Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Да ничего, — она прижалась к плечу мужа. «Они ж дети — лучше пусть так, чем слезы да хлюпы».

— Как думаешь, — спросил ее Федор, — забудет Петя-то?»

— Не забудет, — Федосья покачала головой. «Батюшка отписал, что завтра за ним должен уже человек приехать — повезут Петю первым делом на Чудское озеро, а оттуда — уж в Колывань.

Чтобы в Новгород не заезжать-то, а то опасно это — везде глаза, да уши».

— А Феодосия в Новгород-то возили? — Вельяминов испытующе посмотрел на жену.

— Откуда мне знать? — та пожала плечами. «Батюшка мой, Никита Григорьевич, человек скрытный. Ты думаешь, я тайны хранить умею? А ты попробуй, так как он — кажный день ровно на краю обрыва, один шаг неверный и костей не соберешь».

— Вот как началось это, я и сам — ровно на краю обрыва, Федосья — угрюмо ответил ей муж.

— Жалеешь, что ль? — женщина взглянула на него.

— Ежели б я один был… — вздохнул Федор. «А почему в Колывань-то?»

— Там у батюшки друзья по торговле есть, так Петю, может, приемным сыном куда возьмут.

— Он же Воронцов! — вскинулся Федор. «Боярин же, не торговая косточка».

— Знаешь, Федя, — жестко сказала Феодосия, — как зачнешь умирать, так Господь тебя не по званию твоему судить будет, а только лишь по делам твоим.

— Права, — усмехнулся Вельяминов, и, прижав жену к себе, поцеловал в щеку. «Дети-то заняты… — задумчиво сказал он.

Марфа и Петя уже успели помириться, и строили что-то в большой куче песка за амбарами.

— Я им коней обещала, — слабо запротестовала Федосья.

— Ну, вот что, хватит, — обнял ее муж. «Как начнешь спорить, так и не остановишься, Федосья.

Давай-ка живо в опочивальню, быстрее ветра, небось, самой же хочется, а?»

Тут уж Вельяминова как не сдерживалась — но рассмеялась и легко побежала вверх по лестнице — впереди мужа.

— А ты, Михайло Степанович? — остановился перед ним царь.

— То ж самое — сыну своему старшему горло перережешь, так сразу и отпустим тебя.

Заберешь Прасковью, и домой пойдешь. И где ты Петю прятал — тоже спрашивать не буду».

Воронцов молчал, опустив глаза.

— Ты ж человек еще молодой, — продолжил царь. «И жена у тебя детишек еще может принести. Чего ж думать? А мы с Алексеем Даниловичем могила — помер Степан, и помер, никто ничего не узнает.

Так что не сумлевайся, Михайло Степанович — давай, бери нож, это ж дело минутное. Ты на поле боя же раненых врагов добивал — быстро это, сын твой и не почувствует ничего, — царь улыбнулся.

Михайло угрюмо поднял глаза на государя и, молча, протянул ладонь.

Басманов передал ему широкий кинжал.

— Господи, прости — пробормотал Воронцов и сжал холодные пальцы на богато изукрашенной каменьями рукояти ножа.

Государь легко, по-мальчишески, рассмеялся, увидев, как Воронцов заносит кинжал.

— Опусти, Михайло Степанович, — сказал он. «Сына своего ты убивать не будешь, это понятно, а меня — хоша и хотел бы ты этого, однако же, неужели ты думаешь, что государя так уж легко заколоть? Я теперь по Москве без кольчуги не езжу».

— Пусть уведут его, — приказал Иван Васильевич Басманову, и что-то шепнул на ухо окольничему. Тот закивал головой и позвал стрельцов.

— А ты, Степа, — царь подошел к младшему Воронцову, — сейчас с другом своим встретишься, Башкиным, Матвеем Семеновичем.

Поговорите о том, о сем, глядишь, и станет понятно, куда и к кому дорожка из Твери проложена. Ну, и как я сказал — ты у меня смерти, как облегчения, просить будешь, — царь внимательно посмотрел на Степана и, приблизив губы к его уху, сказал:

— Знаешь ли ты, отрок, как на колу умирают? Долго это, Степа, долго. Дня три ты у меня на нем промучаешься, не меньше.

— Уж кончал бы скорее со мной, — грубо сказал Степан.

— Нет, — тихо ответил царь. «Что ж за радость, коли враг не страдает? А твои страдания, Степа, — не будет такой меры, чтобы исчислить их».

Вельяминовы все же выехали на прогулку с детьми. Сначала, правда, и Петю, и Марфу надо было мыть — так измазались они на дворе.

Но сейчас три лошади — Петю посадили на низкую, смирную кобылу, хотя он убеждал Федора, что может ехать и на горячем коне, шагом шли по золотому, тихому лесу.

Марфа, которую отец посадил на седло впереди, не удержалась, и показала Пете язык.

— Зато я сам еду, а ты не умеешь! — пробурчал Петя

— Батюшка, — обиженно проговорила Марфа, — можно я уже сама буду на коне ездить? Я ж большая, вона маменька ж умеет, и я тоже хочу».

Федор рассмеялся и поцеловал дочь в теплый от осеннего солнышка затылок:

— Можно, можно. Вон, та лошадь, коя у Пети, — она уж совсем смирная, как по мне, так лучше с нее начинать. А, Федосья? — обернулся Вельяминов к жене.

Та сладко зевнула, убаюканная мерным шагом своего иноходца, и улыбнулась: «Так, Федя, меня батюшка тоже на коня посадил, как мне годика четыре было. Пущай ее учится».

— Понял? — Марфа завертелась в седле перед отцом, и тот мягко удержал ее. «Вона когда мы в следующий раз свидимся, я уж сама ездить буду!»

— Федор Васильевич, — тихо спросил Петя, не поднимая глаз от холки своего коня, — а когда мне уезжать?»

— Выходит что завтра, милый, — вздохнул Вельяминов. «Давайте спешимся, посмотрим, грибов, нет ли каких, в лесу, а?»

— Ура! Чур, я первая смотрю, — закричала Марфа.

Петя молчал.

Федор нагнал его и положил свою большую руку на плечо мальчику. Тот остановился и на самое краткое мгновение прижался к ней щекой, а потом распрямил спину и независимо зашагал дальше.

Прасковья подняла тяжелые, казавшиеся каменными веки и увидела колеблющийся огонек свечи.

Она лежала рядом с телом дочери, обнимая его, и тихо напевала колыбельную. Ей все казалось, что Марья маленькая, еще грудная — Степан родился первым из двойни, и был спокойным, а Марья, меньше, но прожорливей брата, требовала молока даже тогда, когда Степа, наевшись, уже спокойно лежал в колыбели.

Она полусидела в кровати, кормя Марью, и потихоньку засыпала, вдыхая сладкий запах дитяти. Марья выпускала грудь и начинала обиженно хныкать. Михайло тогда брал дочку на руки, и носил ее по горнице, чтобы Прасковья могла поспать хоть несколько мгновений.

Теперь ее синеглазая девочка уснула навсегда. Прасковья нежно заправила черный локон мертвой дочери за ухо, и продолжила петь.

Кто-то грубо встряхнул ее за плечо.

— Давай, поднимайся, боярыня, сейчас с мужем повидаешься, — сказал Басманов.

«Соскучилась по нему, небось?»

— А как же девочка моя? — тихо спросила Воронцова. «Она же маленькая совсем, как я ее оставлю?»

— Ты вот что, — окольничий с размаха дал женщине пощечину — голова ее мотнулась ровно как у куклы. «Ты мне тут не притворяйся, не юродствуй! Ишь, какая, нашлась, сейчас быстро расскажешь, куда сынок твой с Рождественки делся!»

— Так сынок мой Степа — он же ровесник Марье, тоже ребенок еще, — взглянула Прасковья на Басманова — в свете свечи глаза ее казались не лазоревыми, а черными, будто ночь. «А другого сынка, нет у меня».

— Все, хватит, — Басманов за руку вытащил упирающуюся женщину из подвала. «Сейчас ты у меня по-другому заговоришь».

— Алексей Данилович, — остановил его стрелец, что стоял на страже. «А с покойницей-то что делать? — он кивнул вглубь подвала.

— Что делать, что делать, — раздраженно сказал Басманов. «Свезите вона на кладбище ближайшее и выбросьте там, пущай Христа ради похоронят в общей могиле».

Когда жену ввели в палаты, Михайло не узнал ее — ровно скинула Прасковья двадцать лет и стала той же юной девушкой, кою он увидел когда-то в крестовой горнице у ее родителей.

Она вошла тогда и стала у притолоки, низко опустив голову с туго заплетенными косами —.

«Будто кобылка с норовом — подумал тогда семнадцатилетний Воронцов. А потом Прасковья вскинула на него глаза, и он отпрянул — лился из ее очей нездешний, лазоревый свет, и будто все вокруг купалось в его сиянии.

44
{"b":"860062","o":1}