— Разумеется, — обиженно ответил Джованни.
Джордано, наконец, повернулся, и, окинув взглядом священника, улыбаясь, сказал: «Никогда бы не поверил, что вы меня на пять лет старше, выглядите сорокалетним. Впрочем, тюрьма еще никого не красила.
— Так вот, синьор да Винчи придумал летательную машину на винтовой тяге. Но я уверен, — темные глаза Джордано заиграли золотыми искрами, — что можно создать и что-то более быстрое. В конце концов, — он указал за окно, — оно понадобится, чтобы лететь к звездам.
— Зачем? — невольно спросил Джованни. «К звездам, я имею в виду?»
Джордано сел рядом с ним, и помолчав, ответил: «Зачем человек живет? Чтобы постигать новое, святой отец, и двигаться дальше, вот зачем. Я написал ей письмо, — он на мгновение прервался, — еще тогда, после трибунала, ну, чтобы быть готовым. Я немного дополню, возьмете, ладно?»
Джованни вспомнил огромный, расписанный фресками зал, и маленького человека, что, вскинув голову, посмотрев на них, сидящих на возвышении, сказал: «Вероятно, вы с большим страхом выносите мне приговор, чем я его выслушиваю».
— Конечно, синьор Джордано, — мягко проговорил он. «Я вернусь через пару часов, исповедаю вас, — они оба, не сговариваясь, усмехнулись, — и пора будет идти. Вы меня простите, но я не смог их уговорить отказаться от кляпа».
— Ну, в кои веки помолчу, — Бруно улыбнулся и его лицо, — хмурое, испещренное морщинами, — внезапно смягчилось. «Скажите, святой отец, это ведь вам я должен быть благодарен за перо и чернильницу? И то, что у меня есть окно, и в него видно небо?».
— Это самое малое, что я мог сделать — ответил Джованни. «Пишите, пожалуйста, не беспокойтесь».
Уже, когда он выходил, Джордано внезапно спросил: «Это правда, что вы отказались от должности генерала ордена, чтобы оставаться моим исповедником?».
Джованни обернулся, и посмотрел ему прямо в глаза: «В моем ордене, синьор Джордано, влияние измеряется не чинами, а скорее наоборот — скромностью».
Заключенный помолчал, и, отведя взгляд, вздохнув, добавил: «Это ведь будет на Площади Цветов, да? В последний раз я там был больше двадцати лет назад, — он горько рассмеялся, — по более приятному поводу.
— Простите, пожалуйста, — почти неслышно сказал Джованни и закрыл за собой дверь камеры.
— Никогда не любил монастырские завтраки, — Хосе потянулся за кувшином с водой.
«Надеюсь, в Гоа тебе разрешат жить отдельно, ты все-таки туда едешь с инспекцией, так сказать. Если у нас будет своя кухня, я тебя буду кормить так, как здесь, — он обвел рукой простую келью, — им и не снилось.
— Посмотрим, — Джованни потрепал юношу по черным, прямым волосам. «Ну что, тебя можно поздравить, магистр Болонского Университета?».
— Это ерунда, — отмахнулся Хосе, — главное — впереди. Во-первых, я хочу как следует, изучить восточные болезни, труд Гарсии де Орта далеко не полон, и, раз уж мы будем там — разобраться в местных способах диагностики и лечения. Ты знаешь, ведь большинство наших методов мы позаимствовали у арабских врачей, так почему бы не сделать то же самое по отношению к врачам индийским? Или, — юноша усмехнулся, — ты меня за это сожжешь?
— Не говори ерунды, — сердито сказал Джованни, намазывая мед на кусок хлеба. «И ты, пожалуйста, осторожней там, я тебя очень прошу. Ты же знаешь, у нас много дураков, особенно там, — он махнул рукой куда-то вдаль, — куда отправляется всякая ретивая молодежь. А я не всегда смогу быть рядом.
— Ну, — небрежно заметил Хосе, — вы же разрешили нам изучать анатомию на трупах, прошли те времена, когда врачи покупали тела казненных или оскверняли свежие могилы. Так что видишь, — он подпер кулаком подбородок, — вы тоже не стоите на месте. Ты ешь, папа, — внезапно, нежно, — добавил юноша, — тебе сегодня целый день на ногах быть. Пожалуйста».
«Как он похож на Мендеса, — подумал Джованни, — одно лицо. Только волосы материнские».
Он улыбнулся, и ответил: «Ну, давай, постараюсь. Хотя, как сам понимаешь, не очень хочется».
— А вы можете не жечь людей? — тихо спросил Хосе. «Ты прости, конечно, что я опять об этом…
Джованни услышал звук колокола и поднялся: «Давай, сыночек, вечером встретимся. А это, — он пожал плечами, — ты же знаешь, в церкви есть разные люди, и не всегда я согласен с тем, что они делают».
Хосе вздохнул, и, встав, на мгновение прижался щекой к его сутане — от отца пахло, как обычно — немного воском, немного — его бальзамом для умывания, — кедр и какие — то травы.
Юноша нашел сильные, теплые пальцы, и пожал их — крепко.
— Прекрасный вид, — золотоволосый мужчина в изящном камзоле и отделанной кружевами рубашке, налив себе вина, взглянул на Кампо деи Фьори, что лежала перед его глазами.
«Смотрите, столб — как на ладони, мы ничего не пропустим».
— Да, синьору Франческо повезло с комнатами, — отозвался его собеседник, — обычно такие балконы снимают загодя. Видите, месье Матье, — итальянец обвел рукой дома, выходящие на площадь, — яблоку негде упасть, хотя до казни еще час, а все уже забито.
— Но ведь можно получить билеты, туда, на скамьи? — спросил мужчина. «Тем более вам, как чиновникам курии, это должно быть легко».
— Ах, месье Матье, — вздохнула полная, в бархатном платье и меховой накидке, жена чиновника, — те места — только для инквизиторов и членов Коллегии Кардиналов, нам, простым смертным, туда и не подобраться. Так что мы очень благодарны синьору Франческо за приглашение.
— Ваша племянница отлично готовит, — одобрительно сказал чиновник, улыбаясь, прожевывая печенье.
— Это только закуска, синьор Алессандро, — ласково ответила Полина, выходя на балкон.
Она внесла скамью и смешливо пожала плечами: «Наш маленький пикник пользуется успехом, только что пришли еще трое ваших сослуживцев. Но не беспокойтесь, голодными не останемся, у меня сегодня говядина на флорентийский манер, как раз, как все начнется, — она кивнула на столб, — будет готово».
— Как ваши переговоры во Флоренции, месье Матье? — спросил синьор Алессандро.
— Ну, — парижанин отпил вина и заметил: «Отличный букет, хотя, конечно, то бургундское, что я привез — лучше. Я вам отправил ящик, кстати, синьор Алессандро».
Чиновник покраснел и довольно сказал: «Я вам очень благодарен».
— Мелочи, — отмахнулся парижанин. Он отпил и, промокнув красивые губы шелковым платком, рассмеялся: «Ну, собственно, там все решено, в конце лета Мария Медичи едет во Францию, мы, в общем, как вы понимаете, с ее дядей, великим герцогом Тосканским, о приданом говорили. Шестьсот тысяч золотых дукатов, — месье Матье посмотрел на крупный алмаз, что украшал его палец, и добавил: «Ну, это не считая драгоценностей, конечно».
— Ну, — вмешалась жена чиновника, — надеюсь, у нашей хорошенькой Марии есть голова на плечах, и она не поведет себя так же безрассудно, как ее тетя, покойная герцогиня Изабелла. Вы ведь знаете, месье Матье, она влюбилась в кого-то, и даже хотела с ним бежать, а когда ее муж, покойный герцог Орсини, застал ее — у Изабеллы случился удар, упокой Господи ее грешную душу, — женщина перекрестилась.
— Что-то слышал, да, — чуть зевнув, ответил мужчина. «А что касается головы на плечах, синьора — у мадам де Лианкур, светлой памяти, она присутствовала, — но все равно это не спасло ее от смерти».
— Это правда, что ее отравили? — поинтересовался синьор Алессандро.
Месье Матье задумчиво посмотрел на инквизиторов, что рассаживались по скамьям, и ответил: «У нее был выкидыш. Ну, сами понимаете, носить и рожать — дело опасное, из-за этого много женщин умирает».
— Сейчас начнется, — синьор Алессандро перегнулся через перила. «А, вот и говядина!»
Полина поставила на стол ароматно пахнущее блюдо и, улыбаясь, сказала: «Синьор Франческо сейчас придет, у него там какие-то срочные документы. Прошу к столу, синьоры».
— Ваш муж, — одобрительно пробормотал синьор Алессандро, — удивительно добросовестный работник, вы ведь знаете, синьора Полина, после Пасхи он переходит в Апостольский Трибунал Священной Римской Роты, наш высший апелляционный суд. Мне, конечно, будет жаль его терять, но что делать, — чиновник вздохнул.
