— Я тоже, — грустно ответила Марта, — там, на севере, на островах. Это же мои приемные родители, мама моя умерла сразу, как я родилась, а отца убили, когда мне три годика было.
Никите вдруг захотелось взять ее за маленькую, с тонкими пальцами руку, и никогда больше от себя не отпускать.
— А я нигде и не был, — нехотя сказал юноша, — ну, только с батюшкой на юг ездил, и в Китай, но тут рядом, это неинтересно. И в море мы совсем недалеко ходим, так, рыбачить только. Я бы очень хотел построить большой корабль, а то все лодки и лодки, — он пожал плечами.
Марта посмотрела на кружащихся в небе чаек и улыбнулась. «Там моя мама, — сказала она, глядя на Никиту темными, волшебными глазами. «Я ее никогда не видела, папа прилетал ко мне, а мама — нет. А теперь и она здесь. Ее Таанаг звали, вот. Я ведь умею с птицами говорить».
Никита, ничуть не удивившись, ответил: «Я с деревьями говорю. Ну, если свалить его надо, я всегда прошу прощения, и объясняю — нам, мол, избу надо поправить, или лодку смастерить.
Меня батюшка научил так делать — иначе лес тебе врагом будет, а надо — чтобы другом».
— Мой папа был не такой, как все, — тихо сказала Марта. «Он был человек неба».
— Мне дедушка, ну то есть князь Тайбохтой, про таких людей рассказывал, — задумчиво ответил Никита. «Он их очень уважает. Ну, то есть мы христиане, конечно…
— Я тоже христианка, — тихо ответила Марта. «Но, мне кажется, Иисус сам таким был — он ведь лечил людей. Мы поэтому оттуда — она махнула рукой на восток, и уехали — что там стали христиан преследовать, даже священников казнили».
— Мне отец Павел рассказывал, в Китае тоже раньше так было, — Никита посмотрел на перевернутую лодку и решительно сказал: «Садитесь, и вот, возьмите, — он снял с себя кафтан, — закутайтесь, а то от воды холодно уже».
Он сел рядом, и, помолчав, вздохнул: «Я сам с батюшкой и матушкой вырос, а вам, тяжело очень, наверное».
— Ну что вы! — горячо ответила Марта. «Мои папа и мама самые хорошие, просто мне иногда грустно, потому, что я не такая, как все. Я ведь думала, что никогда полюбить не смогу, а потом, — она замялась, — мне один человек очень понравился, а он сказал, что не любит меня».
— Ну и дурак, — буркнул Никита, и Марта заливисто рассмеялась.
— Расскажите мне про те острова, — попросил он, — а то ведь я и не знаю ничего. Пожалуйста.
Уже когда они шли по тихой, спящей улице, Марта спросила: «А вы завтра на охоту едете, а то дедушка ваш говорил — после мессы всех ждать будет?»
Никита жарко покраснел и, помявшись, ответил: «Не люблю я охотиться, Марфа Михайловна. Если бы у нас еще еды не хватало, а так, — он махнул рукой. «Я строить люблю, руками что-то делать, я и плотник отличный, и столяр, и кузнец — батюшка меня научил».
— Я тоже не люблю, ну охотиться, — она легко улыбнулась — чему-то, и добавила: «Я цветы люблю. А можно я тогда завтра в кузницу приду, посмотрю, как вы работаете? Я мешать не буду»
— Ну конечно, — он опять покраснел. «Да хоть бы и помешали, Марфа Михайловна, — я только рад».
Тайбохтой поднялся раньше всех, и, умывшись на дворе, растолкал старшего внука. «Вроде не в церковь еще, — удивился Никита, оторвав голову от подушки.
— Не в церковь, — смешливо согласился князь, — однако ж цветы тебе собрать надо, Никита Григорьевич, и на порог ей положить, чтобы, как проснется, так и увидела.
— Ты откуда знаешь? — удивился юноша.
— Мне шестьдесят один, — ворчливо сказал Тайбохтой, — а тебе — семнадцать, вот и делай, что я говорю.
Вечером, когда Василиса с Федосьей поставили на стол жареных уток, Тайбохтой сказал Волку: «Ну, то, что дочь у вас пропала — то, конечно, не очень хорошо. Однако ж я думаю, что не зря ей Ланки мой медвежий клык отдала, найдете вы ее. И теще твоей, — князь расхохотался, — скажи, Локка землю перевернет, а кровь свою отыщет.
Видите, же, как получилось — Ланки мать свою почти двадцать лет не видела, ты вообще никогда не встречал — а к ней едете. А теперь переведи ему, — Тайбохтой кивнул на Виллема, — только разлей вам сначала, — князь указал на кружки.
Он сел напротив адмирала и сказал, глядя в карие глаза: «Я ведь почему не женился?
Потому что не знал — что там с Локкой моей, как она? Что овдовела она — то Ланки мне сказала, и думал я — нужен, если окажусь, позовет она меня, — так надо свободным быть. А теперь вижу, — князь потрепал Виллема по плечу, — что при ней человек хороший, никогда в жизни ее не обидит, и до конца с ней будет, так?
— Так, — выслушав Волка, отозвался Виллем. «Все правильно. Я ведь тоже, — он усмехнулся, — пятнадцать лет ждал, князь».
— Ну, дождался, — Тайбохтой рассмеялся. «Налей мне того, сливового, Гриша. А я — он подумал, — теперь и я жениться могу. Привезу с юга невесту молодую, — все мне завидовать будете, ясно?».
Мужчины рассмеялись, и Гриша достал еще бутылку.
В зеленовато-голубом небе вились стрижи, летела, мягко хлопая крыльями сова, и Марта, стоя на крыльце, вдруг вздохнула, перебирая пальцами рукав кимоно.
«Как красиво-то тут, — подумала девушка. «Но нет, не зря, же я сегодня на море ходила, сидела, думала — не могу я здесь остаться, я родителям нужна».
На горизонте, у темной полоски леса, уже повисла яркая звезда, и Марта, услышав издалека чьи-то шаги, — затаила дыхание.
Дэниел высунулся в окно и сказал: «Марта, ну иди ты уже спать, матушка велит!»
— Сейчас! — отмахнулась девушка и, дождавшись, пока ставня закроется, скользнула за угол избы.
Они сидели рядышком на бревне, и Марта, вдохнув его запах, — свежее дерево, смола, гарь, — закутавшись в его кафтан, — счастливо улыбнулась.
— Я с тобой уеду, — Никита взял ее руки в свои. «Я думал, долго, помнишь же, что я тебе в кузнице еще сказал?»
— Что ничего тебе больше в жизни не надо, только бы видеть меня счастливой, — тихо ответила девушка, подняв голову, вглядываясь, в прозрачную, высокую луну
— Ну вот, — серьезно сказал Никита, — так оно и будет, Марфа Михайловна. Все, что угодно, сделаю, а ты у меня всегда улыбаться будешь.
Она погладила руку юноши и озабоченно спросила: «А тебя родители отпустят?»
— Ну конечно, — Никита пожал плечами, — у меня еще четверо братьев, а ты у своих — одна, тем более сестра твоя, вон, потерялась.
— С ней все хорошо, — твердо сказала Марта. «Я знаю, все хорошо, и ее найдут».
— Найдут, конечно, — Никита поднес к губам ее руку и тихо проговорил: «Завтра к своему батюшке пойду, ну, да не откажет он мне».
Наверху, опять кружили чайки и Марта улыбнулась: «Мама за меня волнуется».
— На то и мама, — рассудительно заметил Никита, и, подняв голову, помахал птицам рукой.
Женщины сидели в большой горнице, перебирая одежду. Вася и Степа возились на большой тигровой шкуре, а Марта, сидя у окна, подперев голову рукой, смотрела на блестящую гладь океана и что-то напевала — нежно, ласково.
— Помнишь, как в Тюмени-то, — смешливо шепнула Василиса, — пела ты? Волк тогда к нам пришел, и давай выспрашивать у меня — что за песня? А Гриша потом и говорит — томится он. Так же и эта.
— Повенчали бы и сейчас, — сердито ответила Федосья, — что тянуть-то?
— Да ну, — махнула рукой Василиса, — вам вона в какую даль плыть, еще понесет девка, намучаешься там с ней, на корабле. Пусть уж доедут с вами, куда надо, там все и сделаете.
Жалко, конечно, что нас Григорием Никитичем не будет, да что уж тут — пришла пора детям из гнезда разлетаться, — она сложила рубашки и вздохнула.
— Ты за Никиту не беспокойся, — сказала Федосья, сажая на колени Степу, — адмирал его на верфи приведет, в Дептфорд, под Лондоном, там все большие суда строят, такого мастера там сразу с руками оторвут. А язык он выучит, пока плыть будем, я с ними и Волком уже заниматься начала. Ну и я за ними, там, в Лондоне, присмотрю, конечно. Марта! — позвала она, повысив голос.
— А! — девушка еле оторвалась от окна.
— Все дремлешь, — улыбнулась мать. «Завтра уж и отплываем, пойди, проверь — все ли у брата твоего и дяди сложено, а то мальчишки же, за ними глаз да глаз нужен».
