«Как рысь».

— Вот и я, — сказал Степан.

Она встала рядом — высокая, тонкая, в белом атласном платье, расшитом серебром. Рыжий парик был перевит алмазными нитями.

— Я приехал поздравить тебя с днем рождения, — Ворон чуть улыбнулся. «Седьмого сентября, на той неделе было. Возьми, — он достал из кармана зеленую, оправленную в золото жемчужину, — пусть она будет у тебя. Я ее не носил с тех пор, как…, В общем, почти тридцать лет, — он чуть помолчал и положил подвеску на ее ладонь.

— Спасибо, — тихо сказала она, вздернув острый подбородок. «Ты же, наверное, попросить за кого-то хочешь?»

— Хочу, — согласился Ворон. «Выпусти Рэли и его жену из Тауэра, пусть сидят в деревне, ладно?»

— Я не люблю, когда женятся без моего разрешения, — сухо ответила женщина.

— Я два раза женился, и оба — без твоего разрешения, — пробормотал Ворон.

— Не на моих фрейлинах, — тонкие, в алой помаде губы чуть улыбнулись. «Ладно. Хоть бы ты раз за себя попросил».

— А что мне просить? — красивая бровь взлетела вверх. «Истинно, благ Господь был ко мне все это время, и нечего мне больше желать, — тихо проговорил Степан. «И вот еще, — он достал из-под камзола письмо. «Я подумал, что лучше тебе его вернуть — ну, мало ли что».

— Это еще почему? — подозрительно спросила женщина, и, приняв письмо, чуть вздохнула.

«А впрочем, тебе виднее — ты всегда поступал так, как хотел».

— Нет, — заметил Степан. «Если бы я тогда поступил, как хотел, ты бы на престоле не сидела, сама знаешь». Он увидел, как дернулась щека женщины, тут же добавил: «Прости, пожалуйста. А вот теперь я опять попрошу — если со мной что-то случится…, У меня же дочь, она ребенок еще, я ее сейчас у Кардозо оставил, у этого купца».

— За него ты тоже просил, как я помню, — женщина усмехнулась. «Мог бы и не говорить, мы о ней позаботимся. А с твоими письмами что делать? Их там семь».

— Мало я писал, да, — вдруг, горько, сказал Степан. «Прости».

— Я еще меньше, — она помолчала и решительно сказала: «Сожгу. Ну, все, езжай, у меня там совет заседает, они ждут. Попутного тебе ветра, мой Ворон».

— Спасибо, моя королева — он нагнулся над прохладной, большой, — почти как у мужчины, — кистью, унизанной перстнями и поцеловал ей руку.

Женщина перекрестила его прямую спину и тихо сказала: «Господи, ну пусть он вернется. Он же всегда возвращался, так сохрани его и в этот раз».

Он шел через тихий, уже вечерний лес — заходящее солнце сияло где-то там, на западе, и вспоминал сырой, мартовский закат в Дептфорде, на верфях.

— Как костер были ее волосы, — подумал Ворон, — горячие, мягкие, и пахло вокруг свежим деревом и морем. А потом она отстранилась и попросила, глядя на меня — она же высокая, вровень со мной: «Отпусти».

— А он ответил: «Нет, не отпущу» — женщина заперла на ключ дверь своей опочивальни — огромной, с высоким потолком, и, открыв шкатулку, достав перевязанные корабельной бечевкой письма, — долго смотрела на них.

«Если ты меня любишь, то я сейчас уложу тебя на эту кровать, сделаю все, что хочу сделать, — он еще этак усмехнулся тогда, — сниму тебя с трона и увезу туда, где мы сможем быть вместе. Но это если ты меня любишь».

«И я тогда сказала: «Не люблю» Побоялась. Дура, — она бросила письма в камин и поворошила в нем кочергой, — Господи, какая дура». Бумага рассыпалась в прах, и она, отряхнув руки, откинув назад голову, войдя в тронный зал, сказала поднявшемуся перед ней совету: «Продолжим, джентльмены».

Ворон отвязал лошадь, и, уже сев в седло, оглянулся — крыша дворца была еле видна.

«Она тогда взяла жемчужину — губами, — и сказала, улыбаясь: «Вот уж не думала, что у тебя под рубашкой может быть такое. А я рассмеялся еще: «У меня под рубашкой есть еще много разного, советую тебе не останавливаться». Ну, и она не остановилась».

— Господи, — он, разозлившись на себя, пришпорил лошадь, — хватит уже. Она тебе тридцать лет назад сказала, что не любит тебя. Если бы любила — ты бы небо и землю перевернул, чтобы быть с ней. Все, хватит уже, Ворон».

Дул сильный, хороший восточный ветер, и Степан, глядя на закат, что играл над дорогой в Плимут, вдруг улыбнулся: «Ну, я же говорил, что будет легко идти — и не ошибся».

Николас Кроу проснулся от бьющего в глаза, яркого утреннего солнца, и, чуть приподнявшись в кровати, взглянул на тихую воду гавани — прямо за окном таверны.

«Желание» чуть покачивалось на рейде, со спущенными парусами, а за ней возвышалась громада «Святой Марии». «Сегодня», — пробормотал он, — Господи, сегодня».

Девушка рядом чуть пошевелилась, и Ник, приподняв белокурый локон, поцеловал нежное плечо. «Да, — не открывая глаз, сказала она, — да». «А ну давай, — шепнул капитан Кроу, — у меня тут все давно готово».

Девушка рассмеялась, и, открыв один голубой глаз, сказала: «Да уж я чувствую, мне матушка говорила, что это у вас семейное». Она перевернулась на бок, и, раздвинув ноги, сладко застонала. «А что, — поинтересовался Ник, прижимая ее к себе поближе, — твоя матушка с моим отцом…»

Девушка рассмеялась сквозь зубы. «И с сэром Фрэнсисом тоже, и вообще — со всеми.

Работа такая у нас, знаешь ли».

Ник легко перевернул ее и улыбнулся: «Я чувствую, мы мистеру Берри сегодня кровать доломаем. Ну, ничего, новую мебель купит».

Девушка откинула голову назад и шепнула: «Следующим летом буду тебя ждать, капитан Кроу».

— Как только сойду на берег, сразу к тебе, — пообещал Ник, и, почувствовав, как обнимают его спину стройные ноги, успел подумать: «Все же дома и шлюхи слаще».

Потом, он, в одной рубашке и бриджах, зевая, с растрепанными волосами, босиком, спустился вниз, в пивную. Время было обеденное и мистер Берри, бывший кок «Святой Марии», разливал эль.

Ник облокотился на деревянную, вытертую до блеска стойку, и сказал: «Мистер Берри, вы бы мне с собой наверх поднос собрали, а? Ну там сыра, мяса, пару бутылок вина. А то я боюсь, — юноша усмехнулся, — до вечера оттуда не выйду, а на закате и отплывать уже».

Берри посмотрел в лазоревые глаза капитана Кроу и ворчливо рассмеялся: «Они такие, да, что мать ее, что эта — захочешь, а не оторвешься. Ладно, погоди, сейчас, что-то народ валить стал, возьми пока — Берри передал ему, бутылку бургундского вина, и добавил: «Для джентльменов держу, понятное дело».

Ник почесал локоны темного каштана и замер с подносом в руках — вся таверна вдруг затихла, и люди стали подниматься со своих мест, глядя на дверь.

Отец наклонил голову, и, сбросив с мощных плеч плащ, — кто-то его тут же подхватил, — шагнул в зал.

«Мистер Берри, рад вас видеть, — коротко сказал он. «Всем выпивку за мой счет». Таверна огласилась приветственными криками, а отец, подойдя к Нику, забрал у него поднос и осмотрел с ног до головы.

— Ну, да, двадцать два года, — усмехнулся Ворон, — доживешь до моих лет, они тебе сами все приносить будут. Собирайся, шлюпка ждет.

Он проводил сына глазами, и, повернувшись к хозяину таверны, спросил: «Как у вас с ромом, мистер Берри? И с женевером?»

— Все есть, сэр Стивен, — ответил Берри. «На «Святую Марию» отправить?»

— Да, — распорядился Ворон, передавая ему золото. «И сейчас мне стаканчик налейте, а то, кажется, придется мне капитана Кроу подождать немного».

— Мистер Майкл, я слышал, священником стал? — спросил Берри, открывая бутылку рома.

— Учится еще, — коротко ответил Ворон.

— Ну да, — вздохнул Берри, — он и тогда еще, шести лет от роду, каждый вечер вставал на колени, — они ж у меня в чулане спали, — крестился и говорил: «Упокой, Господи, душу, мамы моей, дай ей приют в обители райской».

Ворон помолчал, и, допив стакан, поставив его на стойку, сказал: «Сэра Уолтера из тюрьмы выпускают».

— Ну, слава Богу, — Берри плеснул еще рома в стакан, — теперь бы он еще на моря вернулся.

Сэр Фрэнсис там, вы теперь тоже собрались — все хорошо будет».

— Спасибо, мистер Берри, — тихо ответил Степан, и, завидев сына, велел: «Шпагу давай».