Марфа взяла конверты, и, сказала Полли: «Пусть Александр тебе почитает что-нибудь, а ты ложись с Мораг и отдыхай. Правда, все будет хорошо».

Гранатовые губы женщины только чуть искривились и она тяжело вздохнула.

Марфа, выходя, поцеловала внука в затылок и шепнула: «Побудь с мамой, милый, ей сейчас тяжело очень».

Пройдя в свой кабинет, она распечатала конверты, и, пробежав глазами записки, хмыкнула:

— Дома не ночевал, ну-ну. Господи, — Марфа вдруг перекрестилась, — ну вразуми ты мальчика, не видит он, что ли — Белла его любит, и всегда любить будет, ну зачем он так с ней? А все почему, — она опустилась в кресло, — потому что боится он, видите ли. Любить боится. Не доверяет. Ну, впрочем, — она вдруг хмыкнула, — его отец только на шестом десятке этому научился. А что Констанца пишет? — она просмотрела изящные строки, и, задумавшись, потянулась за пером.

— Нет, — Марфа написала что-то и тут же перечеркнула, — нельзя этого сейчас делать. Не след ему из-под стражи бежать, тогда не только Джон на плаху ляжет, но и все мы — Яков такого не прощает.

Она спустилась вниз и сказала, постучавшись в кабинет к сыну: «Я прогуляюсь, пойду, ненадолго. Как ты там, заканчиваешь?»

— С мехами — это вы правы были, матушка, — донесся приглушенный голос Питера. «Хватит уже французской монополии, и они будут значительно дешевле, чем то, что возят из Москвы».

— Ну а я что говорила, — пробормотала Марфа. Зайдя на кухню, уже в парчовой, уличной накидке и берете, она обвела глазами очаги и распорядилась: «Как мужчины из Адмиралтейства вернутся, мистрис Мак-Дугал, так сразу на стол накрывайте. Что у нас сегодня?»

— Рыбный суп и запеканка с бараниной, — мистрис-Мак-Дугал распрямилась, с деревянной ложкой в руке и вдруг сказала: «Не думала я, что сассенахи так за своих стоять умеют, миссис Марта».

— Умеют, если надо, — Марфа улыбнулась, и, натянув шелковые перчатки, — вышла на улицу.

Белла открыла дверь и всхлипнула: «Это я виновата, бабушка. Он вчера пришел просить прощения, а я его выгнала. Я на кушетке ночевала, в гардеробной, а он ушел, я не знаю — куда. Но я не могла, не могла, бабушка, после того, что он с Николасом сделал…

Марфа вздохнула, и велела: «Нагнись». Она погладила внучку по голове и шепнула: «Ты не плачь. Он неправильно поступил, он это знает, и тяжело ему было. И сейчас тяжело. Но все выправится».

— Я его люблю, — Белла села на сундук в передней. «Я все равно его люблю, бабушка».

— Да я знаю, — Марфа на мгновение прижала внучку к себе. «А что выгнала ты его — так это у тебя кровь Ворона, кровь матери твоей, деда твоего — они все гордые были люди, резкие, сначала делали — а потом — думали. Ну да ничего, все срастется еще у вас. А Констанца где?

— В мастерской, она даже не выходила еще, — Белла взяла бабушку за руку и спросила: «А что там, в Адмиралтействе, как Николас?»

— Пока не возвращались они, — ответила Марфа, поднимаясь по лестнице.

Констанца подняла засов, и женщина, увидев ее красные глаза, хмыкнула: «Всю ночь сидела».

Девушка отряхнула руки о холщовый фартук и зло ответила: «Да все без толку. Что вместо весел нужны винты — это я еще под водой поняла, и начертила их сразу, как мы домой пришли, но — Констанца показала на токарный станок, — не получается. Нужна более тонкая древесина, а лучше — жесть».

Марфа посмотрела на чертеж и хмыкнула: «А тот, кто будет сидеть внутри, — будет их вращать».

— Ну да, на стержнях, — Констанца встряхнула кое-как заколотыми рыжими волосами. Марфа потянулась и сняла у нее с уха завиток древесной стружки.

— Все равно, девочка, — она на мгновение привлекла к себе Констанцу, — нельзя так рисковать.

Даже если тебе это, — она кивнула на токарный станок, — удалось бы, твой брат бы на плаху лег — наверняка.

Темные глаза Констанцы заблестели. «Нельзя, — сказала она тихо, — быть таким жестоким, как Джон. В науке, — она показала рукой на забитые книгами полки, — я согласна, не следует идти на компромисс, а тут…»

Марфа присела на верстак и покачала изящной ногой в атласной туфле. «Ну, ты ведь и сама, девочка — тверда в своих убеждениях, — медленно сказала Марфа. «За что тебе честь и хвала. И Джон такой же, вас один человек воспитывал. Дай ему время, и он поймет, что был неправ».

Констанца устроилась рядом и грустно сказала: «Жаль, что я не знала леди Веронику. Она ведь поэтесса была?»

— Поэтесса, — согласилась Марфа. «И, — она шепнула что-то на ухо девушке.

Констанца подумала и спросила: «А Джон знает, ну, это?»

— Знает, — Марфа спрыгнула на пол. «Старый герцог никогда это от него не скрывал, да и она свое ремесло бросила, как Джон родился, даже раньше еще».

Констанца вдруг покраснела и спросила: «Миссис Марта, а вы тоже, ну…»

Женщина рассмеялась: «Нет, хотя и предлагали мне. Гарема, знаешь ли, мне хватило.

Ладно, — она поцеловала Констанцу в лоб, — ты вот что сделай — собери все свои проекты, те, что король не видел еще — в один альбом, с объяснениями, с пометками, чтобы все, как надо было».

— Зачем? — пожала плечами Констанца.

— Отступное, — коротко усмехнулась Марфа и добавила: «Так, на всякий случай. Может, и, пригодится».

Констанца зарделась, и, взяв метлу, стала убирать с пола стружки.

— Господи, — подумал Уильям, — август, на улице жарко, а тут — как в склепе. Ну и лица у этих лордов Адмиралтейства, как у сфинкса того, в Каире, о котором мне папа рассказывал.

Жалко, что мы из Марокко в Египет не успеем, хотелось бы посмотреть на пирамиды.

— Торговые моряки все же как-то приятней выглядят, — тихо заметил Кеннет, наклоняясь к Волку. «У этих — будто глаза из свинца отлиты».

— Скажите спасибо, что нас вообще сюда пустили, — шикнул на них адмирал, — пара-тройка человек в трибунале в свое время воевала в Нижних Землях, ну, еще когда все старики живы были, и меня помнит.

— А я ведь тоже старик, — вдруг понял Виллем. «Семьдесят лет весной было. Хотя, что это я —.

Уильяму вон, двадцать только, да и Марта меня на восемь лет младше. Вовремя, я, конечно, в торговый флот ушел, спасибо Марте, что меня из Нижних Земель скитаться погнала. Не ушел — вряд ли бы тут сидел, закончил бы, как Ворон и Фрэнсис Дрейк — на дне морском. А Уолтер Рэли — опять гниет в Тауэре, уже который год. Государственная измена. Да, Яков шутить не любит».

— Всем встать! — раздался голос офицера.

Виллем поднялся и посмотрел на Николаса — тот стоял, откинув голову, положив на деревянный барьер запястья, скованные наручниками.

— Лорды Адмиралтейства, — раздался скрипучий, старческий голос, — вы достигли решения по предъявленным капитану Николасу Кроу обвинениям?

— Да, ваша светлость, — донеслось до Виллема.

— Кто этот старикашка? — едва слышно спросил его сын.

— Верховный адмирал Англии, Чарльз Говард, граф Ноттингем, из старших Ноттингемов.

Александр — из младших, они дальние родственники, — вздохнул Виллем, — но с ним даже говорить было бесполезно, он снял очки и сказал мне: «Мой юный голландец, со своими капитанами я как-нибудь сам разберусь».

— Юный голландец, — фыркнул Уильям. «А ему-то самому сколько лет?»

— Семьдесят шесть, — ответил ему отец. «Он, как ты помнишь, победил испанскую Армаду, а еще, — не удержавшись, добавил Виллем, — его жене, Маргарет, — двадцать один, и она недавно родила второго ребенка. Не считая тех пяти, что у него уже есть, от первого брака».

Уильям открыл рот, и тут, кто-то из трибунала, поднявшись, зашуршал бумагами: «По обвинению в неповиновении приказам Его Величества — виновен, по обвинению в намеренном причинении вреда и потере, вследствие этого, военного корабля — виновен, по обвинению в намеренном риске жизнями экипажа, и вследствие этого, потере последнего — виновен».

Виллем посмотрел на Николаса — тот стоял, выпрямившись, не отводя взгляда от лица адмирала Говарда.

— А почему они не упоминают о Генри? — шепнул Кеннет. «Николас ведь их нашел».