— Вечно, — услышал он веселый голос снизу, — не получится, человеческое тело…

— А ну иди сюда, — велел Николас, и, уложив ее на бок, целуя плечи, усмехнулся: «Вечно — ты права, не выйдет, но выйдет — очень долго».

— Обещаешь? — она опустила руку вниз и натолкнувшись на его пальцы — рассмеялась.

— Обещаю, — ответил Николас и, вдохнув горьковатый запах апельсина, найдя ее ухо, шепнул:

«Я тебя люблю!»

Потом она лежала, томно, прерывисто дыша, и вдруг сказала: «Дитя тихое уже, наверное, и рожу не сегодня-завтра». Николас положил ладони ей на живот и улыбнулся: «Скоро увидим маленького Джордана».

— Думаю, — вдруг сказала Констанца, гладя мужа по руке, — что будет быстро, как и в тот раз, с маленьким Питером. И хорошо, очень неудобно, что во время родов нельзя писать, хотя, я, конечно, не забываю, о чем думала.

— О логарифмах? — поинтересовался Николас. «Или о спутниках Юпитера, как в первый раз было?».

— О логарифмах, — зевая, ответила Констанца и, прижавшись к нему поближе, велела: «Ты тоже поспи, все-таки еще до рассвета поднялся. Я тебя люблю, капитан Кроу».

Они заснули, обнявшись, слушая непрестанный, ровный шум ветра и шорох снега снаружи.

Волк наклонился над тушей медведя и присвистнул: «Слишком уж далеко они друг от друга лежат, никак не дотащить будет. Вы, Марья Петровна, сходите за мужчинами, я пока этого буду свежевать, а потом займусь тем, которого вы убили, — он показал рукой в сторону льда на заливе.

— Михайло Данилович, — она все стояла, сжимая в руке мушкет, — я же вам сказала, я не могу…

Волк достал кинжал, и, примерившись, вспорол медведю брюхо. «Я с оружием, — терпеливо ответил он, — ничего со мной не случится, тем более, уже светает. Какие тут еще и остались медведи — так они, Марья Петровна, уже, наверное, в Гренландию бегут, от греха, подальше».

Мэри не выдержала и хихикнула.

— Я не про это, — справившись со смехом, продолжила женщина.

Волк поднявшись, быстро поцеловав ее, ворчливо сказал: «Мне это еще семь лет назад надо было сделать, Марья Петровна, ну да, впрочем, я наверстаю, вы не бойтесь».

— Но как же, — она сглотнула, и, вдруг подумала, глядя в его голубые, веселые глаза:

«Господи, мне же не пятнадцать лет, что это я краснею?»

— Вот так, — Волк еще раз поцеловал ее, и, полюбовавшись нежным румянцем на щеках, усмехнулся:

— Я же тебе говорил — возьмешь Марту, сядешь на корабль и поедешь со мной в Лондон. А потом — в Париж. А потом, — он, на мгновение, закрыв глаза, вдохнул запах пороха и свежего снега, — мы вернемся сюда, на реку Святого Лаврентия, в Квебек.

— Так что никого мы тут не бросим, я в Акадию еду как раз за тем, чтобы все это, — Волк прервался и обвел рукой белую пустыню, — было землей Англии. Ну, не сейчас, конечно, — он на мгновение, нежно, коснулся ее руки, — но когда-нибудь станет, я тебе обещаю.

Мэри помолчала и вдруг, откинув голову, улыбнувшись, сказала: «Тебе одному будет тяжело, да. Я знаю, как это — когда никого нет рядом. Ты хочешь, чтобы я тебе помогала?»

— Хочу, — согласился Волк. «Помогала, была бы со мной, любила меня и заботилась бы — до конца наших дней. Ну а я, — он еще раз поцеловал эти розовые, сладкие, холодные губы, — буду делать все, чтобы ты была счастлива, мадам, — он рассмеялся, — Мари. А теперь беги, и приводи сюда своих людей, как-никак тут фунтов пятьсот мяса, мы с тобой вдвоем не справимся».

— Хорошо, — она кивнула. Волк проводил глазами ее маленькую, легкую фигурку и улыбнулся:

— Семь лет назад, да. Ну, дурак я был, подумал тогда — может, не нравлюсь я ей, может, еще что-нибудь. Надо было не оставлять ее на попечение Федора Петровича, а брать и везти с собой в Копенгаген и дальше. Энни бы с отцом росла, Стивен — с матерью. А так — промедлил ты, и девочка бедная на его преподобие нарвалась. Вернется — я ей о маленьком Питере расскажу, ну, да поймет она, конечно, — Волк вырезал печень и, отбросив ее подальше, повернувшись, посмотрел на горизонт.

