Чайка все вилась вокруг, а, когда горло девушки застыло, — исчезла в алом, огненном сиянии.
— Вот, — тихо сказала Марта, перекрестившись, — теперь все будет, как надо.
Отпустив девушку, Масамунэ-сан вытянулся на футоне, и, зевнув, велел управляющему, что ждал за ширмой: «Оставь ее, она неплоха, и расплатись с родителями. И пусть меня не будят, — сварливо добавил даймё, — после обеда я поеду на прогулку в горы, а до этого времени — дайте отдохнуть».
Он спал крепко, и, открыв глаза, прислушался — комнату заливало утреннее солнце, и в перегородку кто-то осторожно скребся.
— Я же приказал, — измученно простонал Масамунэ-сан, — или я должен тут всем головы отрубить, чтобы выспаться?
— Ваша светлость, — раздался испуганный голос управляющего, — тот священник..
— Воскрес из мертвых, как этот их бог? — кисло поинтересовался даймё.
— Нет, — слышно было, как управляющий сглотнул, — но вы должны это видеть.
Холмик на месте казни покрывали белые хризантемы — белые, как самый чистый снег, как иней, как летние, пышные облака, что плывут над горами. Посередине, — даймё вгляделся, — росли бронзовые, — роскошные, яркие, и крест, что они образовывали, было видно уже издалека.
Толпа, что стояла внизу, молча смотрела на цветы, и даймё вдруг послышалось, что кто-то сказал: «Чудо!».
— Кто посмел посадить? — ледяным голосом произнес Масамунэ-сан. «Кто посмел, я спрашиваю!»
— Ваша светлость, — забормотал управляющий, — ни один цветок не смог бы так вырасти за ночь…
«Ни один, да, — даймё вдруг вспомнил азалии в своем саду. «Сколько я с ними бился, — подумал он, — а потом за одну ночь все изменилось».
— Срыть тут все, — коротко приказал он и, не оборачиваясь, пошел к замку. Он отменил прогулку в горы, и плохо спал, ожидая услышать стук в перегородку.
Конечно, следующим утром, они опять были там — еще более яркие. Даймё зло пнул ногой цветок, и, вздохнув, проговорил: «Оставьте их в покое, пусть растут, как знают».
Людей внизу только прибавилось, и, Масамунэ-сан на мгновение показалось, что среди них он увидел знакомое лицо старшей сестры.
— Да нет, она же мертва, — пожал плечами даймё, исчезая за мощными воротами замка.
Мияко-сан поежилась от ночного холодка, и, нагнувшись, прошептав что-то, сорвала белую хризантему, положив ее в рукав кимоно. На холме никого не было, внизу едва виднелись редкие огоньки дремлющего города.
Отец Франсуа перекрестил ее и Хосе, и сказал: «Ну, храни вас Господь, чтобы добрались до Нагасаки в добром здравии. А я, — он обернулся и посмотрел на играющий бронзой крест, — как туда дойду, тоже расскажу о смерти праведника, — он посмотрел на Хосе и добавил:
«Берегите себя».
Хосе пожал священнику руку и мягко проговорил: «Пойдемте, Мияко-сан, дорога у нас неблизкая».
Уже идя по проселку, что вел на юг, она оглянулась и шепнула, дрожащим от слез голосом:
«Как же это будет теперь, Хосе-сенсей?».
— А вы ничего не бойтесь, — тихо ответил он. «Молитесь Господу, как папа делал, и не бойтесь — Он позаботится, — и о нас, и о нем».
Женщина кивнула и вскоре две невысокие фигуры растворились в глубокой тьме, что спустилась на равнину.
Виллем достал бронзовую астролябию, и, подозвав мальчиков, велел: «Так, ты, Дэниел, определяешь наши координаты, — ты ведь умеешь уже, а ты — Уильям, наносишь их на карту».
— Отличная гавань, — повернулся он к вышедшему на палубу Волку, — просто отличная. Кто бы тут ни обосновался потом — адмирал окинул взглядом бухту, и острова, разбросанные по заливу, — поверь моему слову, — будет владеть этой частью моря.
Волк посмотрел на рыбацкие лодки, на развешанные сети, и тихо сказал: «Может, тут никого уже и не осталось».
— Ну, — адмирал потянулся за подзорной трубой, — сейчас и узнаем.
Волк посмотрел на жену, — она стояла, чуть побледнев, комкая широкие рукава кимоно.
«Море, — весело сказал Стефан, что сидел на руках у Марты, — море большое!».
— Ну, дорогой зять, — заметил адмирал, — сам посмотри.
Волк застыл, разглядывая крепкие, будто на века срубленные избы, и с удивлением сказал:
«У них и церковь тут есть! И полей с наших времен прибавилось, глянь, Тео».
Жена бросила один взгляд на берег и, еще больше побледнев, сказала: «Волк, это она!
Она!»
Адмирал увидел худенькую, окруженную детьми, торопящуюся вниз, к морю женщину, и, улыбнувшись, велел: «Ну, бросаем якорь, а то команда у нас давно домашнего обеда не ела!»
Тео встала в шлюпке и крикнула: «Подруженька!»
Василиса, стирая слезы с лица, шепнула детям: «Господи, я уж и не чаяла их увидеть! Живы все, Господи! — она перекрестилась, и, увидев, как Тео спрыгнула на мелководье — кинулась к ней.
Мужчины уже вытащили шлюпку на берег, а женщины все стояли, по колено в море, обнимая друг друга, плача.
— Папа, — недоуменно спросил Дэниел, — что это они?
Волк усмехнулся и, подойдя к жене, мягко взяв ее за плечо, велел: «Ну, пойдем, а то мало тут моря соленого, все слезами вокруг залили».
— Григорий Никитич-то где? — ласково спросил он Василису.
— В кузнице, с Никитой, — хлюпая носом, ответила она. «А князь на охоте, к вечеру вернется».
— У нас тут еще люди на корабле, — начал Волк.
— Пусть, пусть, — махнула рукой Василиса, — пусть высаживаются, изб много, у нас тут две сотни человек живет, всем места хватит. Она обернулась и добавила: «Данилка как вырос, сразу видно, весь в отца, да и ты, подруженька, высокая».
Мужчины пошли вперед, а Василиса, наконец, оказавшись на берегу, гордо сказала: «А это мои, трое, ну младшие, еще Николай есть, ну ты помнишь, — она чуть покраснела, — как уезжали вы, так…Тоже охотится. А это — Михайло, Ваня и Василий, три годика назад принесла его.
— Все мальчики! — ахнула Тео, потрепав ребят по русым головам.
— Да уж не говори, — пробормотала Василиса, — самой девчонку-то хочется. А у тебя кто? — она посмотрела на Марту, что скромно стояла поодаль.
— Ну, Данилку ты видела, а тот мальчик, помладше, — это брат мой, сын отчима, — улыбнулась Тео. «А это Марфуша и Степа, — годик ему, — она поманила к себе дочку.
— Одежда-то мне знакома ваша, — прищурившись, сказала Василиса, — священник наш, отец Павел, рассказывал, — на островах, там, на восходе, такое носят. Вы оттуда?
— Да где мы только не были, — вздохнула Тео. «Еще дочка у меня была, так ее мой муж второй, — женщина помолчала, — увез, и не знаем мы теперь — где она».
— Найдете, — уверенно сказала Василиса. «Ну, пойдем, — она подогнала сыновей, — вас святой отец ждет, заниматься надо. А Васенька, — она подхватила сына на руки, — со Степой поиграет, да».
— Где вы тут священника-то нашли? — удивленно спросила Тео, оглядывая чистую улицу — на каждом дворе росли цветы, издалека было слышно блеяние овец, женщины — тоже, как в Японии, — хрупкие, с раскосыми глазами, здоровались, когда они проходили мимо, — на незнакомом Тео языке.
— Корейский, — отмахнулась Василиса, снимая обувь перед входом в большую, просторную избу. «Тем годом, как вы уехали, — две семьи с юга пришло, потом больше, ну, так и обросли.
Они по-русски тоже говорят, а потом, у нас тут вокруг, в лесах, еще местные — и девки ихние за наших парней замуж выходят, так с ними тоже — либо по-русски, либо по-корейски. А люди добрые, работящие, скотину пригнали, лошадей у нас много, птица есть, свиньи, — не голодаем, и не будем, с Божьей помощью.
Оказавшись в избе, Вася протянул руку Степе и сказал: «Пойдем, игрушки свои покажу. Мне их папа мастерит».
Степа засунул палец в рот, и, рассмеявшись, ответил: «Папа! Волк!»
Василиса расхохоталась, и, повесив над очагом чайник, спросила: «У вас-то чай пьют?»
— Да только его и пьют, — Тео усадила Марту рядом с собой, и ласково обняв ее, сказала:
«Вот, видишь, дочка, мы и не думали, что встретимся, а Господь — иначе рассудил».
— У нас чая много, китайцы привозят, — Василиса устроилась напротив и восхищенно сказала: