Питер рассмеялся, и, пожелав отчиму доброй ночи, открыл дверь в свою опочивальню.

Рэйчел сидела с вышиванием у огня.

— Тео спит уже, — она подняла аквамариновые, большие глаза. «Мы с ней помолились, я ей Евангелие почитала, и сказку рассказала. Она об отце опять спрашивала, Питер».

Мужчина вздохнул и, опустившись рядом с ее креслом, положил голову жене на колени.

— Она у всех спрашивает, любовь моя. Море есть море, остается только ждать. Как наш маленький? — он прижался щекой к чуть заметно выступающему под серым шелком домашнего платья животу.

— Хорошо, — Рэйчел покраснела, и поцеловала его каштановые волосы. «Только, наверное, мне лучше будет в деревню уехать, с Тео, и миссис Стэнли то же самое говорит».

Питер привалился к ее коленям и стал расстегивать камзол. «Я знаю, любовь моя, — вздохнул он. «Матушка тоже хочет вас туда отправить, с мистрис Доусон. Ну, придется, что же делать, — он взял руку жены и прижался губами к большому, окруженному бриллиантами, аквамарину.

— Я скучать буду, — не сказать как, милая. Ну, — он улыбнулся, чувствуя ласковые пальцы жены, что гладили его волосы, — я к вам буду приезжать, каждое воскресенье. И ты там осторожней, хорошо? Послушаешь, что сегодня в конторе было?

— Конечно, — она нагнулась и, поцеловав его в ухо, взяла вышивание. «Это я для Марты, — сказала Рэйчел, — в подарок, раз они в новый дом переезжают. Для детской, алфавит».

Питер обернулся и посмотрел на салфетку. «Очень, очень красиво, — одобрительно сказал он. «Ну вот, помнишь, я тебе говорил, что ко мне из Гамбурга приезжали, с большим контрактом?»

Рэйчел кивнула: «Угу».

— Вот, — Питер потянулся и налил себе вина, — сегодня мы страхование грузов по нему обсуждали. Я тебе сейчас все расскажу, а если что-то будет непонятно — ты спрашивай.

— Конечно, любимый, — раздался нежный голос сверху, и он, закрыв глаза, подумал: «Господи, какое счастье».

Марфа плотнее закуталась в шубку и, осмотрев вымощенный булыжником двор, подумала:

«Все же хорошо, что два дома у нас, Петя покойный правильно усадьбу купил. Как Рэйчел родит, пусть уж там остается, незачем дитя в Лондоне держать. Ах, Мэри, Мэри, ну куда ж ты пропала, Господи, — женщина вздохнула, и, подойдя к конюшням, заглянула внутрь — лошади чуть заржали.

— Все хорошо, милые, — шепнула Марфа, и, закрыв ворота, подняв голову, посмотрела в звездное небо. «И вправду, холодает как. Осень начинается. Нет, пусть едут, и живут там спокойно». Она чуть слышно засвистела.

Цезарь, искавший что-то на газоне за домом, вдруг насторожился, и, подбежав к ограде — каменной, мощной, в два человеческих роста, — залаял. Марфа вынула из кармана шубки пистолет, и, подойдя к собаке, весело сказала: «Да там кошка наверняка, ты уже знаешь, видел их».

Невысокий, легкий человек появился наверху ограды, и, нагнувшись, сказал кому-то: «Держи веревку, я тебя втащу».

Марфа прижалась к стене. Цезарь все лаял, а потом, вдруг, присев, склонив голову — замолчал.

— Так вот ты где! — раздался знакомый голос, и Марфа, увидев белокурого мужчину в черном камзоле, что спрыгнул на газон, усмехнулась: «Ну, здравствуй, дочка!»

Мэри мгновенно обернулась, и, тяжело дыша, махнула кому-то рукой. Высокий, широкоплечий мужчина спустился по веревке со стены и Мэри сказала: «Матушка, это мой муж, капитан Генри Гудзон. Он бежал из тюрьмы в Плимуте, и нас, наверное, уже ищут».

— Марта де ла Марк, рада встрече, капитан, — Марфа протянула маленькую, нежную руку и Гудзон, пожимая ее, подумал: «Так вот в кого Мэри такая изящная. Матушке бы ее тоже мужской костюм пошло». Он опустил глаза и увидел дуло пистолета, что высовывалось из кармана шубки.

Марфа поцеловала дочь и коротко спросила: «Энни где?»

— В Плимуте, там еще сын Генри, Джон. Барк арестовали, он «Полумесяц» называется, команде запрещено на берег сходить, — выдохнула Мэри. «Матушка, может быть можно что-то сделать?»

— Можно, — согласилась мать. «Детей домой привезти, например. Так, — она подумала и посмотрела на дочь, — ты, дорогая моя, спать иди, мистрис Доусон отдыхает уже, ложись в гостевой опочивальне, она готова. А мы с вами, капитан, — она взяла Гудзона под руку, — в кабинете немного поговорим, хорошо?

Цезарь подбежал к Мэри, и та, погладив его, устало сказала: «Матушка, может быть и я тоже…»

— На тебя лица нет, милая, — ласково ответила мать. «Иди, устраивайся, а мужа твоего я потом пришлю, не бойся». Она обняла дочь и что-то спросила у нее, шепотом. Мэри помотала головой, и Марфа нежно сказала: «Ну, это все равно. Иди, доченька, там, в умывальной все найдешь. Я тебе с утра Питера одежду принесу, вы с ним почти одного размера».

Мэри быстро поцеловала Генри в щеку, и, подозвав Цезаря, побежала с ним к дому. Генри посмотрел ей вслед, и, чувствуя, что краснеет, сказал: «Мы ведь не венчались пока, миссис де ла Марк. Но как только все это разрешится, — сразу обвенчаемся.

— Миссис Марта, дорогой зять, — поправила его женщина. «А что не венчались вы, так я это поняла. Ну, да ладно, — она зорко посмотрела на Генри, — ты, я смотрю, честный человек, капитан Гудзон».

Он оглядел большой, каменный, под черепичной крышей дом, ухоженный газон и вздохнул:

«Я-то честный, да, миссис Марта. Вот я и вижу — что это кому-то не понравилось».

— Пойдем, — сказала женщина, подталкивая его к дому. «Там камин разожжен, я сейчас мужа своего позову, адмирала де ла Марка, сына, еще кое-кого — поговорим. Все образуется, капитан Гудзон. Вы где с Мэри-то встретились? — она улыбнулась, открывая тяжелые, резные парадные двери.

— В Новом Свете, — он помог женщине снять шубку. Она подхватила шелковые, цвета палой листвы юбки, и, набросив на плечи кашемировую шаль, что лежала на кедровом, с бронзовыми накладками сундуке, велела: «Ты вон туда иди, справа от лестницы повернешь, и потом первая дверь налево».

Она ушла вверх по дубовой лестнице, а Генри, подняв голову, посмотрев на шпалеры, обвел глазами зал. «Да, — тихо сказал он, прикоснувшись к бронзовой голове какого-то идола, — слона с человеческими руками, — куда тебе до этого, сын фермера?». В открытом шкафу орехового дерева, — Генри пригляделся, — были выставлены фарфоровые вазы.

— А, — раздался красивый, низкий голос сзади него, — полюбуйтесь, капитан. Это я из последнего плавания привез, перед тем, как на суше осесть. Разве не прелесть? Золотые рыбки. Это фарфор с эмалью, редкая вещица. Но всего лишь, прошлого века. А вот это, — длинные пальцы повертели расписанную тремя красками вазочку, — это так называемая техника «санкай». Желтый, зеленый и белый цвета, ну, не белый, кремовый. Это на севере Китая сделали, очень давно.

Гудзон повернулся и увидел перед собой высокого, выше его, пожилого мужчину, с побитыми сединой русыми волосами и короткой, ухоженной бородой. Запахло чем-то теплым и пряным, и мужчина, протягивая руку, сказал:

— Адмирал Виллем де ла Марк, отчим вашей жены. Я вам завтра покажу наши галереи, — он махнул куда-то наверх, — там еще больше интересного. Жаль, конечно, что нельзя устроить открытый доступ, для публики».

— Капитан Генри Гудзон, — он коротко поклонился и Виллем улыбнулся:

— Сейчас мой пасынок спустится, мистер Питер Кроу, он — один из учредителей Ост-Индской компании. Ну, да он тогда еще ребенком был, это его отец покойный все придумал, а миссис Марта уже и подхватила. Ну и я тоже. Пойдемте в кабинет, — Виллем подтолкнул его. «Наш зять из Парижа присылает такое бургундское, которое вы нигде больше не попробуете».

Когда они уже сидели в креслах у большого, искусной работы глобуса, Марфа, зайдя в кабинет, уложив на стол папку черной кожи, велела им:

— Не вставайте. Я потом нам, — женщина хмыкнула, — поздний ужин накрою, судя по всему, сидеть, придется долго. Ну да ничего, в кладовой есть окорок, и сыры Майкл хорошие прислал, с оказией.

Адмирал устроил жену в большом кресле, и, подав ей, бокал с вином, спросил: «Питер за Джоном пошел?»