— А дальше как?

— Лежи, лежи, я сам!

Она выгибалась на локтях, и крик ее терялся в вышине вековых деревьев, распугивая птиц.

— Ты ж говорил, что ничего не знаешь!

— Я общительный и начитанный, — чуть смешался Воронцов. — Тебе понравилось?

Марфа взяла его руку и повела вниз.

— Жарче, чем костер. А я ведь тоже могу так, да?

— Можешь.

Петя потерял счет времени, мечтая только о том, чтобы эта ночь никогда не кончалась.

— Хорошо? — невнятно спросила Марфа откуда-то снизу.

— Иди ко мне, мочи нет терпеть больше.

Она билась в его руках, требуя, чтобы он не останавливался, и он повиновался, пока она не прикусила ему плечо. Она почти не ощутила мимолетной боли, о которой предупреждала мать, просто Петя стал ее частью, и отнять эту часть было уже никому не под силу.

— Я хочу родить тебе сына.

— Марфа, — сказал он потом потрясенно, — мы ведь с тобой теперь как один человек, ты моя навсегда, а я твой.

Они заснули, обнаженные, обнявшись, едва прикрывшись, не подозревая, что все это время из глубины леса за ними наблюдали темные враждебные глаза.

Он проснулся от плеска воды. Марфа стояла по колено в ручье. В лучах рассвета капли на ее белоснежной коже казались алмазами.

— Согреть тебя?

И снова он целовал ее стриженый затылок, проступающие позвонки, ласкал узкие, мальчишеские бедра. Потом она перехватила инициативу и легонько толкнула. Марфа казалась амазонкой, о которых Петя читал у Геродота. Не в силах длить сладкую муку, он рывком привлек ее к себе. Потом, когда они лежали рядом, тяжело дыша, приходя в себя от новых ощущений, она вдруг озорно посмотрела на мужа: «Поняла я теперь, чего ты год назад в озере обливался!»

— Ты ж меня тогда дразнила целый день.

— Да не дразнила я, Петруша, всего-то подол чуть приподняла! — с ласковой насмешливостью поддразнила она.

— Собираться нам надо, Марфинька. Путь впереди долгий.

— Куда мы теперь?

— На Вычегду. Нам бы до холодов к Белому морю дойти. — Петя залил костер. — Если зимовать, то лучше там, ближе к кораблям. Он вдруг замер, прислушиваясь. — Тсс!

Марфа вздрогнула и непонимающе оглянулась.

— Что?

— Здесь кто-то есть.

Тонко просвистела стрела. «Жизнь свою отдай, а ее убереги». Вспомнив слова Федора Вельяминова, произнесенные на прощанье в далекую дождливую московскую ночь, Петя шагнул к Марфе, заслонив ее своим телом. В груди стало жарко и очень больно. Марфа еле успела подхватить его.

— Петька, да как же это, — сказала она враз онемевшими губами, глядя, как заволакивает смертный налет его глаза. — Петька, не молчи, говори со мной!

Она попыталась выдернуть стрелу, но боль, во стократ сильнее прежней, пронзила Воронцова.

— Оставь, — через силу выговорил он. — Видишь как оно… Беги!

— Я тебя не брошу, — Марфа достала кинжал, вглядываясь в оживающие тени людей, выступавших из-за деревьев.

— Беги! — Петя хотел встать рядом, плечом к плечу, как тогда, в Колывани, но боль оказалась сильнее. А потом пришла спасительная темнота.

Марфа, извиваясь, брыкаясь, вонзила зубы в руку, прижимавшую ее к земле.

— Пусти, — зашипела она по-остяцки, уже понимая, кто перед ней.

Человек ударил ее по лицу, и Марфа почувствовала соленый привкус крови из разбитой губы.

— Не трогай ее, — раздался негромкий властный голос. Из-за спин нападавших выступил Тайбохтой, темные глаза смерили ее с головы до ног.

— Я знал, что ты девушка, — без всякого выражения сказал он.

— Нож, — один из охотников показал на кинжал в руке Марфы.

— И золото, — добавил другой, неотрывно глядя на крест, висевший на ее шее.

— Нож заберите, крест оставьте. А ты, — приказал Тайбохтой, обращаясь к Марфе, — иди за мной.

— Мой муж…

— Он мертв. У меня меткие воины.

Марфа рванулась к Пете, но вождь легко перехватил ее и быстро и грубо обмотал веревкой запястья.

— Будешь моей женой.

— Никогда!

— Я подожду. — Тайбохтой улыбнулся. — Я видел вас ночью. Если ты понесла от него, я буду лежать с тобой, пока ты не родишь. А если нет, то как пройдет новая луна, я заберу тебя в свой чум. Мне нужны сильные сыновья.

Она хотела в последний раз обернуться, чтобы увидеть Петю, но вождь толкнул ее вперед, и она пошла по тропинке, спотыкаясь о корни деревьев, шепча что-то беззвучно и яростно.

Маленький отряд поднимался к перевалу.

— Зачем тебе она? — мать Тайбохтоя кивнула на нарты, где под медвежьей шкурой лежала связанная Марфа. — Она слабая, не выживет.

Вождь усмехнулся.

— Видела ты рысь? Посмотришь на нее и думаешь — слабая, мелкая, не надо ее бояться. А как заснешь, она придет и зубами тебе горло перервет. Так и эта.

— В стойбище много женщин. Эта чужая.

— Белые люди на восход солнца собираются. Они никого не пощадят. А если у меня жена и сыновья будут с их кровью, нас не тронут. — Он вдруг улыбнулся, явно думая о другом. — Я ее лисью шкуру спрячу так, чтоб она не нашла, придется ей со мной жить.

— Помнишь, как отец твой жен приводил?

Тайбохтой кивнул.

— Если жену силой берешь, не будет от нее детей хороших. Сам знаешь, что за братья у тебя были. Были и нет их. А эта не станет твоей по своей воле.

— Даже рысь приручить можно, и не силой, а лаской. Возьми ее к себе в чум. Если крови придут, пусть очистится, и я ее заберу.

— А если понесла она? — Старуха брезгливо сплюнула и поджала губы. — Придется долго кормить ее.

— Работать она будет, рыбачить, готовить, шить. Потом родит, и я ее возьму себе.

— А ребенок? — Старуха исподлобья посмотрела на сына. — Можно, как в старые времена…

— Нельзя, — отрезал Тайбохтой.

Они уходили на юг. Зима была тяжелой, падало стадо, зверя было мало. Шестилетний мальчик следовал за отцом по еле заметной в снегу узкой тропке. Впереди поскрипывали нарты, слышались голоса, всхрапывали олени.

Сзади была тишина. Он обернулся и увидел торопливо идущую в его сторону мать. За ее спиной он с трудом разглядел маленькое темное пятно на белом снегу. До него донесся еле слышный детский плач. Мать молча впряглась в нарты.

Плач новорожденной сестры, брошенной на снегу, навсегда врезался в память Табойхтою. Он часто просыпался по ночам, слыша его.

Мать пожала сгорбленными плечами.

— Не она первая.

— Я сказал нет. И больше никогда об этом не говори.

Он достал из мешка подмороженную оленину, отрезал кусок. Приподняв шкуру, взглянул в ненавидящие, опухшие от слез глаза.

— Ешь. — Тайбохтой поднес к ее лицу мясо.

Марфа как зверек, вцепилась ему зубами в руку. Он отшатнулся от неожиданности и выронил оленину на нарты, покачал головой.

— Сама ко мне придешь.

Она яростно замотала головой.

— Отдай нож.

— Отдам в большом стойбище, — не удивившись ее наивному бесстрашию, пообещал он. — А то ты сбежишь, придется тебя искать. Я найду, но нам надо торопиться. А из стойбища бежать некуда.

Марфа представила, как перережет горло Тайбохтою отцовским кинжалом. От этой мысли ей сразу стало спокойно, и она задремала под легкое шуршание нарт по снегу.

Марфа проснулась от ощущения влаги между ногами. Она покосилась на старуху, лежавшую у другой стены чума, и украдкой сунула руку вниз. В неверном свете северного утра кровь на пальцах казалась не то прозрачной, не то призрачной. Она вспомнила, как выбросила в реку мешочек с травами, что дала матушка, и горько заплакала, запихивая в рот кулаки, чтоб никто не услышал.

Старуха мигом оказалась рядом, и, прижав неожиданно сильными руками девушку к оленьей шкуре, раздвинула ей ноги.

— Не понесла ты от него, это хорошо. Иначе пришлось кормить тебя впустую. Вставай!

— Зачем? — Марфа подтянула ноги к животу и свернулась в клубочек.

Старуха дернула ее за руку.

— Когда крови идут, нельзя в чуме жить, нельзя есть со всеми, говорить ни с кем тоже нельзя. Кызы пришел к тебе сейчас, дух смерти, из моря мертвых на севере.