— У меня работа, — Джон вздохнул.

— Сама же помнишь — не успел Яков взойти на престол, уже начались против него заговоры, я, поэтому и попросил графиню Ноттингем приехать в Париж, забрать тебя, и присмотреть за тобой в Италии, пока я со всем этим разбирался. Но зато теперь мы всех арестовали, и сэра Уолтера Рэли тоже, так что я могу спокойно пожить месяца два. Наверное, — добавил он.

«Ну, какая жена это выдержит?»

— Любящая, — спокойно ответила Констанца, чуть пришпоривая лошадь.

— Мне, кстати, Полли, то есть графиня Ноттингем, рассказала про смерть отца, она же видела все это. И лорд Фрэнсис тоже, у них балкон прямо на Площадь Цветов выходит».

— И очень зря, — поморщился Джон. «Мала ты еще».

Констанца помолчала, и, накрутив на палец рыжую прядь, ответила:

— Я им очень благодарна, за это. Вот они, кстати, — девушка повернулась к брату, — очень любят друг друга, сразу видно, хоть лорд Фрэнсис ее в два раза старше. И мальчик у них смешной, — Констанца нежно улыбнулась, — ему в ноябре три года будет. Александр Филипп, ну, они его Алессандро зовут. Тебе бы такую жену, — решительно подытожила Констанца.

Джон только вздохнул, и сердито сказал: «Поехали, пообедаем, сложимся и еще в одно место отправимся, я тебе кое-что хочу показать».

— Что? — поинтересовалась сестра, но Джон уже спускался по узкой, обрывистой тропинке с холма.

Констанца зашла в свою комнату и, оглядев разбросанные книги, и тетради, уперев руки в бока, сказала: «Вот кому нужна жена, так это мне!»

Девушка рассмеялась, и, открыв крышку сундука, стала осторожно, бережно складывать туда книги.

— В карете все равно нельзя писать, — грустно подумала она, пакуя тетради с математическими вычислениями, — тут не дороги, а ямы сплошные, ну ничего, на корабле наверстаю». Она посмотрела на оставшиеся тома, и, было, выбрала «О всех видах треугольников» Региомонтана, но потом скривила губы: «Нет смысла читать труд о тригонометрии в карете, даже чертежей на полях не сделаешь. Ладно, — она взяла «Декамерон» и рассмеялась: «Хоть голова отдохнет».

Из «Декамерона» выпало последнее письмо Мирьям, которое ей привезли в Рим, и Констанца, оглянувшись, положила его в шкатулку с письмами отца.

— Джон, конечно, никогда в жизни не станет читать чужую переписку, если это не по работе, — девушка ухмыльнулась, — но все равно — мало ли что. Только три человека знают — я, Мирьям и миссис Марта, и не надо, чтобы знало больше.

Мирьям сидела на кровати, обхватив колени руками. «Миссис Марта меня все время спрашивает, что со мной, — грустно сказала девушка, — ее-то не проведешь, как миссис Стэнли, или Кардозо. Я уж и врать ей устала, она ведь зоркая, видит, — что-то не так.

— Ну и скажи ей, — потребовала Констанца, расчесывая длинные, каштановые волосы подруги.

«Скажи, тебе легче станет. И скажи, кто это был — его найдут, арестуют и казнят!»

Мирьям внезапно повернулась, и, — не успела Констанца опомниться, — выхватила из ее рук деревянный гребень и с треском его сломала. «Никогда в жизни я не скажу, кто это был, — холодно произнесла Мирьям.

— Умирать буду — а не скажу. Я и тебе-то сказала, потому что ты мой друг, и потому что тебе можно доверять. И к тому же, — Мирьям пожала плечами, — тебе хоть и тринадцать лет, но голова у тебя — как у взрослой женщины, и ты все про это знаешь, ну да я сама тебе рассказывала.

— Польщена, — пробормотала Констанца, и, помолчав, спросила: «А ничего не было, ну, последствий?»

Красивые, алые губы презрительно искривились: «Зря я, что ли, у миссис Стэнли учусь? Я, моя дорогая, знаю, как сделать так, чтобы не было последствий. Да они и навряд ли были бы, ну, если говорить о плоде, — голос девушки стал ледяным, острым, и Констанца поежилась, — у меня тогда крови день, как закончились».

— Ну, хорошо, — вздохнула Констанца, а миссис Марте скажи все-таки— а то она тебя привяжет к стулу и будет пытать, пока не сдашься, ты же знаешь ее. И она тайны хранить умеет — она уже столько лет отчеты для Ее Величества пишет.

— Скажу, — Мирьям решительно тряхнула каштановой головой. «Потому что я тут кое-что задумала, и хочу с ней посоветоваться. Если она одобрит, — я тебе напишу на континент, потому что понадобится твоя помощь»

— Все сделаю, — Констанца прижалась щекой к теплой щеке Мирьям и повторила: «Все, поняла?».

Констанца посмотрела на свои запыленные руки и позвонила, чтобы принесли лохань с горячей водой.

Раздевшись, сняв рубашку, она, как была, подошла к большому зеркалу, и, повертевшись из стороны в сторону, выпятила губу. «Кожа да кости, — громко сказала она себе. «И вообще — нос длинный, горбатый, уши большие, губы тонкие, зубы кривые. Отлично. И веснушек полно лицо. А папа Джон еще говорил, что мама моя была красавица».

Она закрутила на затылке пышные, густые, длинные рыжие волосы и, блаженно закрыв глаза, опустилась в лохань. Через мгновение ресницы вздрогнули и Констанца, хлопнув себя по лбу, проговорила: «Вот же дура!»

Девушка, как была, голая, раскрыла сундук, и, найдя свои последние вычисления, потянулась за бумагой и пером.

— Дорогой профессор Катальди, — торопясь, писала она, — я, кажется, поняла, в чем была моя ошибка, касательно методов вычисления непрерывных дробей, которыми мы занимались.

Давайте обратимся к известному вам алгоритму профессора Рафаэля Бомбелли, который, пользуясь такими дробями, извлекал квадратные корни из натуральных чисел…, — Констанца, не глядя, протянула руку. Открыв «Алгебру» Бомбелли, погрызя перо, она углубилась в работу.

Выкупавшись в остывшей воде, быстро одевшись, Констанца запечатала письмо, и, постучавшись в комнату брата, сказала: «Я готова».

Джон появился на пороге, и, усмехнувшись, спросил: «Очередные срочные вычисления для профессора Катальди?».

— Я буду ждать тебя внизу, — свысока сказала Констанца, и, не выдержав, рассмеявшись, поцеловала брата в щеку: «Ты у меня самый лучший!»

— Ладно, ладно, — ворчливо сказал Джон и добавил себе под нос, провожая глазами изящную фигурку сестры: «И, правда, кто придумал эту глупость — не брать женщин в университеты?

И ведь не изменится ничего, хоть головой бейся об стенку»

.

Они оставили лошадей у ограды маленького, ухоженного кладбища. Констанца посмотрела на залитые золотым сиянием, беломраморные надгробия, и, сцепив пальцы, сглотнув, спросила: «Почему ты мне не говорил? Помнишь, я спрашивала у папы? Он сказал, что ее, наверное, похоронили, там, на окраине. В общей могиле, для бедняков. Ну, раз у отца не было денег».

Джон ласково взял ее за руку: «Ну вот, мы сделали так, что теперь она здесь, и всегда тут останется. То есть сначала папа этим занимался, а потом — я уже заканчивал. И отец твой здесь, ну, пепел его, — добавил он совсем тихо. «Там крест на камне, иначе уж нельзя было, сама понимаешь».

— Это ничего, — тихо сказала девушка. «Ничего. Я пойду».

— Третья дорожка справа, — добавил Джон. «Ну, ты увидишь».

Она села рядом с простым камнем и провела пальцами по холодной, гладкой поверхности.

«Здравствуй, мамочка, — еле слышно шепнула Констанца. «Здравствуй, милая».

Под тонким, еле заметным крестом было высечено: «Констанца. Omnia vincit amor”. Снизу была дата. «17 февраля 1600 года, Рим, — прочла девушка. «Для того, чтобы мы могли верными шагами шествовать вперед по пути познания природы».

— Да, отец, — тихо сказала она, и, достав из-за корсета старое, с выцветшими чернилами письмо, даже не глядя на изящные, разборчивые строки, произнесла:

— Ну вот, моя девочка, пришла нам пора расстаться. Продолжай мое дело, и помни — любовь, и вправду, как писал Вергилий, побеждает все. Люби этот мир, как любил его я, и никогда не бойся говорить о своей любви — как делала твоя мать. Прощай, и помни — ты родилась благодаря тому, что мы, презрев все и вся, поступили так, как велело нам сердце. Никогда не изменяй ему, милая моя дочь, моя Констанца».

— Не изменю, — твердо проговорила девушка, и, поцеловав камень, застыла, — просто слушая, как шумит вечерний ветер в рыжих кронах деревьев, как спокойно и уверенно бьется ее сердце.