— Четвертое, — заметила рыжеволосая девочка, и, ловко вскочив, протянула руку: «Меня зовут Констанца Холланд, мне четыре года, я тут в гостях, а живу за углом. Рада знакомству.
— Я тоже, — улыбнулась Мирьям. «А что — четвертое?».
— Это мой брат, Уильям де ла Марк, — Питер рассмеялся, — мы считаем, сколько он слов говорит. «Пока было только три — фу, мама и есть…
— Питер! — зашипела Констанца.
— Есть! — сказал радостно Уильям. «Есть!» Мальчик стал подниматься с ковра и Мирьям спросила: «А почему он такой толстый?».
— Потому что он все время ест, — вскинула бровь Констанца и подала руку ребенку: «Пошли к матушке».
— Я сам, — вдруг сказал Питер. «Там же дядя мой, ваш отец, мисс Мирьям, заодно и познакомлюсь».
— Просто Мирьям, пожалуйста, — краснея, попросила девочка.
Питер улыбнулся, и, кивнув, увел брата из комнаты.
— Я все про тебя знаю, — сказала Констанца и дернула Мирьям за подол платья. «Садись. Нам мадам Марта сказала, что ты еврейка и будешь жить у дона Исаака и его жены, но ты ведь будешь приходить в гости?».
— Конечно, — ответила Мирьям и, увидев маленькую книжку, что лежала на ковре, спросила:
«Это твоя книга?»
— Это мне папа сделал, — карие глаза Констанцы посмотрели куда-то вдаль. «Когда я еще маленькая была. А матушки я не помню, она родила меня и умерла».
— Больше так не будет, — твердо сказала Мирьям. «Я буду учиться на акушерку, и больше так не будет. Моя мама тоже умерла, летом, она была акушеркой. Вообще я хочу быть врачом, но женщины врачами не бывают».
— Чушь, — авторитетно заявила Констанца. «Женщина может быть, кем хочет. Я буду ученым, как мой папа».
— Папа Джон? — спросила вторая девочка, оглядывая детскую — просторную, увешанную картами и рукописными математическими таблицами.
— Это мой приемный отец, — Констанца погрустнела, — мой папа сидит в тюрьме, в Риме.
— За что? — распахнув глаза, спросила Мирьям. «Он преступник?».
— Нет, — сказала Констанца гордо. «Он великий ученый, астроном и философ. Он не хочет отказываться от своих убеждений, поэтому его не выпускают. Я ему пишу, но часто нельзя, — девочка погрустнела, — раз в год, не больше. И он мне тоже пишет, я все его письма наизусть знаю, — Констанца посмотрела на Мирьям и спросила: «Ты хочешь дружить? Я, конечно, младше, тебе, наверное, лет десять, как Питеру?»
— Мне семь, я высокая просто, — пробормотала девочка. «Как папа. Конечно, хочу!»
— Твой папа — Ворон, — восхищенно проговорила Констанца.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Мирьям.
— Ворона все знают, про него даже песни есть, — пожала плечами Констанца. «Мне папа Джон пел одну, там про то, как Ворон спас свою невесту от костра»
— Это была моя мама, — краснея, призналась Мирьям.
— Расскажи, — потребовала Констанца, но тут из-за двери раздался голос мистрис Доусон:
«Дети, к столу!»
Уже в коридоре, Мирьям смущенно проговорила: «Мистрис Доусон, мне нельзя…»
— Все можно, — ласково сказала домоправительница. «У нас отдельный шкаф, на нем ярлык висит: «Посуда для Кардозо». Тебе сегодня камбала и пюре из пастернака, а остальным — потроха».
— Я бы тоже съела камбалы, кстати, — пробормотала сзади Констанца.
— Одно лицо, — грустно заметил Степан, провожая глазами племянника.
Марфа вздохнула, и, потянувшись за кашемировой шалью, что висела на спинке большого, обитого бархатом кресла, усадив Уильяма на колени, накинула ее на плечи.
— При тебе не кормлю больше, — смешливо заметила она, накрывая ребенка шалью. «Да, — она подперла острый подбородок кулачком, — иногда смотрю на него, и мурашки по спине бегут — даже повадки те же самые.
— Видишь, воскресенье сегодня, он дома, а так — в пять утра уже к перевозу идет, на склады, в полдень возвращается, и тогда уже — уроки до вечера. Ну, — Марфа рассмеялась, — в шесть — ужин, а в семь — он у меня уже в постели, тут с этим строго».
Степан посмотрел на большой дубовый стол, с аккуратно разложенными бумагами, на шкапы вдоль стен, и спросил: «Справляешься?»
Марта улыбнулась и погладила сына по голове. «У нас, Степа, все-таки компания, это легче, и Виллем, с морской частью, конечно, очень помогает, сам знаешь, я в этом мало смыслю.
Ну, и для нашего общего знакомого кое-что делаю, конечно, бумажные вещи — отчеты там, разное».
Он выпил и сказал: «Послушай, насчет Полли…, Кстати, а где они?».
— В имении, у того же самого общего знакомого, — Марфа покачала засыпающего мальчика, — там каждую осень большую охоту устраивают, девочкам полезно в обществе побыть. Мэри уже помолвлена, кстати».
— Помолвлена? — Степан налили себе еще женевера. «Ей же еще шестнадцати нет».
— Ну, так уж получилось, — Марфа усмехнулась. «В июле как раз посватался, когда его из тюрьмы выпустили».
Степан аж поперхнулся.
— Сэр Роберт Пули, тоже оттуда, — Марфа кивнула в сторону собора Святого Павла, и поджала губы, стараясь не рассмеяться. «Он, конечно, старше Мэри, но человек хороший, и уж они друг на друга не надышатся, конечно. Пришел, попросил ее руки, и, слава Богу, — Марфа вздохнула, — хоть кто-то обвенчается, как положено».
— И что же, — взглянул Степан на сестру, — прямо сейчас они венчаться будут?
— Прямо сейчас ему в Мадрид надо ехать, надолго — ответила Марфа, — да и Мэри молода еще. На три года отложили, Джон обещал за это время им что-то, — Марфа замялась, — спокойное подобрать.
— А пока она отправляется в Эдинбург, Джон ей устроил место фрейлины у Анны Датской, жены короля Джеймса. Той девятнадцати не было еще, ей там, на севере, скучно, поговорить не с кем. Ну как Шарлотте, жене штатгальтера покойного, — Марфа все-таки расхохоталась — тихо.
— Ах, вот как, — Степан забрал спящего племянника и повторил: «Ах, вот как».
— А ты что думал, — Марфа потянулась за вином, и брат сказал: «Сиди, я налью тебе немножко». «Она ж своего отца дочь».
— И твоя дочь тоже, — не удержался Степан. Он покачал на коленях Уильяма, и восхищенно сказал: «И чем тебя матушка кормит, что ты такой толстый, а?»
Ребенок почмокал ангельски нежными губками, и, казалось, еще крепче заснул. «Зубы у него режутся, — мрачно сказала Марфа, — на груди днями висит. А Полли тут пока, при мне. Ты сказать ей думаешь?
— Да надо бы, — Степан помолчал и спросил: «Мое завещание в обычном месте?»
Марфа кивнула и приняла ребенка. Он просмотрел бумаги, стоя у шкапа, и поинтересовался:
«У вас же стряпчие какие-то есть, знакомые, наверняка?»
— Более чем достаточно, — ответила сестра, — мы сейчас как раз устав компании делаем. Ты добавить что-то хочешь?»
— Хочу, — ответил брат, садясь, обмакивая перо в чернильницу. «Конверты, где тут?»
— В левом ящике, — сказала Марфа, поднимаясь, и остановила его: «Сиди, сиди, я Уильяма уложу и сразу вернусь».
Он посмотрел на мягко закрывшуюся дверь, и, взяв лист бумаги, начал писать.
— Как тут красиво, — Полли подошла к краю холма и взглянула на спокойную воду Темзы. «И так необычно, — у нас в усадьбе, там, ниже по течению, — она махнула рукой вдаль, — равнина.
Я и не знала, что у Темзы есть такие высокие берега.
— Тут, рядом с Оксфордом, да, — Фрэнсис заставил себя, как можно дольше провозиться с поводьями. «Вы были в Оксфорде, мисс Полли?».
— Совсем маленькой девочкой, — рассмеялась она, — я и не помню ничего. А вы там учились?
— Да, — граф Ноттингем, наконец, привязал лошадей к изгороди и, вздохнув, распрямился.
«Ну, скажи ты ей, наконец, — велел он себе, глядя на тонкий профиль девушки. Темные волосы падали ей на плечи, и Фрэнсис вдруг вспомнил тот незаметный дом у собора Святого Павла.
— А, — сказал Джон, проглядев документы, — отлично, и даже с печатями.
— Только мне это надо все вернуть, — предупредил его Ноттингем, — в ближайшее время это никому в курии не понадобится, но мало ли — вдруг найдется любитель заглянуть на пыльные полки.
— Понятное дело, — Джон стал рвать чистый лист бумаги на тонкие полоски и делать закладки, — к твоему отъезду все получишь обратно. Пошли, у меня человечек появился — золотые руки у него, сам папа Климент не разберется — где его подпись, а где — сделанная тут, у меня под крылом».