— Вроде нет бурана, — он стал снимать шкуру с медведя. «Закончу с этим, и пойду к тому, что на льду лежит. Мэри отлично стреляет, конечно, ну да она, — Волк почувствовал, что улыбается, — вообще молодец, моя мадам Мари».

Констанца проснулась и, полежав немного, стиснув зубы, тихо сказала: «Николас!»

— Да, — пробормотал муж, уткнувшись ей в плечо.

— Николас, началось, — спокойно проговорила женщина. «Сходи к Мэри, она должна была уже вернуться. Надо воду согреть, я пока оденусь и похожу немного».

Констанца услышала завывание ветра снаружи и смешливо подумала: «Бедный Джордан.

Нет, чтобы родиться, когда солнце светило. В самый мороз появится».

— Тебе больно? — озабоченно спросил Николас, нагнувшись к ней, натягивая парку.

— Это естественная боль, — спокойно ответила Констанца, — ничего страшного в ней нет. Тем более, — она улыбнулась, — я уже рожала, во второй раз должно пройти быстрее. Дай мне тетрадь и карандаш, я немного поработаю.

— Может, не стоит, — он все мялся на пороге палатки.

— Николас, — Констанца вздохнула и погрызла кончик карандаша, — я не учу тебя навигации…

— Учишь, — рассмеялся он.

— И верно, — согласилась Констанца. «В общем, иди, не беспокойся, все будет хорошо».

Он украдкой перекрестил жену, — та только закатила темные глаза, — и, откинув полог, вышел в бесконечную, слепящую пелену снега.

В палатке у Мэри было тихо, и Николас позвал: «Есть кто-нибудь?». С возвышения, из шкур поднялась светловолосая голова, и Энни, отчего-то покраснев, спросила: «Дядя Николас, что такое? Констанца?»

— Началось, да, — он недоуменно оглядел палатку. «А где мама твоя?»

— Еще не вернулась с охоты, — Энни покраснела сильнее, и сказала: “Я сейчас приду, дядя Николас, вы не волнуйтесь, я маме с Мартой помогала, все знаю. И воды согрею».

— Ну, хорошо, — он вышел, и Энни, приподняв шкуру, шепнула: «Джон! А если бы это была мама? Все, — она подтолкнула юношу, — одевайся, сейчас мама и дядя Майкл наверняка появятся, надо будет им с добычей помогать».

Джон улыбнулся, и, поймав ее в объятья, ответил: «Ну, дай мне только до дома добраться, дорогая жена, до кровати — там уже нам ни медведи не помешают, и вообще — никто другой».

— Иди, иди, — Энни быстро, крепко поцеловала его и стала натягивать штаны из оленьей шкуры. Едва Джон выскользнул наружу, как девушка услышала голос матери: «А что это ты тут делаешь?».

— Приходил узнать, пойдет ли Энни сегодня на рыбалку — раздался бодрый голос Джона. «Как охота ваша?».

— Зубы мне не заговаривай, — ворчливо отозвалась Мэри, и добавила: «Какая рыбалка — в пяти футах ничего не видно. Двух медведей убили, иди, мужчины там ждут уже, надо сейчас мясо в кладовые перенести».

Энни мгновенно расправила шкуры на возвышении. Когда мать вошла в палатку, девушка уже надевала сапоги.

— Ну-ну, — хмыкнула Мэри, оглядев дочь. «А ты куда собралась?»

— Дядя Николас приходил, сказал, что у Констанцы началось, — Энни взглянула на мать и удивленно спросила: «Мамочка, а почему ты покраснела?».

— Мороз на улице, почему еще, — недоуменно ответила Мэри. «Хорошо, я закончу с медведями и сменю тебя».

Она вышла, и Энни, облегченно вздохнув, шепнула: «Ну, кажется, ничего не заметила».

Маленький отряд остановился у аккуратно сложенных кусков мяса.

— Мистер Смитфилд, — распорядилась Мэри, — давайте сюда нарты, и не забудьте шкуру. А мы с вами, мистер Браун, Джон — она поправила мушкет за плечом, — пойдем дальше, мистер Майкл сказал, что будет заниматься вторым медведем, он на льду, в заливе.

— Такой буран, капитан, — покачал головой Браун, — как мы дальше-то проберемся?

— Я вешки хорошие ставила, — ответила Мэри, — высокие, их не должно было еще снегом занести.

Они шли след в след, двигаясь вдоль появляющихся из морозного тумана вешек, как вдруг Мэри, что ступала первой, крикнула: «Стойте!»

Впереди них расстилалось пространство темной, непрозрачной воды.