— Кроу, — одобрительно сказал владелец таверны, рассматривая его. «Вот только какой?».

— Племянник, — расхохотался Питер и протянул руку. «Питер Кроу, сын младшего брата сэра Стивена».

— Глаза, — хмыкнул Берри. «Ни у кого другого я таких глаз не видел. Сэмуэль Берри, бывший кок на «Святой Марии». Вы мне скажите, мистер Кроу, раз вы из Нового Света вернулись, о мистере Майкле и мистере Николасе ничего не слышно?»

— Умерли оба, — коротко ответил Питер. «Бездетными».

Берри вздохнул и перекрестился. «Я же еще вот такими мальчиками — он опустил ладонь к полу, — их помню. Ну, упокой Господь их души. Одна, значит, мисс Мирьям осталась?» — грустно спросил он. «Сэр Стивен, как в море уходил, в последний раз, мне о ней рассказывал».

— Она уже и замужем, — улыбнулся Питер, — и у сэра Стивена еще одна дочка была, Белла, она в Новом Свете сейчас, ну да скоро ее домой привезут. Подросток еще, пятнадцати ей не было.

Берри помедлил, что-то подсчитывая, и ухмыльнулся: «Ну, я в сэре Стивене никогда не сомневался. Знаете, как в Порт-Рояле, во время оно, говорили… — он шепнул что-то и мужчины расхохотались.

— А мы к вам по делу, мистер Берри, — сказал Ньюпорт. «Во-первых, мистеру Кроу нужно три комнаты, ну, столоваться он тоже у вас будет, а во-вторых — в церкви святого Андрея преподобный отец все тот же, понимающий? — Ньюпорт поднял бровь.

— Другой тут долго не продержится, паства-то у нас в Плимуте ясно какая, — заметил Берри, выйдя на порог таверны, рассматривая двух женщин в простых, серых платьях — повыше и пониже. Высокий, темноволосый мальчик возился с большой, рыжей собакой.

— Красавицы обе, — одобрительно сказал кабатчик. «Ну да, на вас глядя, — он усмехнулся и потрепал Питера по плечу, — понятно, другую за себя не возьмете. Какая ваша-то? — он улыбнулся.

— Мисс Рэйчел, та, что пониже, — нежно ответил Питер.

— Ну, — заключил кок, — пусть дамы обустраиваются, а мы с вами, — он подмигнул Питеру, — прогуляемся, в церковь нашу зайдем, и с ювелиром я вас сведу. Тут, правда, не Лондон, — Берри вздохнул, — кольцо простое будет.

— Это совсем неважно, — рассмеялся Питер, и помахав рукой Полли, крикнул: «Ну вот, можно заносить багаж».

Над кустами цветущей сирени гудели пчелы. Полуденное, яркое летнее солнце освещало блестящую, медленную гладь реки. Из кухни доносился запах свежевыпеченного хлеба.

Мальчик и девочка, что сидели рядом за большим, деревянным столом, на зеленой лужайке, одновременно вздохнули и отложили перья.

Пьетро выпятил губу и сказал, рассматривая свою тетрадь. «Еще год с нами родители позанимаются, а потом будут учителей приглашать. А потом я в школу поеду, а ты нет! — он, было, хотел высунуть язык, но, увидев, как угрожающе сузились глаза сестры, — передумал.

— Я, — сказала Анита, отряхивая подол шелкового, темно-красного платья, — буду учиться музыке. Миссис Юджиния, да хранит Господь ее душу, — девочка перекрестилась, — говорила, что я очень способная.

— Жалко маленькую Тео, — сказал Пьетро, — он был в бархатном, глубокого, темно-синего цвета камзоле, и льняной рубашке, — у нее теперь только папа остался, и тот — в Новом Свете.

— Когда уже наш папа приедет? — Анита подперла рукой смуглую, с чуть заметным румянцем щечку. «Я так скучаю, так скучаю. И он мне обещал кукольный домик привезти, из Амстердама».

— А я ему покажу эту маленькую ветряную мельницу, что я сделал, — оживился брат.

«Помнишь, миссис Марта нам рассказывала, что, когда ее сын Теодор был маленьким, он поставил на их ручье водяную мельницу. Вот бы у нас был ручей! — мальчик вздохнул и, сморщив нос, презрительно посмотрел в книгу: «И почему мы должны это переписывать, да еще пять раз! Книги уже давно печатают, никому это переписывание не нужно!»

— Мама рассказывала, — Анита устроилась поудобнее, и окунула перо в чернильницу, — когда она в Японии, маленькой девочкой, училась каллиграфии, ее наставник заставлял сто раз рисовать один и тот же иероглиф.

— Я очень рад, — сочно ответил брат, — что мы не в Японии живем. И вообще, — он улыбнулся, я хочу строить, только не дома, а печатные станки, как мистер Питер рассказывал. Открою свою типографию, вот!

— Жалко, что мисс Констанца на континенте, — заметила сестра, аккуратно переписывая отрывок из Библии. «Она так много всего знает, с ней интересно».

Мияко вышла из кухни, и, отряхнув испачканные в муке руки, прислонилась виском к нагретому солнцем, теплому косяку двери.

— Как вытянулись, — подумала она, рассматривая детей. «Господи, только чтобы здоровы были. Сейчас Хосе приедет, осмотрит их, ну да все равно — не болели вроде, хорошо, что мы в деревне, а не в городе. А миссис Юджиния, бедненькая, как жалко ее — дочке-то и трех лет нет, а сиротой осталась. Отец, конечно, есть у Тео, ну да он ведь моряк, — Мияко вздохнула и, подойдя к детям, наклонившись, строго сказала: «Следите за почерком, особенно ты, Пьетро!»

Сын что-то пробурчал, и Мияко, рассмеявшись, потрепала его по темноволосой голове.

— Скоро обедать, — сказала она, поправляя кружевной чепец.

— Мама, — Анита оторвалась от тетради и наклонила голову: «Слышишь? На дороге!»

Мияко взглянула в прорезь ворот, и, перекрестившись, побледнев, шепнула: «Господи, спасибо тебе! Хоть и недалеко был, а все равно — мало ли что могло случиться».

— Отец едет, — она повернулась к детям и велела: «Быстро, быстро, убирайте тут все, и поднимитесь наверх, руки помойте».

Она подхватила простую, домашнюю, серую юбку и ринулась в дом.

— Мама рассказывала, — задумчиво проговорила Анита, собирая тетради, — что, когда она росла в Японии, и ее отец возвращался домой, они все выстраивались на дворе и кланялись ему. До земли!

— Я же тебе говорил, — рассмеялся Пьетро, — я очень рад, что мы не живем в Японии.

Хосе взглянул на белокурую девочку, что прикорнула на руках у Марфы, и тихо сказал:

«Пока нет причин беспокоиться, тетя Марта. Тео здоровый ребенок, не худенькая, и ест она хорошо, как вы мне сказали».

Женщина вздохнула, и, откинувшись на шелковое сиденье кареты, так же тихо ответила:

— Мой старший брат единокровный, там, на Москве, от этой болезни умер, мой дорогой племянник. Я же помню — при ней ничего нет хуже сырости. И Юджиния, бедняжка — она же всю жизнь в тропиках прожила, ты же сам оттуда, понимаешь, о чем я говорю, — Марфа покачала Тео, и, та, широко зевнув, заснула еще крепче.

Хосе посмотрел на румяные щечки девочки и развел руками: «Тео все-таки тут родилась, тетя Марта, но вы следите — если она начнет покашливать, то лучше ее в более теплые края отправить».

— Легко сказать, — Марфа взглянула на племянницу, погруженную в книгу. «В Париже, конечно, не так промозгло, но мой зять и так — один сына воспитывает, ему тяжело с двумя детьми будет. Тем более, мистер Майкл ездит, по делам, мальчика-то он может с собой взять, а девочку, да еще и маленькую? А все остальные тоже, — женщина задумалась, — брат мой — в Копенгагене, вы — в Амстердаме, там погода такая же, как у нас. Не на Святую же Землю дитя отправлять?

Марфа оправила на Тео бархатное платьице цвета желудей, отделанное бежевой, с золотом, кружевной прошивкой, и, помахав рукой Джованни, подождав, пока он осадит лошадь у окошка кареты, сказала:

— Я тогда у парадного входа постою, пусть Мияко мне его откроет, не пойду с вами на задний двор. Положу ее, — женщина кивнула на внучку, — и спущусь.

Джованни посмотрел в большие, зеленые, обрамленные чуть заметной сетью морщин, глаза, и кивнул.

— Проснуться может, — нежно сказала Марфа, глядя на внучку. «Твои-то к тебе бросятся, будут кричать: «Папа!», не надо, чтобы дитя это слышало, расплачется еще».

Ворота усадьбы отворились, и Хосе, выпрыгнув из кареты, подал ей руку. Марфа помахала остальным и пошла к высоким, резного дуба, парадным дверям усадьбы.

— Папа! Папа! — услышала она радостные крики, и, улыбнувшись, стала ждать, пока ей откроют.