«Придется по одной вываривать, и потом сухожилиями соединять. Ну да, Медвежонок, а ты, — она оглянулась и потрепала Джона по густым, русым волосам, — Акиак, «смелый».

— Был бы я смелый, — зло подумал юноша, помогая Энни, ловко орудуя ножом, — упросил бы ее пойти, и признаться. Нельзя так, нельзя.

Заметно, беременная женщина, вышла из палатки, и присев рядом с кормящей эскимоской, погладив младенца по темненькой голове, сказала, посмотрев на Энни и Джона: «Нанертак нутаралак».

Вторая женщина кивнула, и, укачивая ребенка, ответила: «Нанук такутийок».

— Нанук — ангийок атанерк, — вздохнула беременная.

Они замолчали, глядя в сторону юноши и девушки, что, укладывая кости тюленя в котелок, изредка соприкасались руками.

Большой каяк спускался вниз по быстрой, широкой реке. Мэри скинула на спину капюшон парки, и, чувствуя, как теплый ветер ерошит белокурые, короткие волосы, усмехнулась: «Да не торопитесь вы так, мистер Браун, мистер Смитфилд, не хотелось бы перевернуться по дороге домой».

— Так жена ждет, капитан, — жалобно отозвался Смитфилд, орудуя веслом. «А у этого, — он кивнул на Брауна, — не только жена, но и сын. Дорога-то известная, — он улыбнулся, — можно и быстрее двигаться».

Мэри посмотрела на заваленную оленьими шкурами и мешками с мясом корму каяка и весело сказала: «Ну, господа, этого нам до лета хватит, хотя ворвань вы у меня все равно будете есть!».

Сзади, из меховой перевязи раздался плач, и Мэри, пристроив дитя у груди, погладив ее по бронзовым волосам, зажмурилась — солнце играло на крохотном, золотом, с изумрудами, крестике, что висел на шее у ребенка.

— Марта, не кусайся! — строго сказала женщина. «Хоть у тебя и два зуба уже, а все равно — не надо их на мне пробовать. У Джейми, мистер Браун, — она улыбнулась, — тоже скоро зубы полезут, так что ждите».

— Парнишка-то смешной, — ласково пробормотал моряк, и, оглянувшись на капитана, вздохнул, — женщина сидела, подперев острый подбородок кулаком, и смотрела куда-то вдаль, на бесконечную, едва освободившуюся от снега тундру.

Дочь поморгала изумрудными, в темных ресницах глазами, и Мэри, покачав ее в перевязи, зевнув, сказала: «Скоро и домой приедем, милая, до заката доберемся».

— А эти индейцы, на юге, хорошо нас приняли, — подумал Браун, ловко ведя лодку между камнями.

— Ну конечно, сама Нанук приехала, с подарками, как положено. Воевать не будем, будем жить рядом, в дружбе, вон, у меня ребенок родился, и у других тоже — дети будут. Даже если вернется этот кузен капитана из Англии — никуда не поеду, тут останусь. Тут хорошо, — он наклонился и выпил чистой, ломящей зубы воды. «И капитан не поедет, она следующим годом, как Марта подрастет, хочет на запад отправиться, вдоль берега, все-таки найти проход, что в Тихий океан ведет».

Мэри посмотрела на заснувшую дочь, и, наклонившись, сняв перевязь, пристроила Марту на корме, среди шкур.

— Давайте весло, мистер Браун, — велела женщина, — отдохните немного.

Она опустилась на колени, и, обернувшись, взглянула на запад, — солнце стояло высоко, но уже потянуло вечерним, пронзительным холодком. «Индейцы, да, — Мэри хмыкнула про себя, — ну, все прошло отлично, теперь можно не опасаться, что нас атакуют. С теми, что на западе — мы тоже дружим, да и вообще — зимой от гостей отбоя не было. Все-таки странно — зимой такой мороз, вечная ночь, а местные только и делают, что ездят. Ну конечно, летом времени нет, охотиться надо, пока дни длинные».

В прозрачной воде реки играла, металась рыба. Мэри гребла, изредка посматривая на девочку — та спокойно, ровно дышала, на пухлых щечках играл легкий румянец.

— На матушку похожа, — улыбнулась Мэри. «И волосы, как у нее, и глаза тоже. Генри, как она родилась, сразу сказал: «Ну, это Марта, даже думать не о чем». И толстая она, какая, шесть месяцев, а уже фунтов двадцать весит. Надо уже мясо начинать ей давать, вот вернусь и займемся».

Женщина попросила: «Мистер Браун, вы укройте Марту, а то ветер поднялся». Каяк чуть наклонился, и Мэри, вытирая брызги воды с лица, прищурившись, увидела на холме английский флаг.

— Вот мы и дома, — она улыбнулась. «Ну, господа, надо еще разгрузить каяк, не след все это мясо тут оставлять, еще волки ночью появятся».

— У нас такие собаки, капитан, — Смитфилд подвел лодку к берегу, — что волки нас за милю обходят, сами знаете.

Он помахал рукой людям, что спускались к реке и подмигнул Брауну: «Твоя-то миссис вон, впереди всех бежит, соскучилась, должно быть. И сынишку вашего несет».

Моряк покраснел и, выбравшись на берег, приняв ребенка, наклонившись, что-то ласково сказал жене. Та едва слышно рассмеялась, и Мэри, глядя на них, вздохнув, положив Марту в перевязь, громко сказала: «Все прошло удачно, господа, мы заключили вечный мир с индейцами, и вот, — она указала на каяк, — их подарки. Так что давайте перенесем все это в наши кладовые».

Она поискала глазами дочь и спросила: «А где Энни и Джон?»

— Рыбачить ушли, капитан, — ответил кто-то из моряков. «Сразу после обеда, туда, на лед.

Солнце-то все позже садится, для охоты это хорошо. Мушкет они с собой взяли, я проследил».

— И очень правильно, спасибо вам, мистер Литтл, — проворчала Мэри, сворачивая оленьи шкуры. «Каждый, кто выходит из поселения поодиночке, или вдвоем — должен быть с оружием».

Она взвалила связку на плечо и улыбнулась: «Завтра утром подойдите в кладовые, господа, каждая семья получит по пять шкур для своей палатки».

— А не семья? — рассмеялись сзади.

— Разумеется, тоже по пять шкур, — Мэри подняла бровь и стала подниматься на холм.

Литтл посмотрел ей вслед и похлопал моряка по плечу: «А ты бы тоже, Сэмми — женился бы, вас всего двое холостых осталось. С женой-то лучше, — он сладко потянулся и озабоченно добавил: «Вон, моя к родителям уехала, казалось бы, на неделю всего, а я уже скучаю».

— Я бы и женился, — вздохнул Сэмми, собирая мешки, — да теперь до осени придется ждать, как у нас гости появятся.

В кладовой было чисто и Мэри, поправив перевязь, сложив шкуры на земляной пол, подумала: «Ну, с припасами у нас все хорошо, можно не беспокоиться. Тем более, сейчас лето придет, поохотимся вволю».

— Капитан, — раздался сзади голос Литтла, — тут Амарок у нас гостил, сказал — на севере белых медведей видел. Мы завтра с мужчинами собираемся туда сплавать, вы с нами?»

— Ну конечно, — удивилась Мэри, — вы же знаете, мистер Литтл, я не могу такое пропустить.

Там, на юге, — она махнула рукой, — мы на оленей ходили, с индейцами, но это совсем другое». Она взглянула на земляные полки и вздохнула: «Вот только порох у нас заканчивается, к осени и не останется уже».

— Порох-то ладно, — моряк поскреб в черной бороде, — слава Богу, уже научились у местных гарпунами и пиками охотиться, а вот табак…, - он вздохнул.

— Ну, мистер Литтл, — Мэри развела руками, — тут уже ничего не поделаешь, разве что только до Акадии добраться, у французов он наверняка есть.

— Это год туда идти, и год — обратно, — рассмеялся Литтл. «Ладно, капитан, видно, придется без него обойтись».

— Ну, — Мэри закрыла сделанную из плавника дверь кладовой, — может быть, мой кузен, капитан Кроу, все-таки вернется, у него на корабле наверняка будут и табак, и ром, мистер Литтл. Так что подождем».

Марта проснулась, и, поворочавшись в перевязи, усевшись удобнее, сказала: «У!»

— Пойдем, — Мэри прижала к себе дочь, — пойдем к папе, милая.

Она миновала распадок, и, перейдя через ручей, поднявшись на небольшой холм, встала у красивого, сделанного из китовых костей, резного креста.

— Капитан Генри-Теодор Гудзон, — Мэри наклонилась и прижалась щекой к буквам. «1570–1612».

Марта поерзала, и, протянув ручки, — девочка была в крохотной, меховой парке, — схватилась за шею матери. «Ну, хоть месяц отец с тобой был, — тихо, горько сказала Мэри. «Так мало, милая, так мало. В ноябре ты родилась, а в декабре…, - она сильно, коротко вдохнула и застыла, покачивая дочь.