— Спасибо герцогу Орсини, — заметил Джованни.

— Это он должен быть тебе благодарен, — пробурчал Хосе, открывая шкатулку, любуясь тончайшими иглами, — твоя шпага заставила врачей пойти на самую блестящую и отчаянную операцию прошлого века. Так что Орсини теперь во всех учебниках, но пока никто не осмеливается ее повторить, — он вздохнул и вдруг спросил: «А ты нарочно его так изуродовал?»

— Сразу видно, что ты никогда не был в поединке, — отец с нежностью посмотрел на него.

«Там, в общем, не думаешь о последствиях. Я был уверен, что он умрет, он просто оказался удивительно здоровым, к моему сожалению.

— Впрочем, — Джованни поднял бровь, — нет худа без добра, если бы он умер, я бы не стал священником, не поехал в Лиму, не нашел тебя, и, таким образом, лишил бы медицину большого таланта.

— Ложись на бок, — велел Хосе, там много точек, — и на спине, и на груди — так удобнее. Больно не будет, не бойся.

Джованни рассмеялся, и, покосившись на короткую иглу, сказал: «Кое-какие иглы ты ведь оставишь, да?».

— Да, — Хосе примерился, — иначе дыхание не замедлится, так, как нужно. Но их не видно будет совсем, да и никто тебя рассматривать, там не станет. Ну и конечно, — он помедлил, — если вдруг даймё решить проверить, — мертв ты, или нет, — я не хочу, чтобы ты страдал».

— Хорошо, — Джованни закрыл глаза и, ощутив, как игла медленно входит под кожу, — глубоко вздохнул.

Дети стояли на носу «Гордости Лондона».

— А ты неплохо знаешь испанский, — заметила Марта, разглядывая стаю чаек, что кружилась над кораблем.

— Папа со мной каждый день на нем разговаривает, — ухмыльнулся Уильям. «Еще по-французски, по-немецки, ну и на английском, разумеется. А матушка — по-русски».

— О, с нами отец, — оживился Дэниел, — как мы к нему переехали, ну, два года назад, тоже стал по-русски говорить. Раньше-то мы его не знали, русского.

— Я чуть-чуть помнила, — вздохнула Марта, — ну оттуда, — она махнула рукой на восток, — еще, когда папа мой был жив. Матушка с нами по-русски говорила, а из папиного языка, — она погрустнела, — я только песни помню.

— Что за песни? — заинтересовался Уильям.

— Особые, — таинственно сказал Дэниел. «Марта разговаривает с птицами и цветами, понял?»

Мальчик широко распахнул карие глаза и потребовал: «Покажи!»

Девушка вздохнула, и, улыбнувшись, подняв лицо к небу, вытянув тонкие, смуглые руки — запела. Птицы мгновенно застыли, будто прислушиваясь, а потом, рассевшись по мачтам, захлопав крыльями, — стали перекликаться.

— Это они меня благодарят, — нежно сказала Марта. «Им понравилось. Еще я папу своего иногда вижу, он был человек неба, не такой, как все. Там, в замке, это беркут был — большой, красивый. А маму свою, ну, Таанаг ее звали, — я и не видела никогда».

— Увидишь, — твердо сказал Дэниел, и, приглядевшись, тихо проговорил: «Смотрите, шлюпка.

Двое на веслах».

Виллем оглянулся на корабль и заметил: «В общем, ты неплохо гребешь».

Волк сказал: «Все равно, как я подумаю, что я его одного там оставил. А вдруг у них не выйдет?»

— Выйдет, — твердо сказал адмирал. «И вот что — вы давайте, учите язык с детьми, Тео-то хорошо его знает, не забыла, а вам позаниматься надо. Как раз до Лондона и говорить начнете. И Дэниел твой — я их, как на корабль привез, посмотрел на него — отличный моряк будет. Так что отдавай его мне, как раз вторым юнгой пойдет».

Волк кивнул, и, вдруг, помявшись, сказал: «В Лондоне наймусь на верфи, что ли, я ведь неплохим плотником когда-то был. Деньги-то надо зарабатывать, их вон сколько — он кивнул на корабль, — да еще и Беллу найдем же когда-нибудь».

— А ну брось весла, — велел адмирал.

Волк подчинился, и, покраснев, посмотрел куда-то вдаль, на еле колыхающуюся гладь моря.

— Я тебе расскажу, — адмирал усмехнулся. «Я, когда на твоей теще женился, у меня в кармане было только жалованье капитанское, и все. Замок, ну что замок, — он махнул рукой, — груда камней, да и война там, в Нижних Землях, до сих пор идет. И вот привез я их всех в Лондон, из Углича этого, — Виллем сочно выругался по-русски, и Волк посмотрел на него — с удивлением.

— Не забыл, — махнул рукой адмирал. «Ну вот, а Питер тогда еще ребенком был, и Марта конторой по доверенности управляла. И предложила мне — зачем я буду на чьих-то других кораблях плавать, когда свой флот можно построить? Мы с ней тогда крупно повздорили, конечно, я думал — ну как это жена мне будет жалованье выдавать?

— А потом — Виллем помолчал, — понял я, что дураком был. Так что, дорогой мой Масато-сан, нечего тебе на верфях отираться, с твоими умениями. Приедем в Лондон, я тебя с одним человеком сведу, у него таким, как ты, всегда рады.

— Смотри, вон, уже и трап выбросили, дети там скачут на палубе, машут нам, — Виллем поднялся во весь рост и крикнул: «Мы тут!»

— А мы можем, — Волк испытующе глянул на адмирала, — тут в одно место неподалеку зайти?

Не в Японии, — улыбнулся он, увидев, как смотрит на него Виллем. «Там гавань хорошая, есть, где встать. Мы просто с Тео там пятнадцать лет не были, может, и нет уже никого, но все же — отец ее там жил. Ну и лучшие друзья наши — мы с ними всю Сибирь прошли».

— Покажешь на карте — велел адмирал. «Конечно, пусть девочка отца увидит, да и я, — он вдруг рассмеялся, — с ним тоже познакомлюсь».

— Папа! — Дэниел и Марта бросились к нему, и Волк, обнимая детей, шепнул: «Все, все, милые, все закончилось, теперь я всегда буду с вами, всегда».

— Все, поднимаем якорь, — велел адмирал. «И так тут долго проболтались. А ты, — тихо сказал он Волку, — иди к жене, за ними — он кивнул на подростков, — я присмотрю.

Он остановился на пороге каюты, и, закрыв за собой дверь, долго смотрел на них. Стефан спал, привалившись к материнской груди, и она сама дремала, чуть вздрагивая, некрепко.

— Бедная моя девочка, — ласково подумал Волк. «Счастье мое». Он наклонился и, осторожно взяв сына, переложил его на соседнюю койку — тот только глубоко зевнул.

От нее пахло молоком и немножко — солью. «Мы же в море, да, — смешливо подумал Волк и, устроившись рядом, поцеловал приоткрытую воротником кимоно смуглую шею и начало спины. — Волк, — сказала она, не открывая глаз. Вдруг, повернувшись, Тео обняла его — крепко, как никогда. «Волк, ты со мной, — ресницы поднялись, и он, увидев слезы в ее глазах, коснувшись их губами, сказал: «Да. И всегда теперь буду, до конца дней наших».

— Качает, — потом, тихо, еле слышно, приникнув головой к его плечу, рассмеялась Тео. «Мы с якоря снялись».

— Сейчас так закачает, — сквозь зубы пробормотал Волк, — что ты в таком шторме и не была никогда, милая. Только давай, — он ласково подтолкнул ее, — на пол переберемся, не след адмиралу койку ломать».

Дэниел устроился рядом с Уильямом на марсе и весело сказал, глядя на закат: «Ну, дядя, будешь мне сейчас созвездия показывать, понял?»

Мальчишка рассмеялся и, подтолкнув подростка, заметил: «А все равно, я смотрю, попугая-то вы не забыли в Японии, с собой забрали».

— Этот попугай, — глядя на него с высоты своего роста, ответил Дэниел, — теперь везде со мной плавать будет, понял? И Марте я его не отдам, пусть даже не надеется, — добавил он.

«Гордость Лондона», под полными парусами, шла на северо-запад — посреди пустынного, чуть волнующегося моря.

Даймё поморщился — от ямы с гниющими потрохами исходило невыносимое зловоние, и махнул рукой: «Закрывайте крышку!»

Управляющий делами провинции, стоя на деревянном помосте, медленно, заунывно читал указ его светлости Токугавы Ияэсу. Масамунэ-сан услышал: «запрещено хранить фигуру в форме креста в доме, носить ее на шее, или в кармане, а также нашивать на одежду».

Толпа, стоявшая за цепью охранников, молчала. «Тут не меньше тысячи пришло, — подумал дайме, — из деревень, я смотрю, тоже есть».

— Ваша светлость, — тихо спросил палач, — а когда веревку обрезать? Обычно, как кричать они перестают, так и обрезают, ну дня через два-три».