдовец. Хороший человек, сразу видно. И дочка у него маленькая, Софьюшка".

— Марья Михайловна, — вдруг, усмехаясь, спросил Джованни, — а что это — у вас в девичестве такая же фамилия, как у Федора Петровича была?

— Ну что вы, — девушка махнула рукой и налила им еще щей, — я Воронова, а он — Воронцов-Вельяминов. Разные совсем. Батюшка говорил, что предок наш еще до царя Петра в Россию перебрался, при Алексее Михайловиче государе. Он в Туле работал, на заводе, тоже инженером. Немец был, наверное. А откуда Вороновы мы, — девушка пожала стройными плечами, — сие неведомо.

— Так, — Федор вытер куском хлеба тарелку, — а ведь у нас еще гусь жареный?

— Я больше не съем, — запротестовал Джованни. Федор, оглянувшись на жену, что наклонилась к печи, подмигнув Джованни, вытащил из сундука бутылку зеленого стекла.

— Разве что немного, — вздохнул мужчина. Федор, разливая по стаканам водку, хохотнул: "Как раз столько, чтобы и на гуся хватило, и ядра мы бы с тобой отлили".

Джованни вдохнул запах пороха, свежей зелени, ветра с реки, что дул в открытые ставни: "Надо будет Констанцу сюда, потом привезти. Уж больно тут хорошо".

Федор поднял стакан, и рассмеялся: "Как говорили у нас в Гейдельберге — Zum Wohl, Иван Петрович!

— Zum Wohl, — согласился Джованни и, выпив, покрутил головой: "Уже и отвык тут от вина, Федор".

— Все равно, — мужчина стал разрезать гуся, — в Петербурге тебя так не покормят. Я хоть там и родился, а все равно — Федор широко улыбнулся, — лучше здешних гор ничего нет. Да, Марья Михайловна? — он смешливо поднес белую, маленькую руку жены к губам.

— Нет, — согласился Джованни. Марья вздохнула: "Хорошо, что Иван Петрович здесь до конца лета. Можно Мишу не с обозом отправить, а с ним — все же свой человек уже нам стал, присмотрит".

— Еще по одной, — сказал Федор. Поймав укоризненный взгляд жены, он покраснел: "Ей-богу, Марьюшка, нам двоим сия бутылка — только горло промочить".

— Ешьте лучше, — велела девушка. Забрав бутылку, Марья спрятала ее обратно в сундук.

Федор улыбнулся и, подтолкнул Джованни: "Ничего, мы вот следующим летом в гости к Ивану Петровичу наведаемся. Там уже, Марьюшка, ты так не похозяйничаешь".

— Обязательно приезжайте, — ответил Джованни: "Хорошо, что комнаты у меня совсем рядом с Летним садом. Будем там с Констанцей гулять, как привезу ее".

— Ну, все, — он улыбнулся и отодвинул тарелку, — пойдем, Федор, посмотрим — что там у нас в оружейной. Спасибо вам, Марья Михайловна, — Джованни чуть поклонился.

— Вы там осторожней, — сказала девушка, когда они уже выходили из сеней. Марья стала убирать со стола и вдруг застыла, опустив ручник. Она повернулась к красному углу. Перекрестившись на маленькую, в серебряном окладе икону Богородицы — с прозрачными, большими зелеными глазами, девушка тихо сказала: "Заступница, Владычица, отведи ты от нас эту смуту, прошу Тебя".

Изба вздрогнула, и Марья успокоила сбя: "Пушки пробуют, каждый день комендант велел это делать. Ничего страшного".