Тот потер чисто выбритый подбородок: "И так — еле вырвался, парламент все обсуждает — что нам делать с колониями. Стивен, кстати, не вернулся еще из Бостона".

— А что нам делать с колониями? — Питер Кроу порылся в корзинке. Отломив горбушку от румяной буханки хлеба, он с удовольствием откусил кусок.

— И мне тоже дай, — велел Джон Холланд, герцог Экзетер. Прожевав хлеб, он сказал:

— А колонии, дорогой мой глава торгового дома "Клюге и Кроу", — нам надо отпустить. Без кровопролития. Но ведь они, — Джон махнул рукой куда-то на север, — предпочитают послать туда войска. Да и его величество…, - он усмехнулся и не закончил. "В общем, благо страны, конечно, предписывает дать им независимость, а вот личные интересы наших торговцев…"

— У меня там нет личных интересов, — холодно заметил Питер.

— Я, в общем, готов к тому, что они этот чай, на кораблях Стивена — сбросят в море, или сожгут. Или, я не знаю, птицам скормят. Этот убыток я предусмотрел. Меха и табак мне более интересны, и вообще, — он похлопал Джона по плечу, — мне вполне хватает Индии с Африкой. Если бы ты еще не забрал у меня Констанцу, — он вздохнул, — придется теперь нанимать троих для того, что она делала одна.

— Констанцу у тебя забрал Джованни, а не я, — усмехнулся Джон. "Впрочем, нет, сначала я, конечно. Написала она Стивену-то?"

— Написала, — Питер отломил еще хлеба. "Да то у них детское было, он шесть лет плавает. Констанца почти не видела его все это время. Ничего, — юноша улыбнулся, — мой кузен, как мне кажется, больше любит море".

— Море, да, — задумчиво сказал Джон. "Ты-то когда женишься? Я как раз в твои годы под венец пошел, и вот смотри — детям уже одиннадцать лет. Не затягивай".

— Когда встречу женщину, которая будет любить меня так, как моя сестра — любит своего мужа, — рассмеялся Питер: "Пошли, а то сейчас хлеба наедимся, и не сможем оценить этого карпа, что я купил".

— Слушай, — сказал Джон, когда они уже шли к дому, — а ведь у вас какие-то родственники в России были, ты говорил, я помню.

— У нас, где только родственников не было, — вздохнул Питер. "Что ты хочешь — в том лондонском пожаре, сто лет назад, весь город сгорел, не только архивы "Клюге и Кроу". Так что про тебя, — он широко улыбнулся, — я знаю, про всех остальных тоже, а кто там в других местах живет, — юноша пожал плечами, — они мне неизвестны.

— Жалко, — развел руками Джон, — если уж я посылаю агентов в Санкт-Петербург, было бы лучше, если бы не просто так — а к кому-то.

— Они и так едут к кому-то, — заметил Питер, стуча медным молотком в дверь, — к императрице Екатерине, любительнице образования, изящной словесности и, — он поднял палец, — математики.

Рыжеволосая девушка в чепце, на сносях, что стояла на пороге, оглядела их аквамариновыми, большими глазами и непонимающе спросила: "Что — математики?"

Джон помог затащить корзинку в переднюю и, ласково поцеловал Констанцу в щеку: "Ничего. Говорим, что Джованни будет преподавать наследным принцам математику".

— Их еще нет, наследных принцев, — заметила Констанца, разбирая припасы. "Сын Екатерины только этой осенью женился. Карпа я зажарю, с картошкой".

— А ты как себя чувствуешь? — вдруг спросил Питер. "Иосиф был?"

— Был, и сказал, что у меня все хорошо, осталось несколько дней, — Констанца погладила большого полосатого кота, что вышел из кухни и недоверчиво поглядел на мужчин. Девушка велела: "Мойте руки, Джованни сейчас закончит наше письмо мистеру Эйлеру, о доказательстве теоремы месье Ферма, и сядем за стол".

Питер подхватил кота: "А ты тоже, старина — поедешь в Россию, будешь и там мышей ловить".

Джон посмотрел в зоркие, желтые глаза. Почесав кота за ушами, чуть вздохнув, герцог согласился: "Будет".

Иосиф Мендес де Кардозо стер пот со лба пациента и улыбнулся: "Вот и все, ваша светлость. Эстер, амальгаму, пожалуйста".

Сестра оторвалась от рабочего стола. Аккуратно взяв стеклышко с блестящей пастой, она заглянула в рот человеку, что сидел в кресле. "Пятая дырка за год, — вздохнула про себя девушка. "Его светлость штатгальтер Вильгельм Оранский никак не приучится чистить зубы".

— Сейчас доктор положит пломбу, — ласково сказала Эстер, поправив чепец, что закрывал ее вороные, тяжелые волосы, — и я поухаживаю за вашими зубами, ваша светлость.

Штатгальтер что-то промычал, кивнув. Он тяжело дышал: "Я слышал, вы собираетесь в Новый Свет, Кардозо? А кто же меня будет лечить?"

— В Голландии, ваша светлость, — Иосиф достал из шкапа серебряную зубную щетку и вощеную нить, — много отличных врачей.

— Ваша семья лечит мою семью уже полтора века, — капризно выпятил губу штатгальтер, — я к вам привык. И потом, Кардозо, — он взглянул в смуглое, красивое, обрамленное короткой черной бородой лицо врача, — я же вас не обижаю, для чего вам уезжать? Вот ваш отец — уехал и умер.

— Наш отец, ваша светлость, — Иосиф стал мыть руки в фаянсовом тазу, — уехал в Италию, потому что в Ливорно была эпидемия чумы. Он исполнял свой долг врача. В Северной Америке мало хороших докторов, так что, — мужчина вытер руки и посмотрел на сестру, что аккуратно чистила зубы пациенту, — мой долг, наш долг, — он указал на Эстер, — работать там, где мы нужны более всего.

Вильгельм Оранский сплюнул в серебряную миску: "Но вы должны принять роды у моей жены, иначе я вас не отпущу. Осталось недолго, вы же говорили — в феврале".

— Разумеется, — Иосиф взял шелковую салфетку и вытер рот штатгальтеру, — мы сделаем все для того, чтобы ее светлость удачно принесла дитя.

— Если будет мальчик, — рассмеялся штатгальтер, вставая, — получите тысячу гульденов золотом, как в прошлый раз. Ну, до встречи, — он потрепал Иосифа по плечу и вышел в переднюю. Врач проводил глазами вскочивших перед штатгальтером придворных и услышал ехидный голос сестры: "Предполагаю, что если будет девочка, то мы ничего не получим. Одна девочка у него уже есть".

Иосиф улыбнулся, и, наклонившись, — Эстер была много ниже, — поцеловал ее в лоб. "Я тут все приберу и вымою пол, — сестра посмотрела на грязные следы от сапог на дельфтской плитке. "Хоть сменную обувь им давай. Хотя, конечно, никто ее не будет носить — девушка пожала плечами, — уж больно они брезгливы".

— Брезгливы они, — пробормотал Иосиф. "Было бы так — не мылись бы в тазу раз в неделю, а принимали ванну, каждый день. Я пойду в кабинет, — Эстер посмотрела на складку между бровей брата: "Я тебе нужна?"

— Да, — он потер бороду, — конечно. Это будут не простые роды, надо все обсудить.

Она внезапно застыла, держа в руках хрустальный флакон с полосканием для рта: "Почему ты ей не говоришь?"

— Потому что, — вздохнул Иосиф, — я сам еще толком не знаю — что там у нее происходит, незачем зря пугать пациентку. С ребенком все хорошо, лежит правильно, может, и обойдется.

— Констанца же не просто пациентка, — Эстер все смотрела на него — большими, черносмородиновыми, красивыми глазами. "Она…"

— Друг, родственница, да…, - согласился Иосиф. "Это-то и хуже всего, сама знаешь. Приходи, — он аккуратно закрыл за собой дубовую дверь кабинета.

Развернув большой лист со схемой кровообращения, он хмыкнул: "Подумать только, еще век назад Гарвея за это смешали с грязью. Господи, ну как преодолеть человеческую косность? Да и не только в медицине". Иосиф поднялся. Сняв с полки том Спинозы, присев на каменный подоконник, он отыскал нужную страницу:

— Под Богом я понимаю существо абсолютно бесконечное, то есть субстанцию, состоящую из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность, — тихо прочел Иосиф. Глядя на силуэт Эсноги на противоположном берегу канала, мужчина усмехнулся: "А ведь Авраам Мендес де Кардозо подписал эдикт об исключении Спинозы из еврейской общины. Мой прапрадед, он тогда сидел в совете синагоги. Наверное, он бы и меня — врач вздохнул, — проклял